Марина Тимашева: С 15 по 20 сентября в петербургском театре «Мюзик-Холл» прошел III международный Арт-фестиваль «Вертикаль», в котором участвовали пластические театры из Индии, Италии, Испании и России. Своеобразие фестиваля заключается в соединении классического и авангардного танца. Рассказывает Татьяна Вольтская.

Татьяна Вольтская: В истории искусств давно стало общим местом, что самый радикальный авангард тяготеет к народному искусству, даже к архаике, черпая там силы и весьма относительную новизну. Таким образом, смыкаются времена, замыкаются круги, змея кусает свой хвост. Устроители фестиваля уверены, что истоки современного пластического театра лежат в традиционном танце. Традиционное направление представлено классическим индийским танцем Катхак, в исполнении известного индийского пластического театра Шрабости под руководством хореографа Санджая Бхаттачьря из Калькутты, Северная Бенгалия. Смысловая канва танца – пасмурный день, в течение которого герой томится дома, а потом радуется вышедшему солнцу. Такие танцы рождались в индийских храмах. «Кат» - означает рассказ, «катхак» – рассказчик. Танцы это повествование о богах, где танцоры выступают как посредники между браминами и простыми людьми. Здесь важна не только грация движений, естественность и ясность форм, но и чистота ритмического рисунка. Ее подчеркивают бубенчики. На каждой ноге танцора их может быть до двухсот. Но иногда фестиваль выходит из границ танца. Авторство одного из главных проектов фестиваля принадлежит известному итальянскому актеру и режиссеру Марко ди Стефано. Это уникальный передвижной проект – создание театральной постановки за несколько дней с помощью людей с улицы, не профессиональных актеров. Марко ди Стефано уже воплотил его во многих странах. Теперь настала очередь России.

Марко ди Стефано: На две недели сцена уподобляется площади. Репетиции, абсолютно открытые для публики, медленно-медленно становятся отражением жизни города. В конце этих двух недель мы даем единственное представление, и каждый раз театр бывает полон. Нет большой разницы между сценой и залом. Иногда на сцене бывает до сотни актеров, но лучше всего получается, когда их человек 25. Тут все дело в том, чтобы слушать друг друга, слушать истории людей, их ожидания, их мысли, их желания. Точка зрения каждого человека должна быть уважаема. Ведь все мы не одинаковые, а разные, и удивительно, что в результате все равно возникает ощущение общности группы. Это, на самом деле, социальный проект, позволяющий улучшить отношения между людьми. Для меня свобода - это возможность дать выразиться другим людям.

Татьяна Вольтская: Такой метод может быть использован и в других случаях, не обязательно связанных с театром. А, может быть, такое действо стоит организовывать раз в год в каждом городе, - считает Марко ди Стефано.

Марко ди Стефано: Чтобы подарили городу голос, возможность выразить себя, чтобы почувствовать, что происходит в городе, какие там настроения, какие отношения между людьми, какие возникают конфликты, как чувствуют себя приезжие. Этот проект - замечательный мост между нашим профессиональным миром и реальностью. Он помогает привлечь новых зрителей. Ведь часто на сцене оказываются люди вообще никогда не бывавшие в театре, и их охватывает глубокая радость быть вместе в театральном пространстве. Я начал этот проект в 1984 году, когда понял, что театральные фестивали делаются для какой-то особой группы людей, представители которой приходят посмотреть друг на друга. И мне захотелось вновь обрести ощущение народности театра.

Татьяна Вольтская: «Вертикаль» – фестиваль и авангардный, и традиционный, проходит в Петербурге в третий раз и уже соблюдает свои собственные традиции. Например, обязательные мастер классы, выставки и перформансы, идущие параллельно с концертной программой. В открытии участвовал Антон Адасинский и его знаменитое «Дерево» со своей акцией « Just Like This ». В Петербург Адасинский прилетел прямо из Эдинбурга, где он получил престижную премию Эдинбургского театрального фестиваля.

Антон Адасинский: Это уже шестая награда «Дерева» в Эдинбурге. Это здорово, что мы живые, что мы танцуем, работаем. Все, конечно, переломанные, потому что трудно было. 25 спектаклей – это очень большая физическая нагрузка. В городе 256 залов, в каждом зале выступает 8 или 9 разных компаний. Если мы умножаем, то мы получаем полторы тысячи компаний, которые выступают в этом городе. То есть артистов на улице больше, чем простых людей. На уборку и монтировку спектакля у вас есть полчаса до и после. Потом выходит следующая компания. То есть заканчивается спектакль, люди выходят из зала, выезжает одна механика, въезжает другая. Эта группа техников выносит это, другая - то. Все. Поехали. Публика пошла. Вот это Эдинбург, это марафон!

Татьяна Вольтская: Тем более удивительно, что после такого марафона «Дерево» участвовало в «Вертикали». Участвовала и Татьяна Хабарова, актриса «Дерева» выступающая и со своей сольной программой. Ее спектакль «Отражение» победил на Эдинбургском фестивале в 2004 году, но только теперь она привезла его в Россию. О том, как спектакль рождался, рассказывает Антон Адасинский.

Антон Адасинский: Таня ходила и смотрела, что мы там делаем с компьютером несколько лет назад. А мы как раз монтировали кино. Мы ничего не репетировали, не занимались. Кино монтировали, монтировали... Уже все вывески покосились, пауки в театр пришли. Конец «Дерева»! Мы сидим, пялимся в монитор, месяц уже, наверное. Таня сохранила компанию «Дерево», за что ей честь и хвала, потому что она начала репетировать «Отражение», сказав, что пиксели пикселями, а дело надо продолжать. И когда мы закончили кино, она закончила репетиции премьеры спектакля « Reflection ».

Татьяна Вольтская: Сказать, что это удивительный спектакль – значит, ничего не сказать. Когда смотришь на галерею женщин, страшную галерею, вспоминаются, почему-то, психологические типы Юнга, где он разложил по беспощадным полочкам, какие они бывают, то есть, МЫ бываем. Или еще более беспощадного Отто Веннингера, не то что подхватившего ниточку, брошенную средневековыми схоластами – есть ли у женщины душа – а заявившего, что, конечно, есть, но не одна, а столько, сколько у женщины мужчин. Конечно, пластика Тани Хабаровой не философский трактат. Это нечто не менее мудрое, но гораздо более сильное, обнаженное и жуткое. Вот обольстительная Ева с яблоком, которое она пожирает, по-животному обливаясь соком, и тут же оно начинает мучить ее и жечь, выворачивать наизнанку, как, впрочем, и положено греху. Вот другая женщина – воительница со свечой на голове - истово целится из лука куда-то вдаль, ничего не видя вокруг. А вот существо бес признаков пола, ползущее по полу как паук или муха. Смотришь и понимаешь – да, это правда, все эти существа прячутся в каждой из женщин, кроме, разве что, Богородицы. «Вертикаль» позволяет хотя бы на миг заглянуть очень высоко вверх и очень глубоко вниз.

Марина Тимашева: В Екатеринбурге состоялся первый Международный фестиваль садово-парковой скульптуры. Тринадцать мастеров в течение месяца «осваивали» выделенный каждому пятитонный кусок белоснежного уральского мрамора. Готовые работы выставили в Центральном парке культуры и отдыха имени Маяковского. Рассказывает Денис Каменщиков.

Денис Каменщиков: Центральный парк культуры и отдыха открылся в Свердловске в 1924 году. Только что переименовавшие город большевики заботились об организации досуга рабочих и служащих. И когда через четыре года в Свердловск приехал Владимир Маяковский, парк, не раздумывая, назвали его именем, украсив одну из аллей памятником поэту. Позже на парковых дорожках утвердились и девушка с веслом, и пионеры с горнами, и шахтер с отбойным молотком наперевес. Сегодня от советского изобилия осталось всего пять гипсовых изваяний – Маяковский, Киров, сталевар, космонавт и, почему-то, олениха с олененком. Теперь директор парка Владимир Черемнинов хочет их отреставрировать, чтобы поставить в один ряд с новыми скульптурами.

Владимир Черемнинов: Я хочу, чтобы не только те, которые в парке остались, а вообще собрать старые скульптуры по городу и установить их в парке. То есть, чтобы было не только современное время, но и прошлое.

Денис Каменщиков: Идея Владимира Черменинова тут же вызвала споры. Бывший председатель свердловского областного Союза художников, скульптор Владимир Кривушин высказался однозначно против.

Владимир Кривушин: Тот процесс, слава богу, почил в бозе. Это была индустрия прошлого, советского периода, никуда от этого не уйти, но это все кончилось и умерло.

Денис Каменщиков: Один из участников фестиваля Игорь Разуваев, скульптор из Нефтеюганска, наоборот, очень жалеет, что в екатеринбургском ЦПКиО не сохранилась скульптура девушки с веслом.

Игорь Разуваев: Между прочим, девушку с веслом лепил Манизер – а это имя! И сделал это очень грамотно. Другое дело, что любую идею в советское время, к сожалению, доводили до абсурда. Начинали тиражировать, начинали делать из эфемерного материала, из гипса, над которым вандалы и хулиганы издевались, и все это производило обратный эффект. Вот от этого надо сейчас избавляться, брать самое лучшее из прошлого, из традиции русской парковой скульптуры 18-19 века, что-то из советского времени, вдыхать совершенно новое, новую пластику, новое настроение, новые пластические идеи и все это воплощать в жизнь.

Денис Каменщиков: Новых идей и новой пластики на фестивале было в избытке. Занявший третье место мастер из казахского города Актобе Марат Габдрахманов представил скульптуру «Колесо».

Марат Габдрахманов: Абсолютная глыба, практически не тронутая. С одной стороны была такая натуральная, естественная фактура камня и я, не нарушая ее графически, нанес человека едущего на велосипеде. Это изобретатель первого велосипеда на Урале Артамонов, такой обыкновенный мужичок, придумавший велосипед.

Денис Каменщиков: По стечению обстоятельств в центре Екатеринбурга, на пешеходной улице Вайнера почти одновременно с фестивалем в ЦПКиО установили сразу шесть бронзовых скульптур, одна из которых изображает как раз изобретателя уральского велосипеда Ефима Артамонова верхом на двухколесной машине с огромным передним и маленьким задним колесами. И хотя народу велосипедист явно пришелся по душе – прохожие буквально стоят в очередь, чтобы с ним сфотографироваться - искусствоведу Наиле Аллахвердиевой он не понравился. Говорит, слишком уж традиционный.

Наиля Аллахвердиева: В этом смысле мы сейчас выстроились в ряд городов, у которых такая скульптура есть. В начале июня я была на Дне города в Сургуте. Огромный фестиваль-форум городов 60-й параллели. И там тоже ставят такую же скульптуру, которая нравится туристам без претензий.

Денис Каменщиков: Скульптуры, установленные в ЦПКиО традиционными никак не назовешь. Особенно занявший первое место «Золотой самородок» московского художника Владимира Наседкина. Он просто покрыл мраморную глыбу тонким слоем сусального золота.

Владимир Наседкин: Я, как волшебник, одним движением руки превратил пять тонн мрамора в пять тонн золота. И я не скульптор, как ни странно. Поэтому формулу Микеланджело, что создать скульптуру очень просто, надо просто отсечь все лишнее, я отвергаю. Это экологический проект. Я считаю, что природа более крутой художник, я не пытаюсь соревноваться и противопоставлять себя ей. Я этот камень обласкал руками тысячу раз. Чтобы приклеить это золото, я его шлифовал, полировал.

Денис Каменщиков: Уже в день открытия скульптурной аллеи родилось поверье – если приложить к «Золотому самородку» ладонь – исполнятся все желания. Гуляющая публика то и дело прикладывается к камню, а директор парка Владимир Черемнинов надеется, что это превратится в добрую традицию, и к скульптуре Владимира Наседкина будут приезжать молодожены, чтобы пожелать себе счастливой и безбедной жизни.

Марина Тимашева: На Московской книжной ярмарке была представлена новая книга поэта и прозаика Сергея Соловьева. Книга называется «Крымский диван» и представляет собою лирический дневник путешественника, жителя России и Германии. Сергей Соловьев читает отрывок из своей прозы, посвященный Крыму, и отвечает на вопросы Елены Фанайловой.

Сергей Соловьев: «А городок был похож на что? На развязанный пуп на клинышке полуострова с зарослями чем ниже, тем гуще, на султана, на главного евнуха, а гарем в море полощется, на Одессу, переехавшую в Винницу? Что-то все-таки странное было в нем, отошедшем от берегов вглубь полуострова и живущем там полулежа, с подбородком на локте, глядя в даль цвета кислого пива своим солнечно-пыльным лицом. Один глаз - хохла, другой - татарина, нос – турка, рот - грека, а сам – русский. Или голова – «сим», под ней – «фером», а ножки «оленькие», на семи ветрах. Шаг в сторону от центральной улицы, и ты - в кривоногом дворике времен полиомиелита. Колонка со ржавой каплей на губе, посреди двора застеленного облезлой леопардовой шкурой, сквозь подрагивающую листву инжира, ледащие шавочки лежат в бигудях, кхекая от жары, фаянсовые кошки с мутно голубыми глазами, как солнечные копилки, сидят на черепичных крышах, постукивая оплетенным вокруг лап хвостом. Горбатые запорожцы, висящие в двориках, полуразобранные на полпути к вознесению. Белье на веревках, как генеалогическое древо привалившая двор детская табуретка и вздутая баба на ней со взбитою ватой на голове и ожерельем клыкастых прищепок на валкой двуспальной груди. Неторопливо фланирующие улицы со взглядом чуть вверх и в сторону, речка, бродящая по городу, как кошка - сама по себе. Рынки на каждом шагу – мал-мала больше. Рыба в цветах, вино в осах, млеко в невестах, зелень в слезах, мясо в коралловых рифах, град винограда, фрукты бутузы, бес на весах с гирькою солнца в зубах. И выбеленная подмышка вокзала, сквозь которую въезжала страна и уезжала, не замечая города».

Это был фрагмент о городке, который вы, конечно, узнали – Симферополь.

Елена Фанайлова: Я хотела бы спросить у автора, почему разговор о Крыме (там же есть рассказы о нескольких городках), так переплетен с разговором о Европе, с какими-то волшебными сказками о Германии, с личными, видимо, впечатлениями автора? Мне все это напоминает гибрид книги «Цоо» Виктора Шкловского и прозы Саши Соколова.

Сергей Соловьев: Во-первых, названные вами два автора это одни из любимых авторов лирического героя, уж не говоря обо мне, которые проходят через всю книгу «Крымский диван». Собственно, «Крымский диван» и начинается с места рождения героя в Киеве, в подбрюшье Софийского собора, на маленькой, длиной в кошачью перепалку, улочке, которая называлась Михайловский переулок. И вот этот герой переезжает в Крым, а, собственно, он всегда чувствовал, что его пятки, в какой-то прошлой и отдаленной жизни всегда жили на том, солнечном берегу. И вот он совмещается с этим космосом внутри себя, и начинается очень странная история. По одну сторону он захлебывается в счастье, доводящем его до морока, до состояния амока, а по другую, будучи творческим человеком, он понимает, что он вступил в некие заповедные Цирцеевы владения, в которых импульс творчества угасает хотя бы в силу того, что мир настолько гармоничен, настолько родственен его внутреннему миру, что зазор между ним и внешним миром сокращается неумолимо. И если этот зазор будут сведен к нулю, тогда такие понятия как я, человек, существо, творческий, тем более, человек, перестают быть актуальными. Странная мысль приходит в голову. Достоевский говорил, что мир спасет красота. В этом смысле возникает такое соображение, что, скорее, разлад спасает человека. Потому что разлад побуждает его к некоему творческому импульсу. Этот разлад можно преодолеть творчеством, преодолеть собой. Собственно, в этом человек и осуществляется.

Елена Фанайлова: Можно ли сказать, что Европа явилась как раз тем местом, где этот разлад преодолим?

Сергей Соловьев: Может быть, потому этот лирический герой так остро и переживает эту заповедную райскую территорию Крыма, что он уже обогащен опытом знания и видения других территорий, в частности, Европы, которая находится, как сказал мне один цвами в верховьях Ганга, в состоянии летаргической комы, изжитости своего витального поля. И поэтому герой, который имеет возможность сравнить ту и иную составляющую этого витального, живого организма Крыма, несмотря на то, что звери, птицы и рыбы с каждым днем все дальше уходят от этого вожделенного заповедника, тем не менее, это ощущается кожей, пяткой. От земли идет эта термотактильная, метафизическая подпитка человека. Это, как нигде, ощущается в Крыму. Сняв сандалии и пройдясь по траве в Европе, этого ощущения вряд ли можно достичь.

Елена Фанайлова: Вместе с тем, в этой книге есть удивительное описание, я бы даже не сказала европейских городов, но европейского чувства, каких-то мест, которые герою, видимо, дороги, но, в то же время, как лирический герой Шкловского, он понимает, что он несколько чужой в этом мире, несмотря на то, что в этом мире осуществляется его любовь. Я правильно поняла ваш замысел?

Сергей Соловьев: Да, вы верно это поняли. В общем, творческий человек, он на манер беличьей кисточкой окунает себя в совершенно разные краски и температурные режимы, будь то территории или времена.

Елена Фанайлова: Мне кажется, что эту книгу пронизывает некое целостное, мне не хочется употреблять этого слова, религиозное чувство (как иначе мы можем назвать это довольно целостное мироощущение), несмотря на то, что вы чуть выше говорили о разладе в душе творческого человека.

Сергей Соловьев: Здесь нет, на мой взгляд, никаких противоречий. Потому как ощущение мироздания, как некоего звучащего органа или, как говорили прежде, музыки небесных сфер, и каждая от кузнечика до человека или до звезды это некая нота в этом мироздании. И настолько, насколько мы отклоняемся и начинаем фальшивить в этом общем оркестре, настолько и поскольку мы изменяем гармонию целого. Вот это отношение к гармонии целого можно называть Богом, можно называть миром, можно назвать бытием - это уже дело сокровенного словаря каждого из нас.

Елена Фанайлова: Сколько времени писалась эта книга?

Сергей Соловьев: С одной стороны - на одном дыхании, а с другой стороны - это дыхание длилось ровно 15 лет.

Елена Фанайлова: Почему вы решили чередовать прозу и стихи в этой книге?

Сергей Соловьев: Это также чередуется, как левая и правая рука, как левое и правое полушарие, это органично. Я не провожу такой жесткой демаркационной линии меж тем и другим. Это способы существования. Есть тепло, горячо, холодно, есть поцелуй и есть рукопожатие, есть разные способы прикосновения к сущему. Одно из них - проза, другое – поэзия. В общем, ритм мироздания также не однообразен, как и наши способы разговора с ним.

Марина Тимашева: 19 сентября в московском кинотеатре «Пушкинский» прошла премьера фильма «Живой». 21 сентября картина выйдет в прокат рекордным числом копий – их 400. Свое мнение об этой работе режиссера Александра Велединского я уже высказала, когда рассказывала о программе фестиваля «Кинотавр». А теперь послушаем разговор Павла Подкладова с автором фильма.

Павел Подкладов: Александр Велединский высок ростом, статен, в нем чувствуется недюжинная физическая сила. Чем-то даже похож на былинного богатыря. И не только внешне. Иногда кажется, что он, подобно Илье Муромцу, сидел в российской провинции и копил силы для того, чтобы в какой-то момент громко заявить о себе и своем мощном таланте. Правда, богатырь ждал до 35 лет, а Велединский - чуть дольше. Свой первый фильм, короткометражку «Ты да я, да мы с тобой», с Сергеем Маковецким и Владимиром Стекловым в главных ролях, он снял в 40 с лишним лет. Фильм получил немалое количество премий, в том числе, и на Каннском кинофестивале. В 2004 году Александр снял превосходный фильм «Русское», который не имел широкого проката только потому, что бы создан по мотивам произведений такой личности, как Эдуард Лимонов. Но вершиной творчества режиссера на сегодняшний день стал фильм «Живой» созданный в нынешнем году по сценарию его друга Игоря Порублева. На недавнем кинофестивале «Московская премьера» Велединский был признан лучшим режиссером. В фильме Велединского нет ни одного выстрела, но все пронизано отзвуками войны, ненавистью к ней. В нем затронута сакральная тема. Достаточно сказать, что в картине фигурируют материализовавшиеся души солдат, погибших в Чечне, это высокая трагедия и, при том, очень остроумное и светлое произведение. Наш разговор с Александром Велединским начался с вопроса о том, как он пришел в кино.

Александр Велединский: Я всегда хотел в кино работать, именно заниматься режиссурой. Но, видимо, во мне какой-то провинциальный комплекс сидел очень серьезный, у меня даже мама и отец не знали, что я хочу этого. И только в 31 год я решился поехать в Москву поступить на Высшие курсы. Поехал, попробовал и не поступил. Для меня это стало шоком. Я понял, что я потерял очень много времени, что надо было все это делать раньше. И через два с половиной года, когда был следующий набор на Высшие курсы, я приехал совершенно злой, по-хорошему злой, а не злобный, и очень легко поступил, благодаря Александру Анатольевичу Прошкину и Валерию Михайловичу Приемыхову, царствие ему небесное. Они меня заметили, и они меня тащили, что называется, на экзаменах. Так сложилось, что в 34 года я поступил, в 36 закончил. Это был 95-й год. И в 95-м году, если вы помните, российскому кинематографу все пророчили смерть.

Павел Подкладов: Он и умирал.

Александр Велединский: Он не умирал, он просто заболел. И в 95-м году, когда нас выпускали, нам сказали, что мы все безработные. Мы учились с Лешей Сидоровым, режиссером «Бригады» и «Боя с тенью», жили в одной комнате в общежитии, и Игорем Порублевым, по чьему сценарию и был снят фильм «Живой». Он, вообще, режиссер и скоро запустит свою картину, но пока он как сценарист работает.

Павел Подкладов: Он же хотел сам снимать «Живого».

Александр Велединский: Да, было такое. 4 года назад, когда он написал сценарий, я прочел и сказал, что я все бросаю и хочу снимать этот сценарий. Он говорит: «Нет, брат, это мой сценарий, я это буду сам делать». А потом, через год, он мне его подарил. Запустился я с первой своей картиной короткометражной только в 2000 году. В 42 года дебют короткометражный. Володя Стеклов и Сережа Макловецкий снимались у 40-летнего дебютанта в короткометражном фильме бесплатно. Им просто очень понравился сценарий. Потом картина попала в Канн, и нам всем сделала судьбу.

Павел Подкладов: Александр, как вы думаете, что на вас особенно повлияло, как на художника, вот так, без особенных высоких слов?

Александр Велединский: Тогда начнем с того, что я не очень люблю слово художник. Я – режиссер. Более того, я вообще ученый. Я процессом съемки исследую жизнь. Мне интересно разобраться в каких-то вещах, которые меня тревожат, которые у меня болят. В том числе, картина «Живой» это то, что болело. Хотелось понять, откуда у 20-летних мальчиков такая огромная сила, когда они могут остаться прикрыть взвод. У меня сыну 20 лет. Ты еще ничего не прожил, ты еще ничего не знаешь о жизни и о смерти, а ты остаешься, прикрываешь и гибнешь. Или Женя Родионов. Его три месяца пытали и заставляли бандиты снять крест православный. И он не снял его. Его казнили страшной смертью. 10 лет назад это было. Это же наши современники, это все реально. Мы там живем, мы ходим по одним улицам. Вот это меня беспокоило, и я за эту картину взялся. Это не биография Жени Родионова, но я все время думал об этом мальчике, когда снимал картину, и всем рассказывал - и артистам, и всей группе.

Павел Подкладов: А какие-то перипетии собственной жизни, когда-то были в основе ваших фильмов? Того же «Русского», того же «Живого»?

Александр Велединский: Скорее, «Русского», потому что я прочитал повесть Эдуарда Лимонова «Подросток Савенко», действие которой происходит на окраине города Харькова в 58-59 году, а у меня то же самое было на окраине города Горького.

Павел Подкладов: Но тогда вы только родились.

Александр Велединский: Да, но у меня это было в 70-е. Атмосфера была мне понятная, и я понял, что это книга не только про Лимонова, но это книга про меня и про нас. Я, как мне кажется, очень хорошо понимал эту жизнь. Окраина большого индустриального города.

Павел Подкладов: А важно ли было для вас, что ребята в «Живом» именно солдаты? Вы в армии служили или нет?

Александр Велединский: Я учился в политехническом институте в городе Горьком, по выпуску я офицер запаса, подводник, ракетная часть.

Павел Подкладов: Но, тем не менее, армия это такая структура, которую надо знать. А такое впечатление, что вы прямо оттуда.

Александр Велединский: Это личный опыт сценариста, Игоря Порублева, который, как журналист, несколько раз бывал в Чечне, снимал там документальное кино. Я так думаю, что если ты живешь здесь, у нас, если ты любишь свою страну и любишь людей, которые здесь живут, то ты все равно в этом участвуешь, ты все равно на этой войне находишься. Главное - очень любить надо. Мало того, я картину снял, а боль не утихает у меня все равно. То есть, я не вылечился этим фильмом.

Павел Подкладов: Какие чувства должна вызывать ваша картина, и не только ваша, а, вообще, искусство? Вы на какие-то особые рецепторы организма зрителя хотите воздействовать?

Александр Велединский: Безусловно. В кино и, вообще, в искусстве, самое главное – плакать и смеяться. Для меня самая высокая планка в кино в этом смысле – Чарли Чаплин. И фильм «Огни большого города». Я этот фильм 200 раз смотрел, и все время реву в финале, когда она по руке узнает его и протягивает ему этот цветок. Вот плакать и смеяться. Смешно, смешно, а в конце страшно. Моя самая любимая картина - фильм всех времен и народов Алексея Юрьевича Германа «Мой друг Иван Лапшин». Это высокое, большое искусство. «Рублев» Тарковского, «Калина Красная» Шукшина. Вот это влияние я постоянно на себе испытываю, и очень счастлив, что испытываю. Я, мало того, что пересматриваю картины. Я вам больше скажу, парадоксальную вещь. Когда я прихожу после сложной съемки, я смотрю сначала «Бриллиантовую руку», а потом «Зеркало» Тарковского. На «Зеркале» я плачу, на «Бриллиантовой руке» я смеюсь.

Павел Подкладов: Свое мировоззрение или, простите за высокопарность слога, жизненное кредо любой режиссер пытается выразить через человеческую сущность и поступки своих героев. Среди персонажей фильмов Александра Велединского были и поэты, и обитатели клиники для душевнобольных, и работники правоохранительных органов, и солдаты, и даже члены организованной преступной группировки. Вас, мне кажется, привлекают герои в пограничных ситуациях.

Александр Велединский: Да. Видимо, мне не хватает эмоций, поэтому я ищу такие максимально эмоциональные куски. На самом деле, все наши герои - это ребята из соседнего двора. Просто они поставлены в экстремальные условия. Как себя поведет человек в какой-то экстремальной ситуации, в неожиданной, в совершенно невероятной? В такие условия мы и ставим своих героев. И в «Бригаде» это было, и в «Живом», и в «Русском», и в «Законе».

Павел Подкладов: Кстати, сами вспомнили «Бригаду» и я задам, может быть, не совсем приятный вопрос. На голову авторов, режиссера и исполнителей посыпались очень серьезные обвинения…

Александр Велединский: Было.

Павел Подкладов: Что вы идеализируете преступный мир.

Александр Велединский: Знаете, кто что хочет, тот то и видит. После того, как картина была в 2002 году показана депутатам прошлого созыва Госдумы, они все другое увидели. Они увидели не идеализацию. Подростки – да. Подростки, к нашему большому сожалению, начали играть в Сашу Белого. А депутаты Госдумы увидели, что это первый фильм, который честно сказал, как строился бизнес в нашей стране, кто его строил, кто кого «крышевал» и кто на этом заработал.

Павел Подкладов: Александр, вот удивительно, откуда вы это знаете?

Александр Велединский: Как, откуда? Мы же живем ....

Павел Подкладов: Но вы же не внутри!

Александр Велединский: Надо просто любить свою страну, любить людей, с которыми ты рядом живешь. Потому что все делается от любви, только от любви. При этом, когда есть любовь, есть и ненависть, что-то надо и ненавидеть, но я за христианский подход и поэтому, наверное, честно и получилось в «Бригаде». На самом деле честно, потому что это эпос, это история десятилетия, переходного, удивительного, которое вошло в историю. Всех забудут, нас забудут, а это время будут помнить и, может, даже картина «Бригада», благодаря этому, сохранится. Это неправда, что там идеализация. Просто наша задача, как режиссера Леши Сидорова, так и нас, сценаристов, заставить любить наших героев. Иначе смотреть никто не будет. Иначе, зачем все это делать, если ты не любишь героев?

Павел Подкладов: Особая статья в творчестве Александра Велединского – актеры. Трудно сказать, как он в своих фильмах добивается столь редкой для нашего кино степени достоверности и пронзительности актерской игры. Как говорит сам режиссер, уже на кастинге он тотчас может определить, будет ли снимать того или иного артиста. И главным критерием для него всегда была значительность и глубина личности человека. На фестивале «Московская премьера», который только что закончился, мне удалось посмотреть практически все фильмы, так называемой, «Великолепной семерки». И меня расстроило то, что рядом с вашим фильмом, с фильмом «Остров» совсем ничего нельзя поставить. Не из семерки, не из десятки, не из двадцатки. В данном случае, хочу сказать об актерах. Смотришь вроде хорошего режиссера, хороших актеров, народных артистов, любимых мною даже артистов и получается какая-то фальшь. У вас же - абсолютная достоверность, абсолютно точное попадание каждой реплики. Это что, кропотливейшая работа с актерами?

Александр Велединский: С артистами я не скажу, что прямо уж так кропотливо работаю, но мы репетируем. Бывает, снимаем по 10 дублей, а входит в картину первый. Я просто очень люблю артистов.

Павел Подкладов: Вы сами - хороший артист?

Александр Велединский: Я - плохой.

Павел Подкладов: Показываете на площадке?

Александр Велединский: Говорят, в показе я хороший, а сам сниматься я никогда не полезу. Правда, я снялся в «Бое с тенью» у Леши Сидорова. Я снялся на фотографии. Там такой наркобарон Арабаль. Это моя фотография там фигурирует.

Павел Подкладов: В одной хорошей статье было написано: «Кто-то из режиссеров кино рвется к славе, кто-то - к большим деньгам. Александр Велединский спокойно идет своей дорогой, беседуя со зрителями о душе, о совести и чести». Действительно, Велединский внешне очень спокоен, он ненавидит высокие слова и снимает о том, что болит в его душе. Думаю, что и следующий фильм, к которому он уже приступил, будет о том же, несмотря на то, что это лирическая комедия.

Марина Тимашева: Только из разговора Павла Подкладова с Александром Велединским я узнала, что последний принимал деятельное участие в работе над сериалом «Бригада». И, даже если поверить в искренность слов Александра Велединского, а я не верю, то придется сказать: «благими намерениями вымощена дорога в ад» или «по плодам узнаете их». А результат этой работы, на мой взгляд, пятно на репутации создателей «Бригады».

В маленьком подземном археологическом музее, входящем в комплекс Палат бояр Романовых, коренным образом изменилась экспозиция. Произошло это, благодаря новым находкам ученых. Рассказывает Лиля Пальвелева.

Лиля Пальвелева: В Москве таких мест, как палаты на Варварке, сохранилось очень мало. Это – глубокая старина, 15-17 века. Представить, каким в целом был прежде район Зарядья, чрезвычайно трудно. Рядом сносят гостиницу «Россия», и это на редкость неприглядное зрелище.

Неподалеку – так называемые «Теплые торговые ряды», которые по решению московских властей также начали разбирать. Говорят – из-за ветхости. Тоже мне, аргумент!

Но вот открываешь узкую тяжелую дверь Археологического музея, спускаешься вниз по крутым лестницам и оказываешься в полутемном пространстве совсем иного рода. Здесь к историческому наследию – самое трепетное отношение. Не самый, быть может, эффектный объект (зато полутысячелетней давности!) тревожить и переносить в другое место не стали. Рассказывает научный сотрудник музея Людмила Садовникова.

Людмила Садовникова: Здесь в 80-е годы (в 83-85-м годах) велись археологические изыскания. Раскоп здесь был под руководством Александра Григорьевича Векслера, очень известного археолога. Среди самых разнообразных находок было найдено несколько объектов, которые в то время были интерпретированы как гончарные горны конца 15-го - начала 16-го века. И для того, чтобы эти печи не разбирать, появилась идея создать здесь подземный археологический музей. Мы с вами стоим на глубине трех метров на дне раскопа. Просто кусок раскопа законсервирован.

Лиля Пальвелева: Теперь давайте подойдем поближе к самому раскопу.

Людмила Садовникова: На втором плане стоит подлинная печь16-го века. Но только в то время она была интерпретирована как гончарный горн. Уже в то время, когда создавался музей, были некоторые сомнения в том, что это гончарный горн, потому что 16-й век это вообще время, когда этот район – Зарядье - был аристократическим, и здесь была уже боярская усадьба. А такое огнеопасное производство на боярской усадьбе - вещь сомнительная. Но, тем не менее, эти печи просто стояли законсервированные. А в прошлом году состояние этих печей потребовало их расчистки и дальнейшей консервации. И здесь стали работать музейные археологи, расчищать эти печи. И их по-новому интерпретировали. Дело в том, что за последние 15 лет в Москве было найдено много таких объектов. Они были найдены в усадьбах боярских. Это поваренные печи. То есть печи, в которых готовили для слуг в летнее время года. Это двор. Разумеется, здесь была какая-то поварня. То есть, некое помещение. Какое оно было, мы сказать, разумеется, не можем. И в такой поварне могло быть несколько печей. Вот у нас здесь было найдено две. Одна из них была разобрана. Это поваренные печи 16-го века. Потому что в Москве они датируются именно этим временем. А это уже время, когда эта усадьба принадлежала боярам Романовым. То есть эту печку можно соотнести и связать с той усадьбой, которая здесь принадлежала Романовым, предкам царей Романовых. То, что мы видим, это подлинная печь. А так как археологические памятники, которые мы находим, не всегда презентабельны, не всегда дают полное представление, то было решение сделать реконструкцию печки. На первом плане - реконструкция.

Лиля Пальвелева: Реконструкции помог один из самых значимых русских книжных памятников – «Лицевой летописный свод». Он богато иллюстрирован, и на нескольких миниатюрах встречаются такие печи. Так вот, металлические рогатки над очагом, на которые подвешивался котел, и сам котел воспроизвели в точном соответствии с этими изображениями.

Так что теперь – подчеркивает Людимила Садовникова – у нас новая экспозиция.

Людмила Садовникова : Которая показывает усадьбу как сложный организм, как сложный комплекс связанных друг с другом построек. Здесь могло быть несколько десятков наименований построек, кроме Палат здесь должны быть хозяйственные постройки, здесь жила челядь, которая обслуживала эту усадьбу. На такой усадьбе могло жить несколько сот человек. Конечно, их необходимо было кормить, и поэтому здесь были такие поваренные печи.

Лиля Пальвелева: Помимо этих печей, надо сказать, довольно примитивной конструкции, здесь еще у вас экспонируется керамика. Она найдена в этом же раскопе?

Людмила Садовникова: Да. Сосуды найдены в этом раскопе. А вообще, самое интересное в этой экспозиции то, что она построена на том, что здесь найдено.

Лиля Пальвелева: Давайте подойдем к этой витрине, где вещи из раскопа. Я смотрю, здесь даже есть игрушки?

Людмила Садовникова: Здесь жило большое количество людей. И, соответственно, здесь в культурном слое находят и вещи, которые определяют и рассказывают об их быте, об их жизни. Самый массовый материал, который находится всегда, это керамика. Это и фрагменты самой керамики, и игрушки. Люди жили, поэтому нательные кресты, осветительные приборы, вот фрагменты светильников. Большое количество народа теряло вот эти подковки от обуви. Люди, которые жили на усадьбе, могли быть и войском, которое боярин собирал в случае военной опасности. Поэтому здесь же найден и фрагмент шлема, и эти предметы - их бросали под ноги конницы, чтобы они ранили копыта. И кремни оружейные.

Лиля Пальвелева: Под увеличительным стеклом – мелкие предметы помещены. Что это?

Людмила Садовникова: Это шахматы, игральная кость, тавлея. Барыня на усадьбе играла в эти предметы.

Лиля Пальвелева: Что такое тавлея?

Людмила Садовникова: Тавлея - это шашка.

Лиля Пальвелева: Разбилась масляная лампа - ее выкинули. Увяз в грязи сапог – оторвалась подковка. Закатился куда-то маленький кубик игральной кости – его поискали и не нашли. Так на территории боярских Палат образовывались культурные слои с бесценными для сегодняшнего дня свидетельствами о кипевшей здесь некогда жизни.

Марина Тимашева: Перед нами очередное исследование по истории. Издательство «Новое литературное обозрение», почтенная серия «Российская история», в редакционной коллегии – именитые учёные, многие упоминались в нашей программе. Вот я смотрю список на первой странице: А. Каменский, Р. Уортман, М. Долбилов… Но, судя по выражению лица нашего исторического рецензента Ильи Смирнова, на сей раз его реакция не самая добродушная. Неужели с книгой что-то не так?

Илья Смирнов: Да что Вы! Очень своевременная книга. Называется: «Святой нашего времени». Герой книги - протоиерей Иоанн Кронштадтский. По мнению автора, Надежды Киценко, этот церковный и общественно-политический деятель долгое время подвергался – я цитирую - «шельмованию» со стороны «левых радикалов». А на самом деле он и «после завершения своего земного пути… продолжал оставаться своеобразным мерилом правды и кривды».

Чтобы оценить, насколько мерило «своеобразное», я обращаюсь к высказываниям Иоанна Кронштадтского по профилю передачи. Так вот, «театры и журналы» он (дословно) «ненавидел». «Самыми страшными преступниками», с его точки зрения, были «просвещённые люди». А вот персонально - о Льве Николаевиче Толстом:

«Поднялась же рука Толстого написать такую гнусную клевету на Россию, на ее правительство!.. Дерзкий, отъявленный безбожник, подобный Иуде предателю… Толстой извратил свою нравственную личность до уродливости, до омерзения… Невоспитанность Толстого с юности и его рассеянная, праздная с похождениями жизнь в лета юности, как это видно из собственного его описания своей жизни, были главной причиной его радикального безбожия; знакомство с западными безбожниками еще более помогло ему стать на этот страшный путь… о, как ты ужасен, Лев Толстой, порождение ехидны…» http://vivovoco.rsl.ru/VV/PAPERS/HISTORY/EXCOMM/IOANN.HTM

Как видите, разносторонний мыслитель, умело сочетавший литературоведение с зоологией. Полностью шедевр про Толстого - в электронной библиотеке VIVOS VOCO , подборка материалов об отлучении от церкви великого писателя. Но не ко всем современникам Иоанн Кронштадтский был так суров, как к «невоспитанному» Льву Николаевичу. Приведу опять же цитату из источника:

«Окропив хоругвь и знамя Союза Русского Народа святой водой, отец Иоанн Кронштадтский с благоговением поцеловал знамя и вручил его преклонившему колена Дубровину… Пламенную речь произнес председатель Союза Дубровин, рассказавший, как не по дням, а по часам растет Союз Русского Народа, превращаясь для врагов в грозную силу. Речь вождя приветливо слушал отец Иоанн и одобрительно кивал головой… Отец Иоанн Кронштадтский постоянно поддерживал Союз, он передал большую по тем временам сумму в 10 тыс. руб… был не только жертвователем, но и формально состоял членом СРН, собственноручно написав заявление под № 200787… 15 октября 1907 постановлением Главного Совета СРН он был избран пожизненным почетным членом Союза Русского Народа».

http://www.rusinst.ru/articletext.asp?rzd=1&id=6370&abc=1

Вы скажете: исследователь вправе издавать биографию любого деятеля, не обязательно прогрессивного и симпатичного. Недавно мы обсуждали исследование о Чингис – хане. Но в том-то и дело, что книга, выпущенная «Новым литературным обозрением», только замаскирована под научную. Биография Иоанна Кронштадтского – апологетическая, пропагандистская. Может быть, автору стали известны какие-то сенсационные новые факты? Вроде бы, нет. История, рассказанная в книге, в общем, знакома тем, кто интересуется русской историей и литературой. Изменилось – что? Идеологическая установка. Теперь черная сотня у нас - просто «консерватизм» (344), прямо как Маргарет Тэтчер – одно лицо. Теперь можно без малейшей неловкости приводить вот такие ценные указания:

«Вспомни притрудную жизнь странника Никитушки, как он подвизался ради Господа…, нося тяжёлые вериги, никогда не умываясь в бане, допуская множеству вшей есть себя… - и подражай его житию по силе своей» (33) как некий опыт духовности, имеющий ценность для человека «нашего времени». А о тех, кто не считал полезным насаждение в России подобного опыта – о них Надежда Киценко отзывается немногим тактичнее, чем сам Иоанн Кронштадтский о Льве Толстом. Характерная терминология из «научного» издания: «шельмование», «кощунство», «нападки» (308). «Радикалы обозвали отца Иоанна черносотенцем…» С таким же успехом можно сказать, что Луначарского «обозвали» большевиком. Вот ещё один отрывок из книги:

«Согласно православному уставу, священник или епископ должен был поднять руку, перекрестить в знак благословения и завершающим жестом протянуть руку благословляемому для для приложения… Мирянин должен был поцеловать протянутую духовным лицом руку…» Но в Х1Х веке «многие представители высшего общества и интеллигенции, якобы православные, не могли заставить себя целовать руку… Многие священники смирились с таким отношением… Напротив, отец Иоанн стремился благословить практически каждого и приходил в ярость, когда встречал отказ. В случае, когда мирянин не целовал ему руку и буквально оставлял её висеть в воздухе, пастырь воспринимал это как пренебрежение и знак неуважения к его сану… Он был настолько разгневан людским пренебрежением к его благословению, что сочинил молитву – проклятие на церковнославянском языке…» (119)

Как видите, образец для подражания.

Не только в самой книге чудеса подаются как факты – я цитирую: «в одном рассказе очевидцев описывается явление отца Иоанна на антирелигиозном комсомольском собрании» (331), понимаете – очевидцы явления покойного! - но в редакционной аннотации чёрным по белому написано, что герою книги был присущ «дар боговдохновенной молитвы и исцеления». Жаль, что «Новое литературное обозрение» не издаёт медицинской литературы.

Явное раздражение у автора вызывает «миф», связывающий Иоанна Кронштадтского с Григорием Распутиным. Откуда могло взяться подобное «недоразумение»? Действительно, откуда? Ведь между ними нет решительно ничего общего. Ни в мировоззрении (агрессивно – средневековом), ни в политической платформе (это крайний монархизм, не признававший различия между прагматичным бюрократом, либеральным профессором и эсером с бомбой – все, кому не нравится, что страну запихивают в 16 век – все враги преступники), ни в чудесных исцелениях, поставленных на коммерческую основу, ни в истерическом поведении восторженных почитателей, предвосхитивших современный тип музыкального или спортивного «фанатства».

То, что подобная идеология и стиль поведения насаждались официально, парализовало все попытки направить развитие России по конструктивному, компромиссному, мирному пути, свидетельствовало о глубоком разложении режима и на самом деле только способствовало революции. О чём давно и подробно написано в ряде серьёзных работ, госпоже Киценко, видимо, неизвестных или неинтересных.

А дальше мы будем доискиваться: откуда берётся мракобесие, ксенофобия. Что ж. Обратите внимание на книжную новинку издательства «Новое литературное обозрение», отметив на полях, что это не газета «Завтра», а вполне либеральное издательство, и в редакционной коллегии – люди «просвещённые», вполне либеральная профессура.

Как бы этим господам, заигравшимся в борьбу с Советской властью (давно уже не существующей), не доиграться до очень большой беды.