В петербургском Новом музее открылась выставка, посвященная 40-летию первых выставок неофициального искусства – "Ленинградский андеграунд". Незадолго до ее открытия из жизни ушел один из столпов ленинградского художественного андеграунда Владимир Овчинников.
40 лет "газоневской культуре" – этому событию посвящена уникальная выставка в Новом музее на 6-й линии Васильевского острова: 200 работ 97 художников, собранные из 50 музейных и частных коллекций стараниями куратора выставки Исаака Кушнира. Картины-памятники, картины-символы 70-х годов, когда в Советском Союзе вырвалось на свет свободное искусство, долго зревшее, бурлившее, кипевшее, ускользавшее из тисков социалистического реализма. 200 работ Александра Арефьева, Владлена Гаврильчика, Владимира Овчинникова, Глеба Богомолова, Геннадия Устюгова, Наталии Жилиной, Геннадия Зубкова, Евгения Абезгауза, Андрея Генадиева, Дмитрия Шагина и многих других – участников первых ленинградских выставок неофициального искусства, прошедших в ДК имени Газа в 1974 году и в ДК "Невский" в 1975-м.
– Такого вернисажа не было лет 30-40, это действительно событие, и я очень рад, что мне удалось собрать столько работ, – говорит Исаак Кушнир. – Я собрал не только непосредственных участников этих двух выставок, но и тех, кто участвовал в процессе, во всех событиях, но по тем или иным причинам так и не смог выставиться. Движение это насчитывало больше 100 человек, но я включил сюда еще около 10 художников, которые активно работали в 60–70-е годы, составляли цвет нашей культуры, но в выставках не участвовали, например, Михнов-Войтенко, Валентин Левитин, Валентин Громов, Рихард Васме, Соломон Росин – они не выставлялись ни в ДК Газа, ни в ДК "Невский", но они варились в общем котле, они – часть ленинградского андеграунда.
Исаак Кушнир 37 лет проработал инженером на заводе "Электросила". В 1974 году он побывал на выставке художников-нонконформистов в ДК Газа, и, по его собственному признанию, для него открылся новый мир. Он стал собирателем и пропагандистом свободного искусства, запустил успешный издательский проект "Авангард на Неве".
– У нашего народа короткая память, а этот период называют вторым русским авангардом. Я не связываю его с протестным, антисоветским движением – это был художественный прорыв, художники захотели быть самими собой, писать то, что их волнует, о настоящем, о чувственном, об эмоциональном, и не руководствоваться установленным табу социалистического реализма. Ленинград – "город трех революций", поэтому гайки здесь были закручены гораздо сильнее, чем в Москве, где чувствовался воздух свободы, куда доходили какие-то журналы, какие-то альбомы по искусству. Люди знали, что в мире происходят открытия, формируются разные тенденции, все уже выросли из примитивного соцреализма. В Москве выставки были неразрешенными. Все приемчики, какие были 40 лет назад, такие и остались – сейчас, когда намечается телемост с каким-то политиком, так сразу в зале гаснет свет, или говорят – зал заминирован, покиньте помещение. И тогда было то же самое: люди хотели выставить картины на пустырях в Измайлово, в Беляево, и тут же выяснялось, что именно сейчас тут будет благоустройство, озеленение, выезжали бульдозеры, поливальные машины, давили картины, давили их авторов. В оргкомитете московских "бульдозерных" выставок были два наших художника – Женя Рухин и Юра Жарких, и, учитывая печальный московский опыт, было принято решение о переговорах с властью. В результате на три самых темных дня в году, с 22 декабря 1974 года разрешили сделать первую выставку неофициальных художников в ДК Газа. Вторая выставка, в сентябре 1975 в ДК "Невский" получилась более качественная: там, в отличие от первой, был отбор. А вообще это была нравственная, гражданская акция – выставиться, это было если не подвигом, то все же героическим актом со стороны 54 участников первой выставки в ДК Газа.
На выставке крутится старый документальный фильм о неофициальных художниках 70-х, голос за кадром говорит о том, что многих из них давно уже нет: кто-то умер в Париже, кто-то покончил с собой, вернувшись на родину, и таких было очень много – тех, кого КГБ вынудил уехать из страны, кто не нашел себя ни за границей, ни потом, когда появилась возможность вернуться на родину. Но большинство все-таки состоялось, и не просто состоялось – их работы стали гордостью отечественного изобразительного искусства. Исаак Кушнир сожалеет, что ряды художников редеют, что многие уже так стары и больны, что даже не смогли прийти на вернисаж, а многие до него просто не дожили. Среди них – замечательный художник Владимир Овчинников, один из основоположников ленинградского художественного андеграунда. Его не стало совсем недавно, 24 января.
Человеку, выросшему в Советском Союзе, не надо объяснять, почему Владимир Овчинников художник подпольный: слишком далека его стилистика от генеральной линии соцреализма. Он участвовал в знаменитой "выставке такелажников" 1964 года, а потом, через 10 лет выступил уже как организатор выставок в ДК имени Газа и в ДК "Невский". После падения коммунистического режима у Владимира Овчинникова было около 300 выставок в разных странах мира.
Кто хоть раз видел его картины, уже никогда не спутает его ни с кем другим: это совершенно особый мир, особая манера – плотные резиновые фигуры людей, ангелов, кентавров – танцующих, пьющих, готовящих еду, занятых тысячей дел, и повседневных, и не очень. В бытовые сценки незаметно вплетаются библейские сюжеты, сквозь них прорастают древнегреческие мифы, и все это пробивается сквозь корку советского быта, рождая острое ощущение абсурда. На одной картине человек играет в шахматы со своим отражением в зеркале: на окне решетка, за спиной санитар. Иногда кажется, что и остальные холсты – продолжение партии безумного гроссмейстера, что персонажи других сюжетов – сбежавшие фигуры с опрокинувшейся доски.
– Нельзя сказать, что Владимир Овчинников был недооценен, его работы есть в Русском музее и в Третьяковке, – говорит заведующий отделом современных течений Государственного Русского музея Александр Боровский. – Он был абсолютно культовой фигурой. Интересный, поджарый, красивый, в меру традиционный, в меру авангардный. Автор своего мира изолированного, его персонажи – святые, блудницы, бомжи, инвалиды – и все из питерского мира, как-то они там жили, разводили костры, огородничали, плавали на льдинах. Но в последнее время мир его героев стал каким-то холодным, отчаяние в нем появилось. В нем уже не было прежнего дружелюбия 60–70-х годов, естественности бытования мифологических образов.
Мастерскую Владимир Овчинников имел в знаменитом доме на Пушкинской, 10, среди обитателей которого – и художник Юлий Рыбаков.
– Овчинников был одним из создателей и душой первого товарищества неофициальных художников, появившегося в 1974 году, – вспоминает Юрий Рыбаков, – и когда начались репрессии против свободных художников, для него это было тяжелым ударом. Но эмигрировать он никогда не думал. Россия для него была домом, из которого нельзя уходить из-за каких-то проблем. Володя всегда был не только большим художником, но и нравственным авторитетом. Он стоял у истоков ТЭВа – Товарищества экспериментальных выставок, в 80-е годы, участвовал в ТЭИИ – Товариществе экспериментального изобразительного искусства. Позже его работы продавались на аукционах за огромные деньги, когда они ему уже не принадлежали: они были проданы за гроши в период неустроенности и полного безденежья. Его работы – это необычная грань между реальностью и абсурдом, его любимый персонаж – это ангел посреди советского быта. Ангел, сидящий пригорюнившись у стены Петропавловской крепости, ангел посреди рабочих, укладывающих рельсы, в треухах и валенках. Из-за этого его работы подвергались цензуре, приходила комиссия перед выставкой – что, ангел? Никогда! Но мы стояли друг за друга, бились за каждую работу. В последние годы мастерские у нас были рядом, я часто его встречал, меня всегда радовала его добрая улыбка. Он ведь не сказал ни одного худого слова ни про одного художника. Теплый был человек.
Одной из центральных фигур нонконформистского искусства считает Владимира Овчинникова искусствовед Любовь Гуревич.
– Он не только участвовал в "выставке такелажников", в его мастерской в Кустарном переулке была первая квартирная выставка "с открытой дверью", то есть не для своих, на нее мог прийти любой. И для выставки в ДК имени Газа он работы отбирал. Но для меня он интереснее тем, что создал собственную манеру, совершенно оригинальную. И этот тот редкий случай, когда художник не имел образования, причем сознательно не хотел его получать, он потом объяснял, что образование могло на него повлиять, а он не чувствовал себя в силах противостоять нивелировке образования. Учитель у него был своеобразный, тот же, что и у Шемякина, Симеошников. Хотя Овчинников начал работать еще в 50-е годы, манеру свою он создал довольно поздно – где-то к началу 70-х годов. Это острая, выпуклая манера с персонажами, созданными по одному типу, притча о советской действительности, которая предстает как нечто сырое, холодное, убогое, отсталое, инертное, абсурдное и мрачно-комическое. И еще он мастер придумывать сюжеты, в этой действительности иногда разыгрываются ветхозаветные и новозаветные сцены. Например, святой Себастьян, привязанный к столбу электропередач, которого расстреливают люди в милицейских фуражках. Или "благовещение" – баба на коленях стоит во дворе, и к ней прилетел ангел. Но ангел тоже такой – с иронией сделан, с алюминиевыми крыльями – такого могли помыслить все эти персонажи в ватниках и ушанках зимой и летом. Мне кажется иногда, что его работы – это пародия на миф о России, где живут нищие духом, но зато здесь творится священная история, к ним прилетают ангелы. На одной из картин ангел лежит связанный, а над ним сидим мужик с вилами, в огромных сапогах, думает, что с этим ангелом дальше делать. А в жизни Володя был всегда ласковый, приятный в общении, совершенно не похожий на распространенный тип истеричных художников. Хороший был человек.
Для плаката, выпущенного к выставке "Ленинградский андеграунд", была выбрана картина именно Владимира Овчинникова: рыбаки в валенках окружают лунку, на льду колбаса и водка, за спиной – забитая досками церковь, избы, заборы, столбы. Все вместе – красота, а стало быть, вещь, отчетливо враждебная самому составу советского воздуха, серого и пыльного, как бетон.
