Александр Генис: Соломон, я предлагаю начать сегодняшний выпуск Альманаха с новости, которая чрезвычайно приятна нам с вами, эта новость — подарок для русской Америки. 7 сентября состоялась торжественная церемония, на которой городские власти переименовали часть улицы в Квинсе, теперь эта улица носит имя Довлатова. Трогательная ситуация: мы с вами так близко дружили с Сергеем Довлатовым, а теперь есть его улица. Что-то историческое в этом чудится.
Соломон Волков: Вы знаете, в Нью-Йорке это уже для меня вторая улица человека, которого я знал лично и с которым я разговаривал. Некоторое количество лет тому назад на Манхеттане, где я живу, на верхней западной стороне, если переводить дословно, сделали, я бы даже не сказал, что это улица — это переулок Баланчина.
Александр Генис: Ну это -другое дело. Честно говоря, Нью-Йорк чрезвычайно скучный с точки зрения названия улиц, именно поэтому им стали давать кроме номеров еще и имена. Обычно это имена либо политических деятелей, либо полицейских, погибших на этой улице, либо пожарных — это тоже часто бывает. Но писатели как раз, деятели культуры очень редко, где появляются — это несвойственно Нью-Йорку.
Соломон Волков: Смотрите — два русскоязычных теперь.
Александр Генис: Конечно, очень не хватает улицы Бродского.
Соломон Волков: Я думаю, и Бродскому придет черед.
Александр Генис: Но разница между Баланчиным и Довлатовым - огромная. Дело в том, что Баланчин — это - величайший американский балетный деятель, именно американский хореограф.
Соломон Волков: Создатель современной школы американского классического балета.
Александр Генис: Причем нью-йоркский хореограф. То есть это нормально. Довлатов — нет. Довлатов — это герой именно Русской Америки. И именно Русская Америка добилась этого. Вот, что очень приятно.
Соломон Волков: Это первый случай, надо сказать.
Александр Генис: Когда эта история началась, то ко мне обратился один активист, который все это затевал, и сказал, что нам нужны люди с именами, чтобы помочь городским властям - надо написать такое письмо. Я сказал, что я, конечно, сделаю, что смогу, только, по-моему, это все абсолютно безнадежно. Он сказал: «Давайте попробуем». Я действительно написал о проекте, сделал все, что нужно. И оказалось, что нет, еще как возможно переименовать улицу в Нью-Йорке.
Соломон Волков: Русская община в Нью-Йорке как раз славится своей полной аполитичностью, малым участием в выборах, малым интересом к какой бы то ни было общественной деятельности. Это первый случай такого рода — что на меня очень сильное впечатление произвело.
Александр Генис: Интересно, насколько же надо любить Довлатова, чтобы разбудить русскую аморфную эмиграцию.
Соломон Волков: Причем, заметим, вы знаете знаменитый анекдот на тему, что три еврея — это дискуссионный клуб. Обязательно должны были бы найтись противники этой идеи, которые бы говорили: нет, не надо нам Довлатова, он не заслужил, он такой, сякой. А тут никто не возражал.
Александр Генис: Довлатова любят все. Вы знаете, наш коллега Борис Парамонов однажды замечательно высказался по этому поводу. Он сказал: “Почему в Советском Союзе так любят Довлатова? Потому что, половина России сидела, а половина России сажала”. Довлатов был из тех, кто был и в той и в другой роли. Он был надзирателем в лагере, то есть, среди тех, кто сажал, но он же и сидел - его же и наказывала та же власть.
Главное, что Сергей был понятен для всех. Универсальность Довлатова обила все рекорды. Вы знаете, я сейчас думаю о том, что прошло столько лет после смерти Довлатова — 24 года как раз в сентябре, за это время появилось довольно большое количество писателей, но никто из них не сумел стать универсальным любимцем. Одно дело, например, любить Сорокина, вот я люблю Сорокина, но я знаю, что половина моей аудитории ненавидит Сорокина. Или, скажем, можно любить Пелевина, но я знаю массу людей, которые презирают Пелевина. Однако, я не знаю людей, которые бы презирали Довлатова.
Соломон Волков: А я сталкивался с такими людьми, причем, должен сказать, не в русской Америке, здесь как раз царит полное единодушие по многим очень причинам, о которых можно было бы поговорить подробнее как-нибудь, но в России есть некоторое количество именно среди профессиональных литераторов людей, у которых большие претензии к Довлатову как к писателю. Они считают, что это дешевка, они считают, что это заурядная литература. Я должен сказать, у меня есть несколько вещей, которыми я горжусь, за свою жизнь то, что я сделал, их не так много. И одна из них — это то, что я при жизни Довлатова ему сказал, что он наш советский Чехов.
Александр Генис: Довлатов и сам так считал, он был не против.
Соломон Волков: Ему было приятно это услышать. Одна из причин, по которой он ко мне благоволил, в частности, я считаю, была именно в этом, что он от меня это услышал.
Александр Генис: Я даже не горжусь, я считаю, что это факт ясный и понятный. Но я с первого рассказа Довлатова сразу понял, что это наш писатель, это тот писатель, который идет на смену шестидесятникам — это же очень важно. Тогда существовала в литературе группа шестидесятников, и Довлатов не принадлежал к ней, он был по другую сторону барьера, он был не советский и не антисоветский. И это было нечто новое.
Соломон Волков: Это было может быть главное в нем.
Александр Генис: Именно поэтому мы с Довлатовым, первый раз увидевшись, тут же перешли на «ты» - это редчайший случай, вы знаете, Довлатов терпеть не мог панибратства, он со всеми был на «вы». Но я прекрасно помню, как появился Довлатов, и как для всех тогда, как вы говорите, он был слишком легковесным автором. Вспомним, что в русской Америке, как в любой литературной среде, были свои генералы, были даже свои фельдмаршалы. Была иерархия. Понятно, было, что фельдмаршалом был Солженицын, другой фельдмаршал — это Бродский. Были и генералы — Аксенов, Войнович, Владимов, Некрасов, Синявский. Вы знаете, мы однажды с Петей Вайлем сделали колоду карт, каждая карта, как и положена, своей масти были. Рапример, реалистами у нас были бубны, Солженицын был у нас бубновым тузом, а пики у нас были модернистами, там тузом был Бродский и так далее.
Соломон Волков: Я, кстати, поставил бы тузом Аксенова.
Александр Генис: У нас он был королем. Шестеркой, помнится, был Глезер. Так у нас получилась целая колода и мы пасьянсы раскладывали и в дурака ею играли. К сожалению, карты эти куда-то исчезли.
Соломон Волков: Жалость какая, их сейчас в музее можно было бы выставить.
Александр Генис: Для критика очень важно, насколько оправдались его предсказания. В принципе у нас с этим все было хорошо. Но я помню, что Довлатов у нас был всего лишь пиковой дамой, а пиковым королем мы назначили Валерия Попова. Единственный человек, который согласился с этой оценкой, оказался сам Довлатов. Что, кстати, очень интересно: он прекрасно понимал, почему мы так ценим Попова. Но что я хочу сказать, что Довлатов был дамой или капитаном, если перейти на армейские звания, но он никогда не был генералом. Генералом он стал после смерти. Как сказал тот же Попов: после смерти Довлатов сильно вырос.
Соломон Волков: Нет, он сказал: после смерти Довлатов сильно обнаглел.
Александр Генис: У него разные есть высказывания, я слушал — “вырос”. Сейчас, когда Довлатов действительно обронзовел, я подумал о том, как интересно его посмертная судьба складывалась: слава идет с обочины. Ведь Довлатов - ленинградский писатель, — он воплощение ленинградской школы, не старопетербургской, не новопетербургской, а именно ленинградская школа. Тем не менее, первый, кто по-настоящему занялись увековечением Довлатова, стали эстонцы, которые организовали фестиваль Довлатова. Я имел честь присутствовать на первом фестивале Довлатова и был потрясен, с какой любовью именно эстонцы, которых в путинской России любят изображать фашистами, с какой любовью к русскому писателю они все устроили. Там сохранили каждую деталь его таллинской жизни. Во время фестиваля возили специальную экскурсию по местам, где Довлатов жил, гулял, бывал и выпивал. И теперь вот и в Америке есть улицв Довлатова. Ведь этого действительно трудно добиться. Это же не Баланчин. Как объяснить амеркианцам, почему мы так любим Довлатова? Довлатов, конечно, печатался и по-английски, его знали какие-то писатели, но он никогда не был американским писателем, таким, как, скажем, Набоков. Но улица есть. И только теперь наконец зашла речь о том, что нужно поставить памятник Довлатову в Петербурге.
Соломон Волков: Должен вам сказать, именно эта ситуация для меня высветила реальное положение вещей. В Питере до сих пор чешутся, обсуждают, где можно, где нельзя поставить памятник Довлатову. Тот проект, который я видел, фотографии, мне представляется ужасным. Вообще должен заметить, изображения людей скульптурные, которых я знал и с которыми я встречался так или иначе, мне представляются ужасающими. Мне представляется ужасающим памятник Окуджаве, который стоит на Арбате.
Александр Генис: Вы знаете, как Эрнст Неизвестный называл такие памятники? “Человек в штанах”.
Соломон Волков: Мне кажется крайне малоудачным того же скульптора памятник Бродскому.
Александр Генис: Тут я, пожалуй, с вами не совсем соглашусь, но это тема для отдельного разговора.
Соломон Волков: Это удручение, этот проект петербургский относительно Довлатова. Но главное, что по поводу этого ужасного сооружения никак не могут договориться, куда его поставить, и будет это дело тянуться годами. Я совсем недавно прочел, я там не был, поэтому сужу по отзывам очевидцев, что самым ветхим и удручающим музеем из новых является та изба в Михайловском, где жил Довлатов, она вообще на честном слове держится.
Александр Генис: Она и была такой, конечно.
Соломон Волков: Могли ее оформить.
Александр Генис: Соломон, как вы думаете, что бы сказал Сергей об улице своего имени?
Соломон Волков: Я провел в Фейсбуке специальный конкурс на эту тему, я совместил эти два сообщения, а именно сообщение о том, что улица Довлатова появилась в Нью-Йорке и о том, что в Петербурге никак не могут решить, как им увековечить память Довлатова. И сказал: что бы вам сказал об этом Сергей? Ответы были очень любопытными: выпил, пожал плечами, процитировал бы героя одного из своих произведений, если помните, «абанамат» такое есть выражение.
Александр Генис: Не просто герой — это его дед.
Соломон Волков: Должен сказать, меня как раз порадовали отклики, они вполне были в довлатовском ключе. А вот как вам кажется, что бы сказал Сергей?
Александр Генис: Мне не кажется, я уверен: Сергей был бы страшно доволен. Дело в том, что у Довлатова была дача, незадолго перед смертью он купил маленький домик в Катскильских горах, в поселке, который называется Либерти, прямо как наше радио. По американским законам, если вы владеете землей, то вы можете делать на ней, что хотите. Что же он сделал? Там был маленький проезд, - метров 30 - к гаражу, где стояла машина, так он назвал эту минидорогу «Sergey Dovaltov Way». И он всем хвастался: “У меня уже есть своя улица”. Мы, конечно, потешались над его тщеславием и говорили, что слишком рано он себе улицу придумал. Но оказалось, что он знал лучше. Теперь такая улица есть и в Квинсе.
(Музыка)
Александр Генис: В Нью-Йорке в Линкольн-центре состоялся интересный фестиваль — фестиваль научно-фантастического кино, который собрал фильмы самых разных режиссеров, самых разных стран. Но главное: в этой ретроспективе впервые показали многие произведения социалистического лагеря на научно-фантастические темы. Это - первая акция такого рода. Надо сказать, что там было очень много неожиданных фильмов и для меня. Я, например, не знал, что в ГДР существовала особая любовь к научно-фантастическим фильмам: 7 фильмов было снято.
Соломон Волков: Я тоже ничего этого не знал.
Александр Генис: Я тоже не знал, как-то мы с вами пропустили это. В Чехословакии были такие фильмы.
Соломон Волков: Там я видел такие, можно сказать, что фантастические фильмы. Я помню чешский фильм «Голем».
Александр Генис: Ну, «Голем» - это классика чешского кино. Это достаточно сюрреалистический фильм, говорить о нем надо серьезно. На фестивале был китч, этакие соцреалистические поделки, о них пишут американские критики, я бы сказал, с доброй усмешкой. Им интересно другое, раз речь идет о научно-фантастическом кино советского лагеря,то вопрос такой: почему вообще фантастика оказалась важной для всего этого региона? По-моему, это интересная тема. Я большой любитель и знаток этого жанра, и могу смело сказать, что в мире всегда существовала прекрасные американская фантастика, скажем так, англо-американская фантастика.
Соломон Волков: Брэдбери, Шекли, Азимов.
Александр Генис: Это великие мастера, которых знает весь мир. Но если лучшие фантасты всех времен и народов с одной стороны — американцы, то с другой стороны — это наши Стругацкие и поляк Станислав Лем. Вот это и есть вершина фантастики.
Соломон Волков: Довольно неплохим писателем был Иван Ефремов.
Александр Генис: Совершенно верно, Иван Ефремов был очень любопытным писателем. Кстати, он был страстно любим Стругацкими — это их учитель. Я, впрочем, помню фильм «Туманность Андромеды», который поставили по его роману - вполене идиотский фильм.
Соломон Волков: Вся философская насыщенность ефремовская исчезла там.
Александр Генис: Дело в том, что научно-фантастическое кино по определению быстрее всего стареет. Нет ничего страшнее, чем будущее, которое изображается убогими устаревшими киносредствами. Именно поэтому такое кино должно быть философским для того, чтобы продолжать жить. На этом фестивале было два русских фильма, которые были поставлены совсем недавно. Один фильм «Кин-Дза-Дза».
Соломон Волков: Это данелиевский фильм.
Александр Генис: Да, 1986 года. А другой фильм «Дни затмения» 1988 года по Стругацким, это фильм Сокурова, достаточно сложный философский фильм, который произвел впечатление на критиков.
Соломон Волков: Как большинство фильмов Сокурова.
Александр Генис: И как большинство фильмов Сокурова зануден до невероятности, скажу честно.
Соломон Волков: Я не принадлежу к числу фанатов Сокурова, хотя всегда уважаю его интенции, если так можно сказать.
Александр Генис: Уважайте про себя, потому что я смотрю фильмы Сокурова с тоской и скукой. Ну что делать, такой я есть. В конце концов, могут у меня быть свои недостатки и слабости. Одна из них - Сокуров.
Соломон Волков: Я возражать не буду.
Александр Генис: Но самое интересное на фестивале— отсутствие главных фильмов фантастических в этом фестивале.
Соломон Волков: Тарковский?
Александр Генис: Совершенно верно. Куда они дели два очень ярких фильма?
Соломон Волков: Два шедевра.
Александр Генис: «Солярис» и «Сталкер».
Соломон Волков: Причем, конечно, каждый из этих фильмов по-своему интересен, все-таки я пальму первенства здесь бы отдал «Солярису». «Сталкер» немножко впадает в ту самую занудность, которая вам так не нравится в Сокурове. Ведь Сокуров - ученик Тарковского, это такой уже карикатурный Тарковский, если угодно. В «Сталкере» есть какая-то надрывная нота, которая, мне кажется, вредит этому фильму. Но “Солярис», я считаю шедевром.
Александр Генис: Согласен, это один из лучших, если не лучший фильм Тарковского.
Соломон Волков: Если говорить о лучшем фильме Тарковского, то для меня это все-таки «Зеркало».
Александр Генис: Хорошо, поставим их рядом. Но я хочу сказать, что и тот, и другой фильм - и “Солярис”, и “Сталкер” - не очень-то фантастические. Это, конечно, главный недостаток экранизации этих замечательных романов. Лем был очень недоволен тем, как Тарковский обошелся с его «Солярисом» и сказал, что Тарковский вместо «Соляриса» нагнал в фильм своих родственников и стал изображать отношения между ними.
Соломон Волков: Кстати, довольно дельное замечание.
Александр Генис: Очень дельное замечание. Вообще надо сказать, что Лем был человек умнейший. Я никогда не прощу Нобелевскому комитету, что Лему не дали Нобелевскую премию. Потому что его роман «Солярис» - лучший фантастический роман всех времен и народов, а во-вторых, он был очень умным человеком и в земных делах. Кстати, настолько умным, что его выгнали из Ассоциации американских фантастов, потому что он сказал, что фантастика выродилась в такое убожество, что стыдно принадлежать к этому жанру. За что его и выгнали.
У Стругацкихопыт с Тарковским был тоже ничуть не лучше, потому что они переписывали сценарий бесконечно количество раз. И каждый раз Тарковский был недоволен.
- «А что переделать-то?», - спрашивали измученные братья.
- «Я не знаю, не я же пишу сценарий. Это - ваше дело”. Они переделывали и переделывали, пока в какой-то момент не поняли, что единственное, что Тарковского раздражает во всем проекте — это фантастика, все фантастическое надо было выбросить. И только тогда он сделал фильм, который хотел сделать. У этого фильма есть большие поклонники, особенно на Западе, между прочим.
Соломон Волков: Целая книга вышла о «Сталкере».
Александр Генис: Но к фантастики ни то, ни другое произведение Тарковского, по-моему, отношения не имеет.
Соломон Волков: В связи с этим я хочу поговорить вот о чем. В «Нью-Йорк Таймс» появилось эссе, в воскресном выпуске «Бук ревью», есть странца, всегда это посвященная какой-то острой теме или актуальной теме литературного быта, так вот, они там обсуждают вопрос о том, что надо бы экранизировать, спрашивают мнение у модных писателей, что надо экранизировать. Я, читая эти эссе, которые, кстати, на меня в данном конкретном случае совершенно никакого впечатления не произвели, какая-то, по-моему, абракадабра, там люди выпендриваются, но я подумал о том, что действительно следует экранизировать не реже, чем раз в пять лет — это произведения фантастики, фантастического жанра. Потому что каждые 5 лет, особенно в последнее время технология производства фильмов делает такие скачки, так прогрессирует, что можно добиваться все большей и большей убедительности в воплощении именно фантастической стороны. Что например, меня больше всего раздражает в фильме Кубрика «Одиссея-2001»? Нелепая горилла. Ты видишь, что это - человек в шкуре гориллы пытаетсявыдать себя за примата. На сегодняшний момент все это можно было сделать в тысячу раз убедительнее, естественнее, пластичнее, страшнее, смешнее, как угодно. По отношению к «Солярису», например, правильно — это шедевр Тарковского. Одновременно я согласен с замечанием Лема по этому поводу. Но чего там нет действительно, и я думаю, вы со мной согласитесь, там нет Соляриса, там нет океана этого. А это можно было бы сделать, если бы великий режиссер ранга Тарковского, попытаться использовать достижения кино. Я не знаю, может быть какой-нибудь Кэмерон современный мог бы сделать подобное. Но это должен быть человек с большим видением, с большим философским багажом, который бы, используя всю эту технологию, дал бы на экарне устрашающий океан.
Александр Генис: Более того, океан в “Солярисе” — это же Бог, теологическая фантазия. У Лема это - ущербный Бог, Бог, который не знает, чтотворит. Там бездна теологии, бездна философии. И на все это было бы ужасно интересно посмотреть в 3D. Я - за то, чтобы теологию показывали в 3D и для этого не надо делать аттракцион для школьников, это может быть достаточно богатая философская мысль на огромном экране.
Но, подхватывая вашу тему о том, что надо бы экранизировать, я хочу сказать, что вы не совсем честно к ней подошли. Вы говорите о том, что надо реэкранизировать — ведь это уже экранизированная книга. Например, уже существует и американский «Солярис», и русский «Солярис». Но есть книги, которые никогда не были экранизированы и я не могу понять — почему.
Лучшая книга, которая до сих пор не поставлена — это опять-таки фантастический роман американского писателя Джека Финнея «Меж двух времен». Это - великая фантастика. Джек Финней замечательный фантаст, такая ностальгическая фантастика в духе Рэя Бредбери, только, по-моему, еще лучше. По его текстам поставлено немало фильмов, самый известный «Похитители тел». Его 4 раза экранизировали. Причем особо замечательная экранизация была 1978 года — один из лучших фантастических фильмов, когда либо снятых. Но та книга, о которой я говорю, «Меж двух времен», она в у любителей жанра официально считается лучшей неэкранизированной книгой Америки. Редфорд купил права на этот фильм, 20 лет он его пытался экранизировать, состарился уже для того, чтобы играть главную роль. Сейчас ходят слухи о том, что в Голливуде попытаются этот фильм наконец снять.
Соломон Волков: А в чем заключается фокус?
Александр Генис: В фантастике важна идея, можно было бы патенты выдавать на идею. У Финнея есть оригинальная концепция путешествия во времени: если восстановить материальный мир прошлого, то мы можем попасть в это прошлое как на машине времени. Но для этого нужно сделать все, как было раньше, чтобы весь мир, который тебя окружал, был таким, как был, скажем, в 1882 году в Нью-Йорке — именно эта дата стоит в романе. И этот прием позволяет регить невероятно интересную дизайнерскую задачу: восстановить, реставрировать старый Нью-Йорк до мельчайших подробностей.
Приведу одну деталь из рмоана, чтобы объснитьь, как это интересно. Герой из нашего времени (он художник по профессии, что важно) попадает в 19 век. Он живет в гостинице, встречает там милую девушку и рисует ее портрет на запотевшем стекле окна. Он рисует ключом ее портрет, и радуется, что здорово получилось: так точно схватил сходство, что нельзя не узнать. Но никто из зрителей не узнает в рисунке девушку. И тут художник понял, что произошло. Люди 19 века еще не видели Матиса и Пикассо, и они не привыкли к тому, что можно несколькими линиями переждать сходство. Тогда он стал рисовать реалистический портрет, в стиле Репина, скажем, и все получилось, все сказали: о, какой дивный художник.
Вы представляете, какие возможности для кино дает такой эпизод?!
Однако, говоря о Финнее, я подумал: господи, существует же целый пласт таких гениальных романов, которые просто плачут по кино. Возьмем наших Стругацких, по Сругацким ставят фильмы, и все время неудачные. Почему не поставить, скажем, фильм «Хищные вещи века» - это жуткая история про супернаркотики. Такая живая тема, такая нужная и такая увлекательная книга. Или, конечно, поставить фильм по их шедевру - «Улитка на склоне». Ведь когда мы смотрим все эти 3D фильмы, в них же нет идеи, в них - много декораций, много приключений и видеоэффпектов, но нет большой идеи. А «Улитка на склоне» - о великий роман о победившем феминизме, о мире, в котором исчезла мужская составляющая. Как это интересно в эпоху овцы Долли.
Или, раз мы говорили о Леме, то почему не поставить, по-моему, другой его гениальный роман, который, к сожалению, малоизвестен - «Следствие». Там тоже можно найти актуальный сюжет - зомби. Теперь - это такая модная тема, в 1950-е годы, когда Лем писал роман, еще не было такой моды. Это роман об оживших мертвецах, но это философский роман об оживших мертвецах. Как всегда у Лема, это большая метафизическая притча о природе реальности. Но выполнено все это в духе Шерлок Холмса: на туманном фоне, дело происходит в Англии, ожившие мертвецы на сельском кладбище. Какой триллер можно сделать! И при этом, космполитический сюжет - совершенно необязательно снимать в Польше или в России. По-моему, это задача для Голливуда, потому что нужны большие деньги и технические возможности. Для того, чтобы фантастику ставить, надо не жалеть денег на производство. Конечно, было бы здорово реализовать все , что мы сегодня с вами наговорили, то получилось бы хорошее кино.
А что вы скажете о музыке в фантастическом кино?
Соломон Волков: В качестве музыкальной иллюстрации я хотел бы показать тему «Соляриса», о котором мы так много сегодня говорили. Это интересная сама по себе история. Тарковский очень любил Баха, а его постоянным композитором в его фильмах был Эдуард Артемьев, который для «Сталкера» сочинил музыку, да и для других фильмов Тарковского. Для темы «Соляриса» он взял баховскую тему «Я взываю к тебе, Господь».
Александр Генис: Это знаменитая кантата.
Соломон Волков: Взял эту тему, ее аранжировал на электронных инструментах, он большой специалист в области электронной музыки. И по-моему, получилось замечательно. Итак, тема «Соляриса» из фильма Тарковского.
