Александр Генис: В сегодняшнем выпуске “Кинообозрения” ведущий этой рубрики режиссер Андрей Загданский рассказывает о фильме классика американского документального кино Фредерика Вайсмана.
Андрей Загданский: Последний фильм Фреда Вайсмана, классика американского кино, принадлежащий к числу тех немногих фильмов, которые я смотрел и думал: как я ему завидую, я бы хотел сделать такой фильм.
Александр Генис: У вас еще все впереди, ему-то 84 года.
Андрей Загданский: Спасибо за доверие. Я действительно хотел бы сделать такой фильм. Дело не только в самом фильме, который мне показался очень привлекательным, но и в образе жизни. Я представляю себе, что полгода Фред Вайсман со своей съемочной группой жил в музее, более того, он жил жизнью музея. А это замечательная жизнь.
Фред Вайсман знаменит тем, что он делает фильмы об институциях, не только американских. Например, он снял фильм о стрип-баре во Франции, на мой взгляд, самый неудачный его фильм, на котором я просто скучал. Он делал фильмы о школе, о госпитале, о сумасшедшем доме.
Александр Генис: Он мне напоминает Артура Хейли, помните, был такой американский писатель, который устраивался на работу, скажем, в аэропорт и потом подробнейшим образом описывал, как там все устроено. Хейли написал много таких книг, он дотошно изучал какую-нибудь организацию изнутри. В сущности в этом фильме то же самое и происходит — мы узнаем, как устроена и работает Национальная галерея в Лондоне.
Андрей Загданский: С существенной разницей. Хейли писал триллеры, он создавал напряженное ожидание, драму, а у Вайсмана, во всяком случае в данном наиболее удачном случае, цель - созерцание.
В музеях вообще хорошо. Помните, мы с вами говорили о фильме «Музейные часы» с год тому назад, замечательная картина, она мне очень понравилась. На этот раз мы тоже в музее. Режиссер рассматривает его как институтцию, функционирующую в обществе на многих сложных уровнях. Например, нечто неожиданное: уроки живописи для слепых. Уже неплохо?
Александр Генис: Да уж, благородное начинание.
Андрей Загданский: Класс, в котором сидят слепые, и руками ощупывают репродукцию картины «Бульвар Капуцинов» Писсарро. Она - выпуклая, на подобие шрифта Брайля. И искусствовед рассказывает им, что они должны увидеть своим внутренним зрением.
Александр Генис: Как и все мы, между прочим.
Андрей Загданский: Клянусь, у меня слезы были на глазах. Это настолько высоко и настолько благородно. Как всегда у Вайсмана, он ничего не форсирует, никаких интервью, просто присутствие. Но у меня от замысла, от концепции этих уроков мурашки по телу. Для этого существует Национальная галерея.
Александр Генис: Национальная галерея в Лондоне - особенный. Ведь все музеи можно разделить на две части. Одни музеи — это дворцы, которые когда-то развлекали монархов - Лувр, например, или Эрмитаж. Что характерно для этих музеев, так это — километры скучной живописи, потому что там висит то, что собиралось веками, естественно, много посредственных картин. Найти в этом музее шедевры, конечно же, можно, но это не так просто. Люди обычно сходят с ума от усталости.
С другой стороны есть музеи, которые задуманы как собрания шедевров. В Берлине, скажем, есть такой замечательный музей, в котором собраны только лучшие картины - Gemäldegalerie.
Национальная галерея в Вашингтоне такого же типа, и конечно, Национальная галерея в Лондоне. Я недавно был в этой Национальной галерее в который раз, есть такая экскурсия: всего 16 картин, которые дают представление о мировой живописи. Ну уж их посмотрите как следует. Вместо того, чтобы ездить словно на мотоцикле, осматривать эти музеи, нужно помалу, но интенсивно. Этот фильм рассказывает о том, как это делать - как этот музей работает так, чтобы именно интенсивно знакомить нас с искусством.
Андрей Загданский: «Национальная галерея» как фильм работает точно так, как работает сам музей, о котором вы говорите. Причем в разных фазах. Есть установка света - вот они монтируют новую выставку, и мы подробно, со всеми деталями смотрим, как ставится свет, способствующий наиболее полному восприятию картины, как ставится свет. Мне было безумно интересно.
Александр Генис: Всегда интересны технические подробности. Это же производственный роман. Я тоже такое люблю.
Андрей Загданский: Моя мантра, которую я часто повторяю: когда люди делают что-то, что они хорошо знают, как делать, смотреть на них всегда интересно. Это один из сильнейших козырей кино. Я поглощен этим процессом, я этого не знаю, я вживаюсь, пользуясь чужим жизненным опытом, который мне открывает другую грань в происходящем.
Другой эпизод — жизнь реставрационного отдела музей. В фильме они нашли замечательного парня-реставратора, который показывает и рассказывает, что они там делают. В частности, работают над одной из картин Рембрандта, и он говорит: “Когда мы сделали рентген, то увидели, что, как это часто было у Рембрандта, он писал одну картину, потом повернул ее боком и начал писать другую”. Мы видим на рентгеновском снимке две работы, наложенные под углом в 90 градусов одна на другую. Какая из них более ценная, какую поднять, какую оставить? Это очень непростые вопросы для реставратора.
Александр Генис: Не то слово - триллер.
Андрей Загданский: Более того, на верхней картине портрет, но когда реставратор поворачивает картину боком, мы понимаем, что то, что осталось из нижней картины, Рембрандт инкорпорировал в новую работу. То, что было шляпой, становится частью украшения лошади.
Александр Генис: То есть он не дал пропасть труду.
Андрей Загданский: Это говорит очень много о художнике.
Александр Генис: Похоже на Рембрандта! Сын мельника, он был практическим человеком, что, конечно, помогло ему разбогатеть, но и спустить все свое богатство. Тем не менее, он был очень прагматичен. Характерно, что Рембрандт писал в основном “земляными”, коричневыми красками - это его палитра. Это были дешевые краски, не в пример страшно дорогой синей краски. Так что не зря у него все коричневое.
Андрей Загданский: Всегда можно найти очень простое объяснение - объяснение снизу.
Еще одна совершенно замечательная - философская - деталь, о которой говорит этот реставратор в фильме. Сейчас мы создаем не реставрацию идеальную, а создаем именно сегодняшнее прочтение картины.
Александр Генис: То есть реставратор — это интерпретатор.
Андрей Загданский: Да, он говорит: “Завтра реставратор овладеет другой техникой, другим мастерством, другим пониманием, смоет мою реставрацию и сделает все заново”.
Александр Генис: Я не знал, очень интересно.
Андрей Загданский: Каждый реставратор сегодня — это интерпретатор, он по-своему прочитывает картину, дает степень яркости, степень интенсивности тех или иных красок, но оставляет право тому, кто придет после него, снять слой и начать заново. То есть живопись интерпретируется так же, как интерпретируются стихи.
Александр Генис: В фильме показано, как изобретательно работают кураторы Национальной галереи с зрителями. Это очень увлекательное дело, потому что это не просто экскурсоводы, которые рассказывают, как была написана картина, нет, они вводят тебя в мир картины. Смотришь ты на работу 13-го века и тебе объясняют, что чувствовали современники, когда смотрели на эту картину. Нас призывают понять тех зритлей, а не только живопись. И все это делается для того, чтобы создать “театр картины”.
Мне кажется, это чрезвычайно важно именно сегодня, потому что сейчас идет война между двумя способами восприятия искусства. Одно — это виртуальное искусство. У каждого из нас есть теперь галерея в компьютере. Спрашивается, зачем ходить в музеи, если мы все можем посмотреть в великолепном качестве живопись в компьютере. Виртуальное искусство, казалось, могло бы заменить музеи. Но на самом деле этого не происходит, потому что, чем больше виртуального искусства, тем больше посетителей в музее, которые ищут там тех ощущений, которых нельзя испытать дома переде экраном компьютера. Поэтому кураторы всего мира ищут способ как-то остранить живопись, превратить ее в театр, связать ее с другими искусствами — это будущее музейного дела. Не зря в этом фильме танцуют перед картиной.
Андрей Загданский: Да, в картине танцуют, и я скажу об этом. Но то, что вы говорите, напомнило мне лдин недавний эпизод. ,Я был в Санкт-Петербурге, и в новом здании Эрмитажа, Главный штаб, левая половина Главного штаба, отдана теперь Эрмитажу, выставка Фрэнсиса Бэкона. В отличие от многих других выставок, которые я видел, тут устроили выставку, сопоставив его работы с теми классиками, с которыми связаны его холтсы. Они выставили его картины вместе с Веласкесом, вместе с Рембрандтом. Слава богу, у Эрмитажа есть, что показать. Огромные залы, каждый окрашен своей краской. Две работы Бэкона -две работы Веласкеса. Вот искусство куратора, вот гений куратора. Мне открылись эти вещи совершенно по-другому. Не то, чтобы я увидел отдельно Веласкеса и не то, что я увидел отдельно Бэкона, я их соединил вместе и получилось новое - третье - качество.
Возвращаясь к танцам, которые несколько неожиданны для Вайсмана. Вайсман — человек синема-верите, он снимает только то, что мы наблюдаем, он ничего специально не ставит.
Александр Генис: Он - киноглаз.
Андрей Загданский: Но одновременно с этим Вайсман работает с театром, ставит традиционные постановки в театре. И этот фильм заканчивается тем, что в галерее танцуют мужчина и женщина. Появляется музыка, появляется танец, появляется совершенно новое синтетическое качество. И вот этот синтез ставит неожиданную и точную эмоциональную точку. Потому что живопись — это не то, что мы видим на экране компьютера или в альбоме — это то, что мы чувствуем. Вот эта чувственная сторона в фильме.
Александр Генис: Раз так, то у меня есть вопрос к вам по поводу синтетических искусств. Дело в том, что вы сняли три фильма о художниках: «Вася» о художнике Ситникове, «Костя и мышь» о коллекционере Кузьминском и уж совсем недавно фильм о Вагриче «Вагрич и «Черный квадрат».
Андрей Загданский: Кузьминский не художник.
Александр Генис: Во-первых, он “художник всего”, во-вторых, он коллекционер и в этом фильме было много живописи. Скажите мне, как уживается живопись и кино, как эти две музы живут вместе? Трудно снимать живопись?
Андрей Загданский: Все то, что очевидно и обладает визуальной привлекательностью, кажется легко переносимым на экран, но на самом деле - трудно. Такая же ситуация с детьми и животными. Считается, что это самоигральные материалы, но в действительности снимать такое трудно. Нужно найти свой взгляд, собственный, уникальный, тот, с которым тебе удобно работать. То же самое - с живописью, ты должен найти свою грань, свой взгляд. Ты не должен быть буквален, ты должен найти свой эквивалент живописи на экране. Ты должен превратить статичное, грубо говоря, в динамичное, ты должен найти в этом подвижность, перевести живопись на кинематографический язык. Трудно? Легко? Не знаю. Мне это очень интересно, мне это нравится, я находил это для себя очень интересным. Во всяком случае, Вайсману это блестяще удалось: он нашел новую кинематографическую форму для этого материала.
Надо еще сказать, что Вайсман делает длинные фильмы, эта картина идет 3 часа. Когда я увидел, что кто-то на Фейсбук пишет: боже мой, какой длинный скучный фильм, то мне захотелось этого зрителя порвать на части. Вы должны погрузиться в этот фильм. «Войну и мир» можно уложить в два слова.
Александр Генис: В три: война и мир...
Андрей Загданский: Мы живем в мире роликов на YouTube, когда больше двух минут внимание не держится. Поэтому фильм в 180 минут кажется гигантским. Но этим нужно наслаждаться. Нужно придти в зрительный зал, в кинотеатр, забыть о том, чем ты будешь обедать, и наслаждаться искусством, наслаждаться другим прочтением живописи.
