Александр Генис: Прежде, чем представить нашим слушателям новый очерк Владимира Морозова, в котором мы познакомимся с прихожанами православной церкви Америки, я хотел бы сказать несколько слов о той провинциальной среде, где наш корреспондент уже десять лет находит своих собеседников.
Дело в том, что достоверно изобразить Америку можно лишь с помощью атласа шоссейных дорог, либо рельефной физической карты. Все остальное имеет лишь относительный смысл. Чужак никогда не сможет отличить Мэйплвуд в штате Нью-Джерси от Мэйплвуда в штате Коннектикут. Да и в любом случае, все это - географическая фикция, почтовая необходимость. Американская провинция членится не на города и поселки, а на дома и семьи. Разнообразие здесь связано с климатическими зонами и рельефом, а не с архитектурой и историей.
Универсальный характер американской провинции остался стране в наследство от ее эмигрантского прошлого. В Новый Свет всегда ехали за чем-то. То есть, каждый привозил сюда проект своей будущей жизни, свое представление о счастье, которое реализовалось в конкретном списке, в перечне вещей, для счастья необходимых. Дома вы живете, потому что родились - вас не спрашивали. Но эмиграция - проблема личного выбора. Это уже акт рациональный, продукт взвешенного суждения, поступок, в большей степени вызванный не чувством, а логикой. Именно на таком утилитарном подходе и основана американская провинция. Жизнь тут построена на представлении о человеке разумном, а значит, предсказуемом. Провинция - это машина для производства счастья, которое понимается как удовлетворение всех потребностей. На самом деле, это еще только комфорт, но мы ведь с легкой душой соглашаемся на такую подмену. Нас легко убедить, что мы всегда мечтали о своем домике, лужайке, бассейне, гараже, машине, безопасном районе, хорошей школе для детей, чистом воздухе, богатых магазинах, уютных ресторанах, приветливой церкви, добрых соседях и живописном кладбище.
Чтобы окунуться в атмосферу американской провинции, достаточно провести полчаса в любом маленьком городке - перелистать местную газету, поглазеть на доску объявлений, потолкаться на заправочной станции, перекусить в ресторанчике на главной площади между почтамтом, пожарным депо и банком.
Стоит все это проделать, чтобы убедиться: ты здесь чужой - гость. А ведь такое ощущение не возникает в Нью-Йорке или Париже. Город принадлежит всем и никому. В этой отчужденности есть особая притягательность. Здесь нет общего, как в провинции, знаменателя, и потому в городе так просто быть самим собой. Он ничего другого и не требует от человека, даря ему свободу - безразличие.
Но в провинции все иначе. Жизнь тут всех втягивает в паутину социальных связей. Общинный быт подразумевает и требует добрососедских отношений. Тут царит дух патриархальной гражданственности, что на практике означает участие в местной политической жизни, благотворительности, коллективном досуге.
И тут “Американскому часу” повезло, потому что наш провинциальный корреспондент Владимир Морозов активно участвует в двух исконно провинциальных занятиях - охоте и церковной жизни.
О последней пойдет речь в сегодняшнем очерке из цикла “Необыкновенные американцы” Владимира Морозова.
(Музыка)
Владимир Морозов: Сегодня в городе Кохос, штат Нью-Йорк отмечают 100-летний юбилей Русской православной церкви Святого Николая.
Вероника Мелник: Меня зовут Вероника Мелник, а это жена моего сына Пат Мелник. Раньше я посещала методистскую церковь, но потом перешла в русскую православную. Сюда ходит и наш сын Стефан с женой. Честно сказать, какие-то обычаи я до сих пор не приняла. Например, целование иконы, я этого не делаю, не приучена с детства. Муж иногда называет меня язычницей. Почему я сменила церковь? Потому что вышла замуж на русского. Он архитектором работает.
Владимир Морозов: Эй, Стив иди сюда, поговори с репортером по-русски. Подходит стройный 62-летний Стив и выясняется, что по-русски он не в зуб коленкой. Вообще, найти говорящего по-русски среди прихожан православного храма оказалось нелегко.
Грегори Строен: Меня зовут Грегори Строен. Григорий Строен. Фамилия от русского глагола строить. Просто другое произношение. Мне 66 лет. Сколько лет я хожу в православную церковь? 66 лет. Меня здесь крестили. Родители были уже американцами, а мои дедушки и бабушки в основном говорили по-русски. Да и я в детстве немного знал язык. В 50-60 годы нас обучал в воскресной школе священник Евгений Серебренников. Я еще маленько помню. (Говорит по-русски). Здравствуйте! Как ты поживаешь?
Владимир Морозов: Грегори, он же Григорий, держит в руке стакан с позвякивающими льдинками. Какой же вы русский, пеняю я, если пьете виски да еще со льдом. Приходится, отвечает Грегори, ведь в баре тебе чистый виски или водку не нальют. Тут такое не принято. Дома я водку пью. А старшее поколение, которое еще помнит русский язык, так те, конечно, водку.
Слава Богу, традиции сохраняются. Грегори, а вы русские песни какие-нибудь помните?
(Поет "Дубинушку")
Грегори Строен: Я пою в церковном хоре.... Сейчас я уже на пенсии. 37 лет отработал в финансовом управлении штата. Двое детей, двое внуков. Где живу? На авеню Костюшко. Кто повезет меня домой, если я слегка переберу? Как кто, жена!
(Поет по-русски «Многая лета»)
Грегори Строен: Понимаю ли я, про что песня? Это тост такой. Пожелание здоровья. И чтобы Бог вас охранял. Вот что это значит.
Владимир Морозов: Грегори и десяток других моих собеседников родом из Белоруссии, Украины, Польши. Есть в храме православные из Албании и Румынии, но предки большинства прихожан из Лемковщины или Лемковины. Мне так и говорили - «мы лемки, то есть русские». Никто не вспомнил более привычное название этого карпатского народа - «русины». А священник православного храма рассказал мне, что в смутные 1918-й -1920-й годы в old country, то есть на родине предков, в Карпатах была даже своя Русская народная республика Лемков или Лемко-Русинская Республика. Священник представляется.
Терентий Василевский: Терентий Василевский. Ходят ли мои дети и внуки в нашу церковь? У меня нет детей. Как так? Да, я не женат. Такой уж закоренелый холостяк. Был ли я женат? Нет, не был.
Владимир Морозов: Вот счастливец! (Священник громко смеется). Но, я слышал, что в русской православной церкви выпускнику семинарии не дают приход, то есть назначение в церковь, пока он не женится. Иначе ведь он во время службы станет не о Боге помышлять, а будет на девиц глаза пялить.
Терентий Василевский: Дело в том, что в Америке все по-другому. Кроме того, ведь я вам не молодой парень, мне 60 лет, и я посвящен в священнический сан сравнительно недавно, когда мне уже перевалило за 50. Я, что называется, поздний. Поздно осознал свое призвание. Где раньше работал? Там же, где и теперь, библиотекарем в колледже города Троя. Приход у нас небольшой, и священнику много платить не могут, нужна основная работа. Как меня называют в церкви? Отец Терентий. А в библиотеке? Просто Терри.
Владимир Морозов: Его русский православный храм, празднующий ныне столетие, в 1914 году отпочковался от православной церкви Петра и Павла. В том году ее прихожане-украинцы, решили сделать свой храм греко-католическим. Тогда другие православные, в основном русины или лемки, выходцы из Лемковщины, скинулись по грошику и для начала построили небольшой деревянный домишко - свою русскую церковь. В те годы город Кохос процветал. Тут имелся деревообрабатывающий завод и другие предприятия. Деньги водились, и к 40 годам прошлого века русские православные возвели кирпичное здание. Решили посрамить украинцев и отгрохали церковь раза в четыре больше, чем у конкурентов. Зато украинцы могут похвастаться отдельно стоящим банкетным залом с десятками столов и просторным баром. Тут православные и празднуют сегодня 100-летний юбилей своего храма. А играет на празднике оркестр поляков, у которых за углом свой католический храм. Все смешалось в городе Кохос.
Разговаривая со мной, Терри попыхивает сигарой. Батюшка, укоризненно говорю я, а не грех ли это ваше курево? Не грех ли, переспрашивает священник и, улыбнувшись, честно признается - да я и сам не знаю. Однако фотографироваться с сигарой в руках напрочь отказывается.
Отец Терентий, меня еще младенцем крестили в русской православной церкви. Это было в России. Но теперь я живу на севере штата Нью-Йорк в американской деревне, и никаких православных церквей на сто верст вокруг нет. Хожу в пресветерианскую. Как-то один православный священник в городе Нью-Йорке сказал мне, что это большой грех. А как по-вашему?
Терентий Василевский: Ну, мы в Америке. Тут свобода вероисповедания. И люди имеют выбор. Выше право ходить в ту церковь, какая вам нравится, которую вы выберете. Я и сам не без греха. Моя мама была из лемков, а отец поляк, и меня воспитывали католиком. Но потом я познакомился с православием и стал православным. Почему? Потому что я считаю, что это единственная из христианских церквей, которая хранит древние традиции христианства. Но это мое мнение, и многие люди со мной не согласны.
Владимир Морозов: А в чем самое заметное, так сказать, бросающееся в глаза различие между православными и протестантами?
Терентий Василевский: Большое отличие в том, что мы-православные считаем, что хлеб и вино, которые вы принимаете во время причастия, действительно являются телом и кровью Христа. А для протестантов это реальные хлеб и вино, которые просто символ тела и крови Спасителя.
Владимир Морозов: Есть и другие, теологические отличия, сказал Терентий, но они не так уж важны. Стоявший рядом 29-летний инженер Стефан Мелник уточнил.
Стефан Мелник: Все верующие молятся одному Богу. Все христиане. Но делают это по-разному. И неважно как, главное, что все они обращаются к Богу. Почему я хожу в эту церковь? Просто с самого детства я привык к этим прихожанам.
Владимир Морозов: В общем, пользуясь старой присказкой - Бог один, но, вот, провайдеры разные...
