Умерла Светлана Бойм – профессор Гарвардского университета, советская эмигрантка, уехавшая из Ленинграда в начале 80-х годов. Мне пришлось дважды встречаться с ней – на конференциях по русской культуре, созванных университетом Невады. На одной из конференций Бойм делала доклад о советских коммуналках с точки зрения культурологии, ставший потом книгой "Коммунальная квартира: мифология быта в советской России" (1994). Второй – и важнейшей – книгой Бойм стала работа "Будущее ностальгии" (2001), заслужившая самые хвалебные отзывы по обе стороны океана.

Эта книга стала сейчас куда более злободневной, чем была ко времени ее появления. Вообще это крайне интересное чтение. Бойм пишет, что ностальгия в свое время – в XVII веке – трактовалась как болезнь, которую предлагалось лечить опиумом, пиявками и путешествиями в Альпы. Мне самому однажды встретилась в неожиданном месте – дневниках Стендаля – эта трактовка ностальгии как болезни. Такой диагноз поставили молодому Стендалю, когда он заболел во время итальянских походов Наполеона.

Понятно, что сегодня ностальгия выведена из ареала медицины. Это явление сегодня изучается на стыке социологии, социальной психологии, теории литературы – в культурологическом поле, чем и занималась Светлана Бойм. При этом феномен ностальгии она рассматривает в диапазоне, далеко выходящем за пределы индивидуальной жизни. Сегодня о ностальгии можно говорить как о социально-историческом феномене, заметно обострившемся в наше время, в обстановке глобализации, в эпоху перемещения громадных масс населения и краха сложившегося образа жизни во многих странах и на многих континентах. В современности ностальгию – "тоску по дому" – надо брать не в отношении к пространству, а по отношению ко времени. Тоскуют не по утраченным местам, а по прошедшим временам.

Бойм выделяет два типа ностальгии – рефлективную и реставраторскую. Первая характерна как раз для индивидуальных переживаний. Это некий меланхолический дискурс художественно одаренных натур. Самый знакомый пример – Марсель Пруст с его семичастным циклом "В поисках утраченного времени". Пруст, как известно, находился под влиянием философии Бергсона, который много и новаторски писал о природе времени. Время, по Бергсону, характеризуется качеством непрерывности, "длительности", как он это называл. Время нельзя расчленить календарным способом, это сплошной поток, настоящее, прошедшее, будущее – это абстракции, искусственно выделенные из непрерывного потока. Та же трактовка времени у Набокова. Рефлективная ностальгия иронична, она не поклоняется кумирам прошедшего и любит руины скорее, чем стремится к восстановлению оных (подобная мысль есть у Бердяева).

Иное дело – реставраторская ностальгия. В ней индивидуальный биографический опыт преобразуется в групповой, который чаще всего строится на основе мифа о прошлом. В эпохи больших социально-исторических сдвигов прошлое предстает как "золотой век" – время стабильности, нормальности, истинного порядка вещей. Никакой иронии у реставраторской ностальгии нет, она воспринимает себя со смертельной серьезностью. Она подменяет реальное прошлое со всеми его исторически засвидетельствованными бедами и злом воображаемым образом когда-то существовавшей "хорошей", "правильной" жизни, которую и следует восстановить, реставрировать. Попранным объявляется не только прошлое, но и некие вечные истины, вечный моральный порядок. Настоящие неурядицы как следствие громадных исторических сдвигов объявляются злонамеренностью тех или иных политических сил, стран, даже личностей. Происходит отождествление прошлого с полюсом добра, и реальная история, постоянно созидающая новое, предстает неким метафизическим полем, на котором ведется извечная борьба добра и зла.

Такая мифологизация прошлого – давно знакомый феномен. Ностальгия по прошлому сопровождала такие эпохальные события, как Великая французская революция или эпоха индустриализации, разрушившая старый патриархальный быт, выбросившая людей из традиционной сельской жизни на фабрики к машинам. Вполне понятна ностальгия переживших большевистскую революцию российских граждан по "мирному времени" царей. Сегодняшняя ностальгия порождена, как уже было сказано, экономической глобализацией, вторжением современности в традиционный быт. Самая заметная и самая зловещая ностальгическая реакция на это, поистине "реставрационная ностальгия" – фундаменталистский исламизм.

В книгу "Будущее ностальгии" не вошел нынешний российский материал, Светлана Бойм привела только один пример – восстановление московского храма Христа Спасителя, пример, конечно, вполне безобидный. Сегодняшняя российская жизнь, особенно с весны 2014 года, дает куда больше куда более зловещих примеров этой реставрационной ностальгии. Россияне сейчас могут найти массу актуального материала, подтверждающего теоретические трактовки Бойм. Это поистине "будущее ностальгии" в отдельно взятой стране.

Отсюда актуальность книги Светланы Бойм. Сейчас самое время перевести ее на русский – если такие переводы вообще в скором времени не запретят. Двадцатый век начался утопиями, закончился ностальгией, пишет Бойм. Однако нельзя жить одной только ностальгией, одной "тоской по дому": помимо этого, есть еще неискоренимая в человеке жажда "сбежать из дома". Новое делают беглецы, по-другому сказать – свободные люди.

Борис Парамонов – нью-йоркский писатель и публицист

Высказанные в рубрике "Право автора" мнения могут не отражать точку зрения редакции Радио Свобода