Идея книги, о которой рассказывает здесь Пятигорский, проста и гениальна. Да, проста: оттого гениальность ее подозрительна; опыт, особенно опыт европейской культуры, говорит о том, что гениальность есть проявление сложности – сознания, мышления, самой культуры. Простота же есть вещь не то, чтобы «варварская» (использую это обидное словечко исключительно в античном смысле), нет, она просто не существует. За каждой «простотой» стоит сложность – только у «некультивированных» людей и обществ такая сложность есть хаос неразличения, ошметки психического, мифологического, биологического перемешанные с ошметками рефлексии. Европейская (в широком смысле, включая североамериканскую) культура вносит в эту сложность логику, порядок, дисциплину, подчиняет ее себе, относится к ней как к Природе. Здесь Культура выращивает себя из этой Природы, как если бы садовник выращивал прекрасную розу на тщательно культивированной им почве, являясь, в то же самое время, самой этой розой.
Так что идея спросить серьезных ученых и писателей о том, что происходит после смерти – простая и сложная одновременно. Оттого и гениальная.
Да, вопрос, на первый взгляд, дурацкий. Неофит входит в церковь и спрашивает батюшку, мол, весь ли я умру и вообще что там такое за могилой поджидает. Батюшка дает ожидаемый ответ. Тот же самый профан подходит к какому-нибудь советскому физику и спрашивает то же самое. И получает, опять-таки, ожидаемый ответ. Наконец, профан подходит к Брежневу и задает искомый вопрос. Честно говоря, было бы очень любопытно послушать ответ генсека.
Но если серьезно, подобный вопрос глуп только в ситуации культурной непроработанности контекста разговора о смерти (и о том, что за ней воспоследует). Прежде всего, в зрелой и сложной культуре тот, кто такой вопрос задает, уже более-менее знает ответ; точнее, он предполагает несколько подробных вариантов ответа с соответствующей аргументацией. По сути, ему даже не ответ важен, сколько аргументация, ее глубина, неожиданность, иногда даже блеск. Иными словами, вопрошающий просто хочет принять к сведению как можно большее количество мнений и фактов – и только после этого приступить к самостоятельному ответу на заданный им же вопрос. Эта ситуация коренным образом отличается от ситуации средневековой европейской или даже нынешней ближне- и дальневосточной. Там важны не ответ (он предсказуем почти на сто процентов) и не аргументация, а сам ритуал вопрошания. Нынешняя российская (и отчасти шире – постсоветская) ситуация тоже другая – здесь вопрос задают оттого, что просто не знают, ибо предыдущие лет сто государство очень тщательно уничтожало саму возможность задавания таких вопросов. Ответ давался один еще до рождения вопрошающих; оттого когда советский интеллигент вдруг вступал в период душевных метаний и духовных поисков, он начинал отважно мучать разговорами на вечные темы всех тех, кто по его мнению, отвечал за ответы по статусу (см. ситуацию, описанную выше). Выглядело комично – примерно как кресты, классическая музыка и стихи Тарковского-старшего в фильмах Тарковского-младшего. Неофитское рвение вообще выглядит смешно. Но было бы несправедливо смеяться над этим сегодня. Разве мы, сегодняшние, лучше? Умнее? Прозорливее? Лучше разбираемся в жизни? Да и вообще чтобы начать задавать вопросы в пустыне, образованной взрывом атомной бомбы (а советская и постсоветская история России и сопредельных стран сродни этой бомбе, если даже не хуже по последствиям), надо быть отважным и не бояться показаться нелепым.
Но вернемся к книге, которую обсуждает здесь Пятигорский. Не существуй британское общество в рамках европейской культуры, этой книжки бы не было. Не интересуйся британская (английская, в данном случае) культура уже очень давно вопросом о том, что там за могилой, эта книга была бы другая. В самом деле, культура, в которой есть Томас Браун, Уильям Блейк, Сведенборг (при том, что он швед и прочее, но с ангелами-то он беседовал в Лондоне!), спирит Артур Конан Дойль и другие, избыточно много знает/предполагает о небесах, мире духов и аде. Оттого книга, изданная примерно сорок лет назад, блистала большими именами – да и составили ее не кто-нибудь, а знаменитый историк и знаменитый писатель. При том, что знаменитый историк прославился универсальной концепцией всемирной истории, где человечество претерпевало такие приключения, что впору вспомнить «Божественную комедию» Данте.
Кстати говоря, странно, что Пятигорский вовсе не использует Данте в этой беседе. Все-таки если говорить о европейской культуре, то именно он – а потом еще и Сведенборг, конечно – главный эксперт по устройству загробного мира. Данте обычно не верят – и даже посмеиваются над ним, привычно поминая «луна-парк» в качестве идеальной модели аттракциона адовых мук в «Божественной комедии» – но, не веря, прислушиваются и, что самое главное, при случае используют его пыточные девайсы и гаджеты для своих художественных и идеологических целей. А это значит, что ответ Данте на вопрос о послесмерти исключительно актуален, как бы нам ни хотелось убеждать себя в обратном.
Впрочем, Пятигорский не был большим любителем Данте – да и о смерти и обо всем, что следует потом, у него совсем другое мнение. Он с плохо скрываемым презрением говорит о практике некоторых американских больниц, где умирающих накачивают наркотиками и потом – пользуясь их эйфорией – обсуждают с ними грядущее событие в их жизни, последнее событие. Для Пятигорского нет ничего пошлее такого подхода – как и вообще ситуация, когда ты умираешь, не находясь в сознании. Или умираешь внезапно, не успев крикнуть «Ай!» (или “f**k”, неважно). «Что это за смерть? Мура какая-то!» – говорит Пятигорский в одном из интервью Улдису Тиронсу во время съемок документального фильма «Философ сбежал». Тут две вещи интересны. Прежде всего, само слово «мура», явно имеющее санскритское происхождение, от मार, māra. Там оно значит «смерть», «разрушение». В буддизме Мара – демон-искуситель, он возглавляет царство богов, он пытается соблазнить Будду Гаутаму видениями красивых женщин. Мара отвлекает людей от духовных практик, выдавая земную жизнь со всеми ее очарованиями, алчбой и страстями за подлинную. Но все это уже в зрелом буддизме; в Абхидхарме Мара вообще находится на вершине сферы чувственного. Более же ранние буддисты видели в маре (еще без заглавной буквы) лишь досадную неприятность. Во-вторых, Пятигорский не только буддист, он, прежде всего, философ. Философия же – почти у всех мыслителей, которых можно назвать философами, – есть приуготовление к смерти. Так зачем же готовиться всю жизнь, если в самый важный момент тебя накачают опиатами и ты будешь лежать, улыбаясь, как дурак, россказням эскулапов?
В завершение позволю себе персональное высказывание. Если бы я и стал у кого-то спрашивать о происходящем на том свете, то выбрал бы покойного Борхеса. Во-первых, сейчас он уже там, так что может либо подтвердить, либо опровергнуть ходившие ранее слухи об этом месте. Несколько смущает, конечно, слепота великого аргентинца, но это неважно – Борхес умел прекрасно слушать. Во-вторых, Хорхе Луис Борхес дьявольски много знал про тот свет. В 1960 году он вместе со своим другом писателем Адольфо Биой Касаресом выпустил антологию под названием «Книга Небес и Ада». В ней можно прочесть множество интересного и поучительного о том свете. Например, такое:
Китайцы говорят, что есть одна гора под названием Малая Железная ограда, и ее окружает другая гора, прозванная Великой оградой. Пространство между этими двумя горами застлано густым туманом, и там один за другим расположены восемь великих адов, и каждый из них окружен шестнадцатью маленькими адами, зависящими от больших, и вокруг каждого из малых расположено по десять миллионов других. В этих местах мучений каждому пороку предназначена своя особая кара: гордецов бросают в кровавую реку, бесстыжих карают огнем, скупых стужей, гневных протыкают ножами, а наглых забрасывают нечистотами. Искупив свои прегрешения, осужденные превращаются в голодных демонов или переходят в тело животных, чтобы снова начать цикл перевоплощений. Некоторые секты не верят в муки ада, ибо не доверяют ничему, полагая, что все в этом мире одна лишь видимость»
(из травелога французского дипломата конца XVIII—первой половины XIX
Кретьена Луи Жозефа де Гиня, много путешествовавшего по Китаю)
Читая такое, понимаешь: нет ничего лучше этих недоверчивых сект.
P. S. Что касается второго составителя книги, о которой Пятигорский рассказывает, Артура Кестлера, то о нем речь у нас уже шла здесь и здесь. Однако помимо этого, есть еще и такая исключительно интересная более поздняя беседа философа о писателе, одержимом смертью.
Проект «Свободный философ Пятигорский» готовится совместно с Фондом Александра Пятигорского. Благодарим руководство Фонда и лично Людмилу Пятигорскую за сотрудничество. Напоминаю, этот проект был бы невозможен без архивиста «Свободы» Ольги Широковой; она соавтор всего начинания. Бессменный редактор рубрики (и автор некоторых текстов) – Ольга Серебряная. Постоянная заглавная фотография рубрики сделана Петром Серебряным в лондонской квартире А.М.Пятигорского в 2006 году.
Все выпуски доступны здесь
