В фонде культуры "Екатерина" открылась персональная выставка представителя московской концептуальной школы Андрея Филиппова. Это очередной проект фонда, посвященный современному актуальному искусству. Здесь собрано 50 работ, созданных художником в течение последних 25 лет.
Искусство концептуалистов зачастую бывает суховатым, слишком рациональным. Разглядывать и разгадывать смыслы занятно, а душу не трогают. Работы Андрея Филиппова – иные. Они создают сильное эмоциональное поле. И это несмотря на то, что у Филиппова почти никогда не встретишь изображения людей. Символы, знаки, эмблематические предметы и пейзаж – вот его инструментарий. Однако присутствие человека предполагается, и этот человек – зритель.
Так, в инсталляции "Ночь перед Рождеством" его ждет скамеечка напротив реальной деревенской печки. Сумрачно, на плите уютная кастрюлька. На полу поленья, чтобы подбрасывать по мере надобности. Валенки сохнут. В общем, покой и тихая идиллия. Но дверца топки распахнута, а в ней не огонь – полыхает кадрами войны телевизор. Его экран окажется как раз перед глазами присевшего на скамейку. Новостные сюжеты с бедствиями и разрушениями перемежаются сценой безумной пляски из "Ивана Грозного" Эйзенштейна. Такая Россия. Была, есть и, не исключено, что будет.
Работы Андрея Филиппова многослойны, они рождают множество ассоциаций. Не случайно разные люди, даже самые искушенные искусствоведы, трактуют их по-разному, а объяснения самого автора могут показаться совсем уж неожиданными. Два сквозных мотива художника – это двуглавый орел и Стена. Она столь значима, что уместно написание с большой буквы.
Силуэт Стены похож на кремлевскую, однако автор настаивает, что это прообраз небесного града, идеальная Византия, куда человек стремится, а попасть не может. К стене прислонена лестница. Вместо перекладин – берцовые кости. Ну что же, вроде бы, ход размышлений понятен: крепостную стену не одолеть, погибнешь, как многие уже, найдешь здесь свою смерть. Империя во все века безжалостна. Но художник резко снижает пафос – на этикетке значится "Собачья радость". Стало быть, это просто сахарные косточки, и лестница ведет в собачий рай? Может, и так. А может, название бранное, презрительное, про людей.
Высокое соседствует у Андрея Филиппова со смешным и обыденным. Его самая последняя работа – это инсталляция "Хорос". Пустой китель в кресле ожидает владельца. На погонах кителя золотое шитье, буквы ЖДЯ. Стало быть, ожидая? Да, конечно, говорит художник. Но эти погоны он когда-то купил, не удержался, в специализированном магазине. А расшифровывается аббревиатура ЖДЯ как "Железные дороги Якутии".
Игра с текстом, со смысловыми перевертышами для него много значит. Прямые значения перескакивают в метафоры, и наоборот. Тут уместно вспомнить одну из его самых известных вещей, "Замкнутое пространство": типичный до банальности русский пейзаж разрезан по вертикали, и две части скреплены висячими замками. Простор в прямом, не переносном, смысле становится замкнутым. Не дай бог его разомкнуть – распадется.
Скрытое и явное цитирование – один из ключевых приемов в работах Андрея Филиппова. При этом художник иронично переосмысляет классиков: спелая рожь со всем знакомой с детства картины Шишкина утрачивает цвет и превращается в унылый зимний пейзаж, а в инсталляции, построенной по мотивам "Тайной вечери" Леонардо да Винчи, рядом с каждой тарелкой в качестве столовых приборов лежат серпы и молотки. Венчает эту инсталляцию лозунг "Риму – Рим". Это не только перевертыш советского "Миру – мир", но и напоминание о такой категории, как империя. Вечный Рим, вечный СССР...
По словам Андрея Филиппова, цитирование для него это – форма самоопределения:
– Мы же люди, воспитанные в литературе и классическом искусстве, во всяком случае, мое поколение. Безусловно, мы без цитирования не можем. Художник постмодернизма цитирует в основном предшественников, причем в равной мере то, что ему нравится и что не нравится.
Таким способом художник определяет себя от противного, как в апофатическом богословии. Нельзя выразить сущность Бога, но можно сказать, что Бог – это не то, не то и не то. В окружении этой сферы отрицательных определений возникает понимание Господа. Это слишком грубое сравнение, но, в принципе, цитирование есть определение себя внутри искусства. То есть я – это не Шишкин, не Леонардо да Винчи и так далее.
Для меня двуглавый орел очень значим. Я воспринимаю его как социальную мутацию. При распаде Римской империи образовались две: восточноевропейская и западноевропейская. За этим последовало разделение церквей и разделение психологии людей. На этом разделении возникает дуга нестабильности. Отсюда – бесконечные конфликты. Не то чтобы я политизирован, но я мыслю такими социальными образами: византийский орел и прочее.
Мои высказывания – про это. Допустим, пила – это знак распила мира на один и другой. А, с другой стороны, двуглавый орел – это единое существо, с двумя головами, но единое. В этом смысле я экуменистичен. То есть стараюсь сказать: "Ладно, одна башка такая, а другая такая, но как их разделять?" – говорит Андрей Филиппов.
