Марина Тимашева: 24 августа исполняется 85 лет со дня трагической гибели поэта Николая Гумилева. Был или не был Гумилев действительным участником Таганцевского дела, по которому было расстреляно около 90 человек, - об этом историки и литераторы спорят до сих пор. Рассказывает Татьяна Вольтская.

Татьяна Вольтская: Музей Анны Ахматовой в Фонтанном доме отмечает трагическую дату гибели Николая Гумилева поездкой на место его предполагаемого захоронения, в так называемый Ковалевский лес. Это место в свое время определил тогдашний председатель питерского «Мемориала», ныне покойный Вениамин Йоффе. Говорит директор Музея Ахматовой Нина Попова.

Нина Попова: Называли разные места – в сторону Охты, Пороховые, Бернгардовка... Но мне кажется, что никто никогда из определителей и исследователей не мог ответить на один вопрос: как это расстреляли 80 человек, и никто ничего не слыхал? А он очень точно определил, что там находится то, что называется стрельбищем. Там, еще в конце 19-го века, было построено двухэтажное здание, где все время испытывали огнестрельное оружие. Поэтому жители соседних деревень привыкли к тому, что там все время слышны звуки стрельбы, и туда можно было ночью привезти восемьдесят человек и расстрелять так, что никто не шелохнулся. Место, само по себе, очень выразительное - в лесу, окруженное мелким ленинградским ольховым лесом, на берегу реки, по дороге на Бернгардовку. Примерно в этом направлении Ахматовой показывали, и говорили о возможной могиле Гумилева. Именно туда, на какой-то пустырь на Охте, как раз в августе 1946 года, когда исполнилось 25 лет, она повезла Ирину Николаевну Пунину. Взяла такси, а когда приехали, молча ей что-то показала, поднеся палец к губам. А потом уже, когда вернулись, рассказала, что ей известно об этом месте. Так пересказывала Ирина Николаевна Пунина.

Татьяна Вольтская: А почему именно в августе 46-го поехала туда Анна Ахматова? Только что вышло Постановление 46-го года, которому в этом августе исполнилось 60 лет. Такие круглые и печальные даты.

Нина Попова: Она увидела в этом провиденциальную связь событий. Потому что это битье 46-го года ей доказывало, что путь испытаний, о котором говорили они с Гумилевым, и ей предстоит пройти.

Татьяна Вольтская: Поговорим еще немножко о самом Гумилеве. Как вы считаете, действительно был заговор или нет?

Нина Попова: Дневники Николая Степановича Таганцева, отца Владимира Николаевича...

Татьяна Вольтская: Дело называлось «Таганцевским».

Нина Попова: ... известного сенатора, известного русского юриста. Докторская диссертация Николая Степановича Таганцева называлась «О преступлении против жизни по русскому праву». Он был тем юристом, который по делу, по которому проходил Александр Ульянов, защищал его право на жизнь. Семью Ульяновых он знал прекрасно по Пензе. В августе 21-го его друзья и родственники послали письмо Владимиру Ильичу с напоминанием о том, что это не просто Владимир Николаевич Таганцев, а сын того Николая Степановича, друга семьи Ульяновых. Тогда, защищая Александра Ильича Ульянова, он не добился, естественно, его освобождения, но он добился последнего свидания Марии Александровны с сыном. Он ничего не мог сделать - в 21-м году он уже был отставным профессором, положение которого при советской власти было весьма сомнительным. Письмо до Ленина дошло (мы это знаем), но ответа никакого не было. Дневники Николая Степановича за 21-й год были опубликованы в 98-м году в журнале «Звезда». 1 сентября Николай Степанович Таганцев записал: «Сейчас получил известие, что убили и Володю и Надю (жену Таганцева). Расстрелянным - царствие небесное, а убийцам их - вечное проклятие со всем их режимом, чадами и домочадцами». Дальше идет пустое пространство и расплывшиеся чернила – это слезы старика. По этим бумагам и по документам историков я вижу, что это была первая, очень простодушная и наивная попытка сопротивления. При этом, сопротивления среднего слоя интеллигенции, который, до того, не занимался никакой политикой.

Татьяна Вольтская: Да, Гумилев участвовал в заговоре, не надеясь, скорее всего, на успех предприятия. Так считает и соредактор журнала «Звезда» Яков Гордин.

Яков Гордин: Другой вопрос - насколько он был активен. Я думаю, что советская власть была ему настолько противна, что отказаться способствовать подобному делу... А это, конечно, была такая горькая политическая фантазия, этот заговор. Советскую власть в это время было уже не сбросить.

Татьяна Вольтская: Но честь офицера имела значение в его поступке?

Яков Гордин: Как для офицера и дворянина, для него это были в высшей степени важные, форсированные понятия. Вряд ли он мог бы отказаться, если бы ему предложили некое участие.

Татьяна Вольтская: Вы видите здесь Николая Гумилева фигурой скорее романтической или эпической?

Яков Гордин: Да нет, уже в это время, конечно, эпической. Он уже не был конквистадором в панцире железном, писал совершенно замечательные стихи в последние годы, смотрел очень трезво на окружающий мир. Это не наивно романтическая фигура (человек является продолжением своих поэтических деклараций, и должен был погибнуть так), я думаю, что он к этому не стремился. Но раз карта легла, так он не счел возможным уклониться от судьбы. Тогда, в свое время, в очень популярной поэме Багрицкого «Романтика», в первом варианте, Гумилев гибнет под слезы романтики:

«К стене я певца подвела,

Последним крестом его перекрестила…»

В последующих изданиях Багрицкий это уже все снял. Но важен первый вариант. Конечно, люди этого круга, для которых Гумилев был чрезвычайно важен как учитель, воспринимали это как акт романтической драмы. На самом деле, все было куда серьезнее и прозаичнее.

Марина Тимашева: Вышедшая в Санкт-Петербурге, в Российском институте истории искусств, книга Михаила Григорьева «Петербург 1910-х годов, прогулки в прошлое» лишний раз демонстрирует, как разнообразно талантливы наши театральные художники. В данном случае автор – известный питерский сценограф – выступает как писатель и историк. Комментирует Илья Смирнов.

Илья Смирнов: Михаил Александрович Григорьев работал над книгой в 50-е годы, после его смерти остался незавершённый текст, который спустя полвека заботливо восстановила театровед Любовь Овэс, а специалисты Центрального архива кинофотодокументов Санкт-Петербурга подобрали иллюстрации, замечательные по качеству и выразительности. Как выглядели дореволюционные кабинки для переодевания на пляже и сварочные аппараты, спортсмены эпохи «Гарпастума» и «электрический перевоз» через Неву… Получился тройной прыжок в историю: 2000-е годы (время опубликования) – 1950-е (время написания) – 1910-е (время действия). Автор предстаёт своего рода питерским Гиляровским. Панорама дореволюционного Петербурга строится им по территориально-производственному принципу. Прогулки по конкретным улицам и городским районам сменяются главами отраслевыми, например, о банях или по квартирному вопросу. Причём Григорьев, как настоящий художник-сценограф, прекрасно ориентировался и в эстетике, и в технологии.

Но самое интересное – как раз эффект тройного прыжка. Призыв к возрождению «России, которую мы потеряли» оказался не таким уж утопическим. Многое из того дореволюционного, что для ленинградцев было экзотикой, требующей специального объяснения, как ритуал африканских шаманов, сегодня вернулось в повседневность, само собою разумеющуюся, как снег зимой.

«Огромное количество пёстрых безвкусных вывесок с гигантскими буквами…, они карабкались выше, до четвертого и даже пятого этажей, висели поперёк тротуара, заполняли… балконы и эркеры, тянулись вдоль крыш. От них рябило в глазах, вывески сверкали всеми красками, блестели позолотой, стеклом, лаком, выпячивались объёмными буквами. Архитектурная стройность улиц терялась в этом море рекламы. Каждый владелец магазина устраивал витрину по своему вкусу, не считаясь с обликом здания…» Это - эстетика, а вот экономика центра города, откуда высоченными ценами на недвижимость изгонялось всё то полезное и простое, что обслуживало потребности обычных горожан: «На Невском располагались самые дорогие и фешенебельные магазины… Товары были в большинстве случаев заграничные… Даже русские товары стремились выдать за иностранные: фирма Елисеева ввозила, рассказывали, в год 10 000 вёдер заграничных вин, а продавала 1 000 000. Ввозили ткани, мебель, посуду, хрусталь, ковры, люстры, мелкую галантерею, всякую ерунду, вплоть до фиалок из Ниццы и тюльпанов из Голландии. Дамы заказывали туалеты и бельё в Париже… Роскошь была рассчитана … на барские прихоти и щёгольское хвастовство: «Этот галстук я купил во французском магазине!» …Даже клозетные унитазы ввозили из Англии. На них, внутри, было очень плохое изображение британского льва и гордая надпись: «Правь, Британия».

А вот ещё немного экономики. Сейчас это называется «откатом». А тогда «сапёрная лопата стоила два рубля… Поставщик требовал пять. «Ставьте десять, - говорил интендант, - шесть вам, четыре мне».

Глава «Транспорт». «Правил уличного движения не было, его никто не регулировал. Полагалось держаться правой стороны, и все обгоняли друг друга, как хотели, так же и поворачивали на перекрёстках. Прохожие переходили улицу, где попало, лавируя между экипажами, и каждый день случались несчастья». При этом некоторым господам просто не полагалось ходить пешком: гвардейцам, пажам и прочей «шикарной публике». В переулках возле радио «Свобода» легко убедиться, как быстро восстановилась традиция: дамы и господа предпочитает часами дышать канцерогенами в пробках и парковать свои эксклюзивные драндулеты поперёк улицы, только бы их не заметили идущими пешком в толпе простонародья. Ну, а у простонародья свои проблемы. Цитирую Григорьева: «Квартиры стоили очень дорого; оплата жилья отнимала у рабочего или мелкого служащего до трети его заработка…» «Дома считались доходным помещением капитала». И «многие петербургские хозяйки, главным образом из вдовых чиновниц и офицерш, сделали сдачу комнат своим промыслом».

По разным поводам в книге то там, то здесь появляются проститутки. Например: как отличить настоящую баню от банной вывески, под которой работает бордель. Видимо, бизнес был массовым.

А, в общем, не знаю, как насчёт одной реки, но в одно и то же болото никто не мешает войти два раза.

Теперь открываем современное предисловие к книге Григорьева: «ему довелось стать свидетелем того, как уничтожалось всё, что было ему дорого, на чём он воспитывался: культура, город, храмы и часовни, быт и традиции… Петербург, просвечивавший сквозь Ленинград, раздражал руководителей страны и уничтожался ими рьяно и планомерно». Тексту самого Григорьева это соответствует с точностью до наоборот, как, впрочем, и реальной истории Петербурга, который в архитектурном отношении – как раз один из самых сохранных наших городов, а опасность угрожает его исторической застройке как раз сегодня, то от «мусорных мешков» под вывеской театра, то от 300-метровых небоскрёбов, призванных увековечить вельможную спесь.

Этот пассаж в предисловии отлично характеризует начало ХХ1 века: хорошую книгу нельзя выпустить в свет, не истолковав в духе правильной идеологии. Сюси – пуси «государь император», «храмы и часовни», долой Советскую власть.

А ведь сам автор не занимался никакой пропагандой, ни советской, ни антисоветской, он просто знал и любил свой город, художников его и мастеров, не уважал чванливых бездельников, и именно такая нормальная человеческая позиция интеллигента, труженика и патриота делает его взгляд строго объективным. Общая картина народного быта хорошо объясняет, почему в стране произошло то, что произошло, и соответственно, позволяет использовать «Прогулки в прошлое» в качестве пособия по истории.

Марина Тимашева: 40 дней прошло со дня смерти главного художника Театра Ленком и педагога Школы-студии МХТ Олега Шейнциса. Незадолго до смерти он дал интервью моему коллеге, театральному критику Геннадию Демину. Я очень благодарна Геннадию Демину за то, что, не требуя никаких гонораров, он разрешил мне выпустить в эфир фрагменты этого разговора. Качество записи неважное, но интервью – последнее. Олег Шейнцис говорит, что очень сильно изменилось отношение к театру.

Олег Шейнцис: Театр был привлекателен для каких-то творческих амбиций, он был симпатичным местом пребывания людей и, конечно, творцы там застревали. Вот мне сейчас этой привлекательности театра, его соблазнительности не хватает. Он становится нормальной фирмой, как любая другая, где есть производственные отношения, где есть цели и задачи, коммерческие интересы. «Мы должны зарабатывать деньги» – эта фраза звучит в театре, не прекращаясь. «Кушать-то надо!». Как будто раньше кушать не надо было. То есть, какие-то банальности стали посещать театр. Я не скрою, что возникает иногда ощущение какой-то странной застенчивости, потому что я художник. Я думаю, что в нашем лексиконе и в быту многие слова духовно-чувственного процесса стали вызывать раздражение, они из обихода уходят. Я отстаивал свои позиции в театре и вдруг мне говорят в очень снисходительной форме: «Вы что, патриот театра?». «Да». «Странно, наверное, вы не умный или вы, наверное, совок». Какие-то категории возникли для меня дикие. Для меня театр - это место создания произведений искусства. Можно это называть продуктом искусства, ради бога, если эта лексика вызывает ощущение современности. Но должно сохраняться слово «искусство». Как раньше писалось в разных инструкциях и обязательствах - «создание высокохудожественных и высокоидейных произведений искусства». Словосочетание «высокохудожественные произведения искусства» мне нравится. При том, что отменили все эти инструкции, я за собой эту фразу закрепил, потому что я именно за этим пошел в театр. И отказаться от этой фразы я не могу, даже если ее изымут из кодекса строителя капитализма. Опыт - это количество ошибок и ожогов. А привлекательность профессии художника, в отличие от других, в том, что мы свои ошибки даже руками можем потрогать, не то что увидеть. И когда я говорю или придумываю, мне кажется, что это гениально. А когда потом делаешь руками, а еще какие-то цеха строят, ты видишь, как твоя мысль безобразна. В итоге, ты от конкретики не можешь уйти. Потому и привлекательно, что ты можешь мысль увидеть.

Сейчас у студентов, у художников, возникло новое качество, для меня дикое. Раньше, если шла женщина по улице и видела похожее пальто на другой стороне улицы, она это пальто больше не носила. Она уходила с этой улицы расстроенная. А сейчас идет стайка девочек, абсолютно одинаково одетых и очень гордых этим. Для меня это нонсенс, который поперек человеческой и женской природы. То есть, откровенный уход от индивидуальности. Но это коснулось и художников. Я им говорю: ребята, вы списываете диктанты друг у друга. То есть, работы похожи. Я понимаю, что не потому, что отсутствует индивидуальность, а потому, что они очень боятся быть белыми воронами. Я не понимаю, откуда они успели этот страх нажить и как дальше с ними себя вести. Потому что ты имеешь дело с человеком перепуганным. А художник должен быть смелым, ему никто не советчик.

Марина Тимашева: Олег Аронович очень любил своих студентов, будущих театральных художников, но не мог не замечать: они – другие, не такие, как старшие коллеги.

Олег Шейнцис: Они же приходят теперь другие. Он не заражены этой заразой привлекательности театра. Они такого слова «болеть театром» не знают и, вообще, даже удивятся такому. Это работа, бизнес. У них другое отношение к этому. Если мы раньше думали, что только в театре мы можем самовыражаться, что только в коллективном творчестве наше счастье... «Какое коллективное творчество?». Непонятно, зачем оно нужно. Все профессии разбегаются в разные стороны, и театральные тоже. А без этого театр умрет - для меня это очевидно. Молодежь приходит, не заболевшая театром, иногда даже иронично относящаяся к нашей безумной любви к театру. Особенно, когда я приехал из Киева и сказал, что при входе в театр там из гранита выложена надпись и там написана такая фраза: «Театр нужно любить, даже если он этого не заслуживает». Конечно, мы все равно любили театр. Но они не готовы любить театр. Он их не привлекает, не соблазняет, они его не любят. Все-таки, у нас к театру было романтическое отношение. Даже БАМ мы могли сделать романтическим явлением, и в Сибирь за песнями, и романтическое отношение к женщине. У нас все было романтикой, мы ее жаждали и получали. Сейчас от слова «романтика» многие люди даже недоумевают. Хотя у меня подозрение, что у них тоска по романтике есть. Не осознанная, но есть. Как ни странно, сейчас приходит новая молодежь и у них более советское сознание, чем у советской молодежи. У них очень четкое профсоюзное мышление - гарантии, что мне за это будет, определите нормативы моей работы, отдыха, трудозатрат, нервных затрат и оплачиваемых отпускных. Если художник работает на себя, то эти - работают на заказ. Вот это мышление – заказ-гонорар - у них очень мощное. И модель - действующий художник, а вокруг него ученики - должна быть непременно. Тогда он существует в живом процессе, как художник. Не становится учителем, а остается художником и передает некоторый наработанный в жизни опыт, умение, приемы. Если они им пригодятся – они их возьмут, не пригодятся – они их отбросят. Художник - понятие не техническое. Это не только человек, умеющий изобразить (это называется изобразитель, декоратор). Художник - понятие философское, мировоззренческое. Туда входят все компоненты и происходит процесс передачи всего этого «пайка», всех компонентов. Художника нельзя сделать, но выстроить мировоззрение - можно, систему нравственно-этическую – можно, систему существования в мире - можно, систему существования с партнерами – можно, изменить слово «конкуренция» на «соперничество» - можно. Все вместе существует с технологией. Если даже этой стороны нет, то нарисовать они не сумеют, написать портрет не смогут. Есть такие термины в обучении – натюрморт, голова, торс, фигура. А когда они художники - они рисуют человека, а не торс, портрет, а не голову. Они перейти от понятия «голова» до портрета не смогут, потому что это уже считается личностное отношение к объекту, к рисуемому, к изображаемому. А вот здесь уже нужно быть художником.

Марина Тимашева: Первым из московских театров открыл сезон театр «Эрмитаж». Худрук Михаил Левитин рассказал о планах театра на сезон. Скоро начнутся репетиции «Кота Мура» Гофмана, а параллельно актеры приступят к работе над спектаклем о судьбе Государственного Еврейского Театра (Госета). Но первой премьерой сезона станет спектакль о Маяковском.

Михаил Левитин: Я очень боевой. Потому что впереди репетиции, впереди Маяковский. Вы не представляете, какая это радость для меня. Я давно не испытывал такого интереса к какому-нибудь чужому миру, другому миру. Спектакль основан на трагедии «Владимир Маяковский», написанной в 13-м году. Туда входят любовные стихи. Это только любовь. Это одна из основных тем этого театра, поэтому это только-только любовь. Потому что Маяковский в ней - лучший в мире на все времена. По-моему, он лирик главный, основной, единственный, самый нежный человек в мире.

Марина Тимашева: Одну из главных ролей в спектакле о Маяковском сыграет молодая актриса «Эрмитажа» Ольга Левитина. Прототипом ее героини является Вероника Полонская. С Ольгой Левитиной поговорил Павел Подкладов.

Павел Подкладов: Как и многие другие родители, знающие, почем фунт актерского лиха, знаменитая российская актриса Ольга Остроумова и талантливый театральный режиссер Михаил Левитин не хотели, чтобы их очаровательная дочь продолжила семейную традицию. Поначалу все так и складывалось. Юная Ольга активно принялась за изучение английского языка и даже съездила на годичную стажировку в Америку, но распорядок действий, судя по всему, был уже продуман. После школы ноги сами привели ее в ГИТИС, на курс Петра Наумовича Фоменко. И то, что она поступила именно к Фоменко, искупило в глазах родителей вину дочери за измену лингвистике. Как видно, девочка уродилась не только красивой и талантливой, но и удачливой. Уже на втором курсе, мастер предложил ей роль в настоящем, полноценном спектакле – чеховской «Свадьбе» - а потом пригласил в свою знаменитую Мастерскую.

Ольга Левитина: У нас был режиссерско-актерский курс. Половина народу была режиссеры, а половина – актеры. Я входила в актерскую группу, а режиссеры должны были с нами ставить отрывки. Но так как они тоже учатся, Петр Наумович решил показать нам, что такое режиссура и сделать спектакль. Они, как актеры, в нем участвовали. А на роль невесты у него не хватило женщин. Там были только две женщины из режиссеров. Все наши актрисы ходили и думали, кого он возьмет. Я даже не надеялась. Я была влюблена и в папину режиссуру в детстве, и в театр ходила, но как это воплощается, я понятия не имела. А Петр Наумович показал мне, что такое выразительность. Я бросалась, как с головой в воду. И я его обожаю, бесконечно ему благодарна. Этот первый опыт меня расслабил, научил какой-то смелости. Во-первых, в первый раз в настоящем спектакле принять участие, не в какой-то там самодеятельности. Я была на пуантах, он подложил мне огромную грудь, я прыгала, носилась. Папа мой пришел на спектакль «Свадьба», посмотрел, а я подошла к нему очень робко и сказала: «Ты мной разочарован?». И он меня обрадовал, сказав: «Я тобой горд».

Павел Подкладов: То, что Петр Наумович взял вас к себе, это вам как-то облегчило жизнь?

Ольга Левитина: Это, во-первых, была большая честь для меня, потому что хоть мы и учились, и я обожала Петра Наумовича, и чувствовала, что он тоже ко мне хорошо относится, никто не был уверен, кого он возьмет в театр. Он взял несколько человек, в том числе, меня. И я была очень довольна. Во-первых, не надо было напрашиваться к папе в театр. У меня немножко был комплекс, мне не хотелось оказаться под крылышком папы. А так как он режиссер, я очень боялась, что так может случиться. Поэтому я была очень довольна, когда Петр Наумович, после окончания института, взял меня к себе, и мне не пришлось сидеть у папы на шее. Они одинаково мыслят, мне кажется. У них острая форма, очень острая суть. То, как они ведут репетиции, совершенно невозможно актерам повторить. Но они обожают с Петром Наумовичем друг друга, очень дружат, понимают друг друга. Потом Петр Наумович взял меня в «Волки и овцы» по Островскому, на роль Купавиной. Полина Кутепова не могла играть, была беременна, а им надо было то ли на гастроли ехать, то ли еще что-то. И я стала играть большую, огромную роль. И папа меня там тоже увидел. И на этот раз он сказал: «Я тобой очарован». Извините, что я хвастаюсь.

Павел Подкладов: А мама, кстати, критикует?

Ольга Левитина: Мама частенько мне замечания делает, она это любит.

Павел Подкладов: А вы маме замечания делаете, допускаете такое?

Ольга Левитина: Я стараюсь не делать. Только если она спрашивает совета. Она мне тоже не делает замечания, это советы. Она может быть строга. Она, конечно, не будет кричать, но жесткой и строгой она может быть. Она такой борец за справедливость. Справедливость для нее превыше всего.

Павел Подкладов: Между тем, Оля Левитина оказалась на редкость своенравной и самостоятельной особой. Сыграв несколько очень серьезных ролей в Мастерской Фоменко, она решила покинуть один из лучших театров мира, и пришла к отцу в театр «Эрмитаж». Когда это произошло, театральная общественность недоумевала. Ведь от Фоменко еще никто не уходил по собственной воле. Злые языки поговаривали, что, дескать, Оле не очень давали ходу, что в этом театре царствуют 4 уникальные актрисы, основательницы Мастерской Фоменко, и что все остальные находятся как бы в тени. Но сама Ольга Левитина напрочь отметает эти доводы.

Ольга Левитина: Я себя там совершенно не чувствовала обделенной. Петра Наумовича всегда хватает на всех. Он никогда не берет балласт в театр. Во-первых, я ему бесконечно благодарна за то, что я там у него сыграла. Это тоже совсем не мало, тем более, я была студенткой, когда это все начиналось. Я думаю, что я там свое сыграла, в «Эрмитаже» - свое. Причина - простейшая. Так получилось, что у папы забеременела в театре актриса. И он попросил меня ввестись в ее роль, потому что не было никого. И я ввелась. Таким образом, я проникла в творческий коллектив «Эрмитажа», еще работая в театре Фоменко. Очень сложно было это совмещать. А в «Эрмитаже» был спектакль «Смерть Занда» (который недавно сняли, ему уже, по-моему, 18 лет). Художник этого спектакля - Давид Боровский, а режиссер - Михаил Захарович. Это гениальный спектакль. Я совершенно не боюсь этого слова. У меня такая жалость к тем людям, которые не видели его, потому что это театральное чудо. Я его в детстве видела, репетиции видела. Там вокруг одной женщины вся история. Так случилось, что ведущая актриса уехала в Испанию, и спектакль не шел. Папа не мог найти исполнительницу. Особый тип женщины нужен был. После того, как он посмотрел меня в «Волках и Овцах», он предложил мне попробовать эту Машу. Я с огромным удовольствием попробовала и начала играть. И я тогда не собиралась уходить в «Эрмитаж». А потом так получилось, что невозможно совмещать двух таких огромных режиссеров. Надо отдаваться полностью либо одному, либо другому. Потому что тяжело было и Петру Наумовичу, который терпел мои постоянные отлучки в «Эрмитаж», и срывались «эрмитажные» спектакли. Пришлось выбрать. Но Петр Наумович ходит на все мои премьеры, всегда мне делает замечания или хвалит. Я продолжаю быть его ученицей и ученицей Михаила Захаровича.

Павел Подкладов: Когда вы пришли в «Эрмитаж», как вас приняла труппа? Не стали ли вы папенькиной дочкой?

Ольга Левитина: Никогда не замечала, честное слово. Так как я пришла с совершенно открытой душой к этой труппе, а труппу эту я очень любила, мне показалось, что они меня приняли очень дружелюбно. Мало того, у них присказка была: «Он меня сегодня ругал, почти как Олю».

Павел Подкладов: Ее роли в «Эрмитаже» подтвердили, что Ольга – актриса редкой силы и глубины, которая может сыграть практически все - от высокой трагедии до фарса, от Достоевского до Жванецкого. В ее репертуаре - несчастная Эрендира, мучаемая своей бабкой, скрюченная старуха-одесситка в «Уроках русского», взбалмошная и мстительная Идалия Полетика - одна из виновниц гибели Пушкина в спектакле «Изверг» по пьесе Михаила Левитина. Перечень удивительных перевоплощений молодой актрисы на сцене «Эрмитажа» можно продолжать достаточно долго. Острые, яркие, перченые сценические краски, без сомнения, ей самой доставляют огромное наслаждение. Впрочем, это вполне объяснимо – в крови Ольги смешались нежность и трепетная душа ее матери и взрывной, почти пушкинский, темперамент отца. Плюс ко всему - школа гениального Фоменко.

Ольга Левитина: «Уроки русского» по Жванецкому - я очень люблю эту роль. Там же без персонажей, там идет сплошным потоком текст одесский. Вот такие одесские персонажи, вот такая старуха получилась. А «Изверга», честно говоря, хочу похвастаться, Левитин написал специально для меня. Он сидел дома и говорит: «Что ты у меня одних положительных персонажей играешь? Тебе нужно сыграть хорошую отрицательную роль». И как-то у него сложилась эта пьеса, и он ее прочитал. Сначала она повергла театр в шок. Потому что была какая-то богохульная пьеса. И он сказал: «Ну, посмотрим, сыграешь эту Идалию».

Павел Подкладов: Кажется, что такие судьбы играть возможно только прожив, хотя бы чуть-чуть почувствовав эту судьбу или это актерская фантазия?

Ольга Левитина: С одной стороны, мне помогала в этой роли моя огромная любовь к Пушкину, которая у меня с детства. Идалия же тоже обожала Пушкина. А с другой стороны - характер. Я понимаю эти эгоцентричные жуткие проявления. Он же писал ее, все-таки, для меня, папа же наблюдал за мной. Я работала с огромным увлечением и с восторгом. Но сначала мне было трудно это играть, потому что я понимала ее глубокую отрицательность - это женщина, которая творит зло. При этом, она не раскаивается в этом, а себя накручивает все больше и больше. А зритель всегда ждет, что злодей должен раскаиваться, злодей должен осознать. Сначала, пожалуй, я пережимала. Она мне была просто страшна. Пришел Петр Наумович и сказал: «С Леди Макбет все в порядке. Теперь надо найти моменты, где она счастлива».

Павел Подкладов: Последней премьерой театра «Эрмитаж» стал спектакль по пьесе Гомбровича «Ивонна, принцесса Бургундская», который поставил Алексей Левинский. Спектакль о силе духа маленьких людей, противостоящих высокомерию и коварству власть имущих, для которых инакомыслие любого человека - преступление, достойное смерти. Ивонна, которую играет Ольга Левитина, не произносит в спектакле ни одного слова, но ее молчание - значительнее и трагичнее любых слов. Интересно работать без текста на сцене?

Ольга Левитина: Очень. И я очень благодарна Алексею Александровичу. Мне, вообще, везет на режиссеров невероятно. Начать с Фоменко, потом Михаил Захарович, потом Алексей Александрович. Три разных, но настоящих художника, имеющих прямое отношение к театру, к этой профессии. Это восторг, я безумно довольна, счастлива. Кстати, Михаил Захарович совершенно влюблен в эту работу Алексея Александровича.

Павел Подкладов: Алексей Левинский, судя по всему, тоже полюбил эту молодую актрису. Иначе, не за что не вложил бы в уста ее героини свою любимую песню, написанную лет 30 назад его мамой

(Песня)

Марина Тимашева: В Нижнем Новгороде завершился девятый Международный фестиваль имени Андрея Дмитриевича Сахарова. И расскажет нам о нем Олег Родин.

Олег Родин: Основанный 14 лет назад при участии выдающихся российских и зарубежных музыкантов, артистов, художников - в текущем году он включил празднование двух знаменательных дат - 250-лет со дня рождения Моцарта и 100-летие Дмитрия Шостаковича. Об особенностях нынешнего фестиваля рассказал Александр Скульский - главный дирижер Академического симфонического оркестра Нижегородской филармонии имени Мстислава Ростроповича.

Александр Скульский: 9-й сахаровский отличается от всех предыдущих своим тематическим, репертуарным своеобразием, да, пожалуй, и конструкцией своего Фестиваля. Он отчетливо делится на 2 части. И, конечно, в первую очередь, надо говорить о той части Фестиваля, которая посвящена столетию Шостаковича. Интересная предыстория. Ростропович отыскал в своем архиве рукопись, листы, на которых Шостакович сам составил программу фестиваля из своих произведений. Это было в 60-е годы, и в программу вошли только те произведения, которые к тому времени были им написаны. И Ростропович посчитал, что к столетию надо сделать фестиваль, сохранив компоновку композитора. И действительно наши программы на этом фестивале построены именно так, как их построил Шостакович.

Олег Родин: Как всегда, на концертах фестиваля ажиотаж - только здесь удается за несколько дней услышать игру замечательных музыкантов из разных стран - билеты почти полностью были раскуплены задолго да начала концертов.

Зрительница: Продавали эти билеты задолго. И мы готовились заранее к этому событию. Откладывали деньги заранее, чтобы сходить почти на все концерты.

Зрительница: Пойду на Башмета, пойду на Дору Шварцберг - я очень люблю ее приезды.

Зрительница: Прекрасно продавались билеты. Люди брали очень активно, и цены всех устраивали.

Зритель: К сожалению, на Ростроповича, Вишневскую и Башмета мне не удалось достать. Поздновато я схватился – дней за 20. А надо было раньше.

Олег Родин: К сожалению, Галина Вишневская и Мстислав Ростропович в этот раз не смогли принять участие в концертах фестиваля, хотя их присутствие стало уже традицией, о чем сообщила Ольга Томина - Директор Нижегородской филармонии.

Ольга Томина: Для нижегородцев, и не только для них, всегда центральным становится участие Ростроповича. Тут у него нет соперников, хотя есть продолжатели и равные по таланту музыканты. Ну, как не назвать сверхзначительным событием приезд Башмета?

Олег Родин: Фестиваль и первый концерт открылся выступлением ансамбля "Солисты Москвы" под управлением Юрия Башмета.

Звучит музыка Игоря Стравинского.

(Музыка)

В этом же концерте Башмет выступил и как солист.

(Музыка)

В юбилейный год Моцарта на первом же концерте Фестиваля прозвучала его музыка. Ансамбль "Солисты Москвы" под управлением Юрия Башмета исполнил «Маленькую ночную серенаду».

(Музыка)

Постоянная участница Фестиваля имени Сахарова австрийская скрипачка Дора Шварцберг говорит, что посещает Нижний Новгород с особой радостью, поскольку здесь всегда встречает теплый прием слушателей и находит атмосферу духовного понимания.

Дора Шварцберг: В жизни мы зависим от очень многих вещей, и единственная, пожалуй, возможность почувствовать свою независимость от этих вещей и обратиться к себе лично, это искусство, которым мы занимаемся. Для меня это, в частности, музыка. Есть такое понятие музыкальное - тоника. Это аккорд, к которому приходишь всегда. Для меня это некая зависимость. Тонику я очень не люблю, я очень люблю доминанту. Это аккорд, на котором зависаешь, и я на нем стараюсь продержаться как можно дольше. Потому что все равно мы живем на этой земле, и как ты не прыгай, на землю все равно упадешь. Но чем больше мы продержимся в воздухе, тем душе легче.

Олег Родин: В репертуаре Доры Шварцберг скрипичный концерт Бетховена.

(Музыка)

Нижний Новгород оказался первым городом, где был проведен фестиваль музыки Дмитрия Шостаковича, когда замечательный композитор впервые встал за дирижерский пульт. Новаторские традиции филармонических фестивалей современной музыки теперь продолжает Нижегородский фестиваль имени академика Андрея Сахарова, в котором принимают участие выдающиеся музыканты из разных стран.

Марина Тимашева: Уникальность Псковского театра "Карусель" в том, что все спектакли он играет под открытым небом. А декорациями для исторических постановок служат реальные памятники истории и архитектуры старого центра Пскова. Рассказывает Анна Липина.

Анна Липина: Театр "Карусель" родился в мае 1988 года. Место рождения определяют по первому спектаклю "Сказ о прихожении Стефана Батория на град Псков в году 1581". Спектакль был сыгран у старинной Покровской башни Пскова. Именно в том месте, где происходили события представления. Актеры реконструировали исторические события, когда войско польское пыталось осадить Псков. За первым спектаклем последовали новые постановки - в других исторических местах Пскова. Например, у ворот белокаменных Приказных палат 12 века зрителям представили историческую мелодраму по пьесе Островского "Василиса Мелентьева". В основе произведения - борьба за власть во времена Ивана Грозного. Позже появился спектакль "Цыганы" по одноименной пушкинской поэме. Его актеры играли у стен старинного Мирожского монастыря.

(Фрагмент спектакля).

К нынешнему сезону театр "Карусель" подготовил спектакль "Разрушитель" по пьесе Григория Горина "Забыть Герострата". Для основателя и главного режиссера театра Вадима Радуна это первая постановка, связанная с античным сюжетом. Действие происходит в древней Греции.

Вадим Радун: Эта пьеса о Герострате. А Герострат - один из таких ну, известнейших, выдающихся террористов. Сегодня террор - это одна из самых больших проблем мира.

(фрагмент спектакля)

Анна Липина: Действие спектакля уводит зрителя в тихий греческий город Эфес, в 356 год до нашей эры. Сожжен храм Артемиды, одно из семи чудес света. Поджигатель - эфесский торговец Герострат - приговорен к смерти. Этот спектакль - о вселенской магии зла, порожденной тщеславием, и об отношении общества к террору. Порок, по мнению режиссера, привлекателен.

(фрагмент спектакля)

Анна Липина: В спектакле заняты студенты псковского колледжа культуры из студии при театре.

Студентка: Мы, студенты, играем экскурсантов, и мы смотрим за тем, как это все происходило. И в то же время участвуем в этом. Мы играем, также танцуем сиртаки. Это вечная комедия, я думаю, что зрителю понравится.

Анна Липина: Студенты - будущие актеры псковских театров.

Вадим Радун: В них еще такая чувственная основа, в них еще нет цинизма никакого, и они более впитывают в себя традицию, понятие театрального кодекса - это же всему надо научить.

Анна Липина: Учить актерскому ремеслу во Пскове стали недавно, инициатива принадлежала главному режиссеру театра «Карусель» Вадиму Радуну.

Вадим Радун: Многие областные центры и большие города, даже БДТ, набирают курсы. Естественно, для нашего города небольшого, тупикового, уже граница - мы здесь окраина - люди, которые приезжает к нам, молодежь, не всегда соответствует уровню или представлению. Другие школы. У нас очень много приезжает и уезжает. Из большого города ребята приезжают, чувствуют себя дискомфортно, им хочется опять вернуться в свою тусовку, их тянет к мегаполису. Уезжают. Вообще, по-моему, патриотично воспитывать своих людей, своих детей - они останутся.

Анна Липина: Главную женскую роль Клементины играет актриса театра Наталья Красикова.

Наталья Красикова: Если какие-то мои предыдущие роли я бы могла сказать, что это положительная героиня или отрицательная, то тут она достаточно сложная. И для меня сложна, я бы не сказала, что до конца еще смогла с ней смириться, вжиться в нее, я пытаюсь, конечно.

Анна Липина: В спектакле занят и четвероногий актер - пони по имени Конкур.

Вадим Радун: Ну и хорошо все. Лошадка очень органичная. Самая такая вот - любящая природу.

Анна Липина: Лошадка предназначена для главной героини. И актрисе пришлось учиться верховой езде.

Вадим Радун: Уверенней все делай, хитри.

Анна Липина: Представьте, каким должен быть актер в труппе, говорит заведующая литературной частью Любовь Никитина:

Любовь Никитина: Он должен и на коне скакать, и на самой высокой башне стоять и говорить, чтоб его слышали, и в ветер и в холод и в дождь, и фехтовать, и шепотом на малой сцене из себя что-то такое извлекать. Вот такой вот разноплановый должен быть актер и физически сильный и выносливый.

Анна Липина: Спектакли под открытым небом имеют успех не только у псковичей. Труппа уже побывала с ними в Вологде, Ярославле, Ивангороде, Выборге.