Александр Генис: Камерный фильм, о котором сегодня рассказывает ведущий нашего кинообозрения Андрей Загданский, завоевал статус культового фильма среди синефилов Нью-Йорка.
(Музыка)
Андрей Загданский: Это - фильм Итана Хоука о пианисте, композиторе и наставнике Симуре Бернстайне. На короткие полтора часа эта картина сделала меня счастливым, я все время возвращаюсь к нему мыслями. Одна из очевидных причин, почему мне так понравился фильм, а в фильме, подчеркиваю, ничего кроме музыки нет, разговоры о музыке или звучит музыка, но это фильм не только о музыке, он и о кино, о литературе, об искусстве, о жизни. Этот фильм касается всех нас.
Александр Генис: Другими словами, это фильм о творчестве, и он для понимающих, для своих. Об этом говорит название. Оно взято, конечно же, у Сэлинджера. «Симор: Введение» - так называется в переводе Райт-Ковалевой этот опус Сэлинджера. Таким образом с самого начала режиссер рассчитывает на понимающих. Что значит ввдение? Это значит те, кто готов войти в деликатный мир Сэлинджера, который требует чтобы к творчеству относились с тем же предельным вниманием, с каким сам Сэлинджер относился к своей работе. Он считал, что каждый его рассказ — это молитва, то есть это было религиозное отношение.
Я обратил внимание на то, что зрители уверят, что смотреть эту картину нужно только в кинозале, потому что там собираются как раз те люди, которые понимают такие фильма. Он ведь такой хрупкий, что его надо смотреть в темноте и обращаться с ним как с фарфоровым сервизом. Мне очень понравилась эта идея.
Андрей Загданский: Но даже если вы немедленно не подумали о Сэлинджере, то само название «Вступление» предполагает контекст: вы входите в некоторую бесконечность, в некоторое множество всего такого, что неописуемо. Это передает суть фильма.
Прежде, чем восторгаться, вернемся к фильму. Помните мою мантру? Я часто говорю в нашей передаче, что на человека всегда интересно смотреть, когда он делает то, что умеет и любит делать, будь это рыбак, охотник или автогонщик. Мы, по-моему, делали передачи обо всех перечисленных. В картине есть эпизод, когда Симур выбирает рояль. Происходит это в подвале, точнее не в подвале, а в хранилище знаменитого здания магазина «Стейнвей» на 57 улице.
Александр Генис: Я там не раз бывал, потому что это дивное место. Я не умею играть на фортепиано, но смотреть на эти «Стейнвеи» приятно. Это же архитектура, готический собор, какая элегантная линия.
Андрей Загданский: Да, это зрелище. Симор говорит, как он определяет, нравится ему инструмент или нет. Он, в частности, говорит о своем рояле, который стоит у него дома: «Смотрите, я нажимаю на клавишу, и звук растет. Он не умирает после прикосновения к клавише, а он становится как бы больше, вырастает». И вот он выбирает новый инструмент. Пробует один — не то, другой — не очень, третий — ужасно. Потом садится за четвертый и говорит: «Вы слышите?». И клянусь я слышу тот звук, про которой он говорил.
Александр Генис: Это называется гипнозом.
Андрей Загданский: Этот звук действительно растет. Он пробует еще несколько аккордов и говорит: «Вы знаете, я никогда в жизни не играл на таком инструменте, я никогда не прикасался к такому совершенному инструменту». И он счастлив в эту секунду, и это передается мне, вы тоже становитесь счастливым. Это дзен переходящего мгновения.
Из фильма мы понимаем много и не очень много о профессиональном прошлом Симора. Картина рассказывает нам о сегодняшнем, но и какие-то моменты из прошлого всплывают. В 50 лет Сеймур оставил свою профессиональную карьеру пианиста, несмотря на очевидный - мировой - успех.
- «Профессиональная карьера в музыке не кажется мне очень хорошей идеей», - говорит он своему ученику, тоже знаменитому исполнителю.
Может быть, об этом и была написана книга Симора Бернстайна о профессиональных исполнителях с много говорящим названием: «Монстры и ангелы». «Я нервничал, - говорит Сеймур, - я постоянно нервничал. Мне казалось, что я забуду музыку, забуду ноты. Я перестал получать удовольствие. Знаете, - продолжает Сеймур, - есть такая шутка о Саре Бернар. Молодая актриса узнала ее на улице и попросила автограф. Когда Сара подписывала ей книгу или лист в альбоме, эта молодая особа увидела, что у Сары дрожит рука. «Вы нервничаете?», - спросила она. «Конечно», - ответила Сара Бернар. «А я никогда не нервничаю, когда я на сцене». «Милочка, это пройдет, когда вы научитесь играть», - сказала Сара Бернар.
Александр Генис: В этом фильме есть замечательный эпизод. Один из учеников нашего героя говорит, что я жаловался своему учителю на нервность на сцене. И он сказал, что единственная беда наших исполнителей заключается в том, что они нервничают недостаточно. Я, кстати, очень хорошо понимаю его, потому что каждый раз, когда ты выходишь выступать перед публикой, именно некая дрожь ожидания и создает то напряжение, которое позволяет зажечь зал. Выплеск адреналина — и есть то, на чем работает любое выступление, любое публичное действие.
Андрей Загданский: По всей видимости, он нуждается в этой вспышке, в этом вспрыске адреналина.
Александр Генис: Только что мне пришла в голову еще одна параллель с Сэлинджером. В 50 лет Бернстайн оставил сцену, он был замечательным исполнителем, все шло хорошо, но все оставшиеся годы он был учителем. Сэлинджер сделал примерно то же самое, он бросил печататься. У него есть герой, который говорит: «Что я могу делать? Я могу только войти в аудиторию и рассказать то, что могу. Я могу кого-то еще научить».
В фильме есть несколько сцен, показывающих, как проходят уроки. Какая-то молодая женщина играет на рояле, и вдруг учитель ее прерывает и говорит: «Это невыносимо. Вы играете лучше меня, а это вам запрещено делать». И я вижу, как восторг ученика и учителя переполняют экран.
Андрей Загданский: Помимо того, что он преподает, он еще пишет композиции. Поэтому параллель с Сэлинджером опять-таки вполне оправдана. Как мы догадываемся, Сэлинджер продолжал писать, но мы пока этого не читали.
В картине мы видим несколько раз, как Бернстайн взаимодействует со своими учениками, разговаривает с ними. У него удивительно мягкий деликатный тон, когда он поправляет студентов. В какой-то момент он останавливает ученика, а — это взрослые люди, как правило, профессиональные исполнители, которые приходят к нему для того, чтобы оттачивать мастерство, не учиться. Он говорит: «Вы не должны играть это стаккато так, как будто вы бежите через парк. Важно сохранить непрерывность звука». И тут он говорит: «Одна из самых главных, а многие считают и самая главная вещь в исполнении — это сохранение непрерывного пульса. Вы должны выдержать непрерывный пульс, непрерывное биение. Как буддисты, которые перед медитацией издают звук «оум» - это непрерывная стена звука. Представьте себе, что вы создаете непрерывное звучание». Я подумал: черт, как это все близко к тому, чем занимаюсь, например, я.
Александр Генис: И я. Потому что самое главное непрерывное течение фраз. Знаете, как Набоков сказал: где мастерство писателя? Там, где кончается одно предложение и начинается другое. Связать два предложения — это самое трудное, святая правда.
Андрей Загданский: Совершенно верно, как удержать это единое ритмическое начало, единый вздох, которым ты задаешь картину, и который ты должен продержать на протяжение 70 или 90 минут. Как выдержать эту ровную ритмическую основу. Сколько я знаю замечательных фильмов или фильмов, наполненных прекрасными эпизодами, которые ломаются только потому, что нет этого непрерывного ритмического пульса. Загадочная непостижимая вещь. Но дальше происходит нечто еще более интересное. Он говорит:
«В какой-то момент все совпадает, и музыка, которой я занимаюсь, и музыкальная жизнь, и моя человеческая жизнь совпадают, представляют собой одно целое. Когда я себя чувствовал неадекватно в жизни, я всегда себя чувствовал неадекватно в музыке. Когда я чувствовал себя неадекватно в музыке, я чувствовал себя неадекватно в жизни. И я себе говорил: хватит жаловаться, ты должен заниматься не 4, а 8 часов в день. И тогда все становится на свое место».
Тут я вспомнил фразу Аллена Гинзберга о Бобе Дилане: “В какой-то момент Боб Дилан и его дыхание стали одно целое”.Так он описывает непрерывность физического существования и его продолжения в в поэзии.
Александр Генис: При этом один из уроков заключается в смирении. Так Бернстайн сказал про замечательного пианиста Глена Гульда, который лучше всех играл, считается, Баха: «Когда Глен Гульд играет Баха, я слышу Глена Гульда, а не Баха». По-моему, это замечательно еще и потому, что Глен Гульд иногда мычал, когда играл Баха — и это можно услышать на пластинках.
Андрей Загданский: Между прочим, из-за этого часто нельзя использовать в фильме музыку Гульда. Но при этом высказывание нашего героя Бернстайна о Гульде очень доброжелательно, он ни в коей мере его не опускает. Наоборот подчеркивает, что по всей видимости Гульд что-то привносил в Баха — это не искажение, это другое. Он таким образом дает понять, что чтение Гульда не есть норма, а есть нечто исключительное, совершенно особое, отдельно стоящее в музыке.
Он очень смешно рассказывает о Гульде: это же, говорит, был совершенно ненормальный невротик. Посмотрите, что он делал со своим стулом, ни один стул не был ему достаточно маленьким. Действительно, они нашли старую хронику Глена Гульда, который приходит на концертную запись со своим стульчиком. Он всегда ходил с одним и тем же маленьким складным нелепым стулом, с крошечными ножками. Ему нужно было усаживаться за рояль так, чтобы глаза, руки и клавиши были практически на одной линии. Иногда ему поднимали рояль, об этом рассказывает Бернстайн. Таким образом это был какой-то особый невротический стиль. У Бернстайна за роялем ничего этого нет, он уравновешенной. И этой уравновешенности, этому состоянию удовлетворения, покоя он учит своих учеников.
Александр Генис: И тут он уже не столько учитель, сколько наставник, сколько гуру.
Андрей Загданский: Да. И в его голосе, во всех его интонациях никогда нет, боже упаси, тени раздражения, есть наполненность знаниями и движение к совершенству. В какой-то момент он разговаривает с человеком, как я понимаю, религиозного направления, и он говорит, что общение с Богом требует веры. Вы что-то должны принять и поверить. «Но музыка уже написана, эти ноты существуют для меня».
Александр Генис: То есть в них не надо верить, их надо играть.
Андрей Загданский: Он говорит: «Я никогда не мог поверить, что мне удастся двумя руками прикоснуться к небу».
Александр Генис: Поговорим о режиссере этого фильма Итен Хоук, я о нем мало знаю. Знаю только, что он актер, знаю, что он играл в «Береге утопии» Стоппарда и что он был когда-то женат на самой Уме Турман. Каким образом он оказался режиссером?
Андрей Загданский: Более того, мы недавно с вами обсуждали фильм «Отрочество», где он играет отца мальчика.
Штука загадочная. Он говорит, что в какой-то момент Бернстайн помог в его профессии, в его деятельности. Он говорит нашему героем: «Я хочу расти, я хочу развиться, я хочу подняться на следующую ступень в своей деятельности, в актерском мастерстве, и у меня не получается». Симор ему что-то говорит, но он дальше практически отрезает, убирает этот эпизод. Содержание этого разговора для нас остается загадкой. Однако, видя такой цельный подход Бернстайна к искусству, к музыке и к жизни, я понимаю, что ему действительно было, что сказать Итану.
Александр Генис: И результатом стал этот фильм.
Андрей Загданский: ... который я рекомендую всем без исключения. Картина чистого кайфа, чистого наслаждения. Этот фильм - введение в загадку искусства.
