В автобусе по дороге из Таллина в Тарту, засыпая и просыпаясь, придумывал длинный текст о поездке в Киев, с зарисовками, мемуарными отступлениями, оголтелой русофобией, кулинарной критикой, соображениями о стихотворении Бродского, политической декларацией и рассуждением о том, почему лирико-дневниковую прозу писать не следует, поскольку это неприлично и смешно.
Обойдемся без Бродского и русофобии, оставим до зимы.

***
Таксист по дороге назад был сторонник идеи национального характера и поклонник геополитических концепций. Перспективы Украины он оценивал скептически. До работы таксистом таксист "помогал людям оформлять кредиты" и сокрушался: главный вопрос, который ему задавали, был такой: как бы устроить так, чтобы кредит взять, а потом не отдавать. Насчет современной политики таксист полагает, что России непременно нужна буферная зона, вот просто не может без нее Россия.

Официальная стоимость поездки в Борисполь из Печерска – шесть евро. Я дал последователю Гердера и Хаусхофера восемь, хотя нахожу эти концепции архаичными и антинаучными.

***
Путешествие в город юности – вариант испорченной машины времени. Чайльд-Гарольд кочевряжится: тут был дом, тут не было дома. Эти деревья слишком высоки, а река что-то узковата. Раньше народу в метро было меньше, поезда ходили чаще. И девушки были раньше не такие, и мороженое "Каштан" отдает наполнителем.

Дайте мне другую Лавру: без попов и билетеров.
Покажите улицу Ленина без небоскреба на месте велотрека.
Налейте квасу за три копейки, киньте в короб деревянный свежий белый каравай, повяжите мне галстук в музее.

Тут путешественник понимает, что зарапортовался, и переходит через дорогу, чтобы сфотографировать двух ангелоподобных демоноидов под эркером дома 1 на улице Большой Подвальной.
Демоноиды похожи на Пушкина и Пушкина.

***
Сижу в Лавре, возле Дальних пещер. Ходят священнослужители, лица их озаряются любовью к туристам, не подходящим благословляться, но чаще выражают мучительное благочестие при встрече с паломниками.
Вокруг меня на скамейке кипят разговоры. Справа мужчины зарубежного вида в вышиванках по-русски говорят о том, что в Америке настали последние времена. Конечно, из-за однополых браков:
– Техас, казалось бы. А надо же. Тоже с головой не дружат.

Местные тетки слева по-украински обсуждают православные столовые, какие-то монастырские пекарни и шампиньоны во славу Божию:
– А я робыла там два тыжни, убирала в гостинице. Алэ трудовую нэ прыносыла.
Разговоры перемешиваются:
– Она в Сан-Хосе живет.
– А вин кажэ – нэхай паломники за собою сами прибирають.
– Ну да, это вообще рай в смысле климата.
– Тю.
– От и я кажу.
– А вы отца Мисаила знали? Это был удивительный человек, духовности необыкновенной.
Подходит очень грязный человек и просит денег сложносочиненно и путанно. Тут же материализуется откуда-то охранник:
– Выйдите, пожалуйста, с территории.
Грязный человек не уходит, а спрашивает у меня, в первый ли раз я в Лавре. Нет, не первый. Я сам из Киева. "Вот это счастье! – восклицает грязный человек. – А я сам со Львова. Я за "Динамо" Киев болею. И за "Карпаты". А "Шахтер" – это вообще не команда!"
Охранник вздыхает, жужжат осы, пахнет ладаном.
– Вона компота наварыла на всих, об этом еще Сергий Булгаков писал, а никакого "Спартака" в этом мире вовсе нет.

***
Я сижу на скамейке в Мариинском парке. Меня окружают старые каштаны, на метр от земли – белые, дальше – сливающиеся с ночью, затем – желтеющие кронами в свете фонарей.
Я исследую языковую обстановку. Сперва мимо прошел мужчина с девочкой лет пяти, они говорили по-русски. Потом просеменила пара пенсионеров, это был украинский. Затем прошелестели девушки, щебетавшие по-английски. Потом пронеслись пятеро велосипедистов. Они молчали. Наконец, последним был молодой полный человек, он говорил в гарнитуру на откровенно грузинском языке, причем страшно махал руками, поднимая ветер, приятно освежающий, если учесть температуру воздуха.
Вокруг цыкают цикады, хотя на самом деле они – кузнечики. Пробежала ничья собака, нюхая землю. Тоже изучает языковую обстановку.

***
Зашел в Киеве во двор дома на Печерске. Вижу на стенке возле мусорного бака замечательную надпись. Стал, конечно, ее фотографировать.
Тут какая-то бдительная гражданка, в летах, строго спрашивает меня по-украински:
– Что это вы делаете?
– Я, – отвечаю по-украински, – фотографирую замечательную надпись.
– А зачем вы ее фотографируете? – интересуется гражданка по-украински. – И что в ней такого замечательного?
– Ну как, – объясняю по-украински, – видите, тут сначала было написано "Киев – город-герой". Это отсылает к советскому штампу. А сверху исправлено: "город героев". Это изменяет фокус высказывания, вместо апелляции к прошлому появляется…
– Это понятно, – по-украински перебивает меня собеседница, – только неизвестно, правду ли вы мне говорите. Действительно ли ваши намерения так чисты?
– Это я не знаю, – отвечаю по-украински, – по крайней мере, мне хочется в это верить. И вообще я тут родился. Вот тут раньше был такой дом, его разрушили в семидесятые…
– Какой еще дом? – возмущается гражданка по-украински. – Я тут всю жизнь живу. Никакого тут дома не было.
– Здравствуйте, – возражаю я по-украински, – как это не было? Вот тут был девятый, тут одиннадцатый, тут тринадцатый. Вы правда что ли на Миллионной всю жизнь живете? Или переехали уже при Брежневе?
– На Миллионной! – по-украински воскликнула гражданка и пошла восвояси, покачивая скептически головой и размышляя, должно быть, по-украински, как Путин ловко готовит своих шпионов. Даже старые названия улиц знают.
Легко отделался, я считаю.

***
Собрался я искупаться в Днепре, сговорился с друзьями. Бегу на встречу, потому что Юра Володарский строго сказал, что опоздания не потерпит, ждать не станет и всех расстреляет.
Вскочил я в метро, одну остановку проехать, от Почтовой до Майдана. Стою там поближе к двери, но не вплотную.
А рядом со мной спиной к двери стоит какой-то человек в белой рубахе, читает газету. Я тоже в газету заглянул, но ничего там интересного не обнаружил. Кто-то принял чью-то отставку. Непонятно, зачем о таком вообще писать.
Только тут я замечаю: этот человек с газетой, он на меня все время как-то смотрит неприятно. Я тоже на него посмотрел. Неприятный человек. Весь из мослов состоит. И лицо какое-то пупырчатое и гнусноватое.
Вот, – думаю, – не повезло. Некоторые в метро рядом с симпатичными девушками ездят, знакомятся… А тут этот пупырчатый все время так поглядывает неприятно. Он что ли меня за какого-нибудь местного известного человека принял? Например, за того же Юру Володарского. Но я же вообще на Володарского не похож, так что непонятно, чего он смотрит все время? Читал бы себе дальше про отставку. Может, там дальше интересно.
А он все смотрит, пупырчатый, и смотрит. И тут я догадываюсь, в чем дело, и обращаю внимание еще раз на его газету. И под тою газетой, конечно, спрятана рука пупырчатого. И эта рука уже расстегнула карман рюкзака молодого человека, который стоит ко мне спиной.
И даже уже сжимает кошелек.
А поезд уже подъезжает к нужной мне станции.
Тут я задумался.
Конечно, надо было бы сейчас крикнуть: "Караул!" Положим, тогда бы пупырчатый тоже стал орать, что это он меня разоблачил, а кошелек бы выкинул на пол. И покуда бы граждане разбирались, пупырчатый бы выскочил на остановке и был бы таков. Ну а если пупырчатого все же задержали бы, то пришлось бы мне идти свидетелем, изучать трудные обычаи киевской милиции, писать какие-то бумаги, ехать за своим паспортом на Печерск. И тогда Володарский точно всех расстреляет, а я не искупаюсь в Днепре в ближайшие шесть-восемь лет.
В общем, подумав секунды две с половиной обо всем этом, не стал малодушно караула кричать и пупырчатому говорю тихонько:
– Так, быстро положил кошелек назад.
Пупырчатый нахально, но тоже тихо мне возражает:
– Але, какие проблемы?
– Какие на фиг проблемы? – говорю. – Я сказал: быстро кошелек назад положи.
И он кладет назад кошелек, в карман рюкзака, и тут же выскакивает из поезда, потому что вот уже и станция "Майдан Независимости", а я выскакиваю за пупырчатым и ищу глазами милиционера.
Только тут поганцу повезло, милиционер был справа, а я поглядел налево. И покуда я искал глазами милиционера, пупырчатый побежал вдоль платформы, вихляя своими мослами и расталкивая дружелюбных и честных киевлян и прекрасных киевлянок. Побежал, вскочил в третий вагон и умчался куда-то навстречу неизбежному разоблачению и скорой гибели.
А я подошел к очень молодому и застенчивому милиционеру и коротко ему эту историю пересказал.
– В белой рубашке? – переспросил меня милиционер.

***
Интермедия: в Киеве на улице героя гражданской войны командарма Каменева на доске в честь командарма Каменева поверх имени командарма Каменева написано: "КАТ".
А если пройти еще немного по направлению к улице имени народного художника Катерины Билокур, восхитившей однажды своими колхозными красками живописца П. Пикассо, то открывается невообразимый дом 1/2 на улице героя гражданской войны Киквидзе.
Это совершенно фантастический какой-то дом в мавританском советском стиле, небольшой пестрый рынок ласково шумит у его восточных ворот, и я бы хотел написать роман о его обитателях.
А еще лучше – прожить в нем всю жизнь, добывая пропитание чем-нибудь вроде ремонта пишущих машинок, а на досуге упорно коллекционируя пивные этикетки.

***
Я вообще-то почти в открытую фотографирую людей, если они возмущаются, то извиняюсь и удаляю фотографии.
Но к этой женщине на Русановке я подойти поближе, понятно, побоялся.
И очень жаль, потому что она совершенно эмблематична. Она сидит в палаточке под тентом, продает веники и при этом активно потребляет семечки, так что вокруг все покрыто плотным слоем лузги, как сказал бы поэт.

А если кому не нравится, так у меня веники стоят недорого, – как бы говорит нам весь ее вид.

***
На Андреевском спуске в антикварной лавке толстый хозяин пытается продать ужасную картину. Какой-то масляный кривой рыболов в шляпе и в очках, в камышах зачем-то задница еще одного персонажа. Ужас, в общем. Незачет по классу композиции.
– Это что, Горький и Ленин на Капри? – интересуюсь я.
– То Турчинов, – отвечает хозяин, – а другой – это Азаров. Нет, не Азаров. Другой жид. Аваков. Этих жидов развелось – всех не запомнишь.
– Да, – говорю, – мне самому страшно, просто на каждом шагу они. Не пройти.
Традиции "Союза Михаила Афанасьевича Архангела" так просто не задушишь, не убьешь!

***
Сел в троллейбус у Лавры, спиною к движенью и сзади. А на заднем сиденье едут какие-то страшные двое. Мордатые оба, покрытые всякими шрамами, в трениках, старшему лет шестьдесят, а второму – примерно как мне. Коренастые, жвачку жуют, желваками играют на бритых своих головах, поросших слегка седоватым неровным волосом. Небольшие глазки бегают, что-то высматривают в глубине салона. Младший все время привстает, потом садится. Старший тревожно стучит татуированными конечностями по поручням. Шмыгают дружно перебитыми трижды носами. Шепотом переговариваются односложно и тайно: "Шмырк!? – Чивырк! – Точерняк!"
Очень они меня заинтересовали. Чего высматривают? О чем тревожатся?

Тут зашла какая-то девушка мелкой комплекции в белом. Села рядом со мною. А те двое-то все тревожнее. Младший подпрыгивает, старший все сильнее постукивает. Так доехали до парка воинской славы, где я когда-то стоял с автоматом в карауле у вечной конфорки в подножии фаллоса.
И тут младший вдруг как выскочит и шасть через переднюю дверь в тот же троллейбус. А старший подходит к девушке и говорит:
– Ваш билетик?
Девушка отвечает:
– А у меня нету.
А он ей:
– А что есть? Документ есть?
Девушка паспорт достала. Он покрутил в руках, открывать не стал, отдал и пошел куда-то в глубину салона, откуда уже летела шерсть пойманного младшим компаньоном зайца.
Девушка мне говорит:
– Контролеры что ли?
– Да уж, – говорю.
– Вроде не похожи, – сомневается девушка.
– Да уж, – говорю. А оглядываться не стал, так и ехал спиной к движению вплоть до станции метро "Арсенальная".

***
Детская поликлиника на улице имени бывшего Коминтерна. Вечер.
В регистратуре добродетельная женщина по имени Руслана выдает мне телефон доктора Фреда. Телефон не отвечает.
Руслана интересуется, зачем мне "Соломончик". Я объясняю: доктор Мендельсон пользовал сперва меня, потом моего брата, потом – мою дочь. В Германии мама посоветовала зайти в поликлинику и узнать, как он.
Руслана проникается важностью момента, это ведь почти сериал. Обнаруживается посредница, которая может связать меня с доктором, Тамара. И я еду на станцию метро "Лесная", которая прежде была "Пионерской".
Это левый берег, почти Россия уже. Из пристанционных киосков доносится кухонное бряцание попсы и глухое уханье шансона.
Улица, конечно, Шолом-Алейхема. В подъезде грязно, 30 градусов жары, доктору 82 года, он хворает, хмурится, говорит, что меня не помнит. Потом, конечно, все вспоминает, называет даты рождения – мою и брата, расспрашивает, работает ли еще в Тарту привокзальная столовая "У Анны Карениной", жив ли еще профессор Лотман.
– Когда вы были маленький, – сообщает доктор Фред, – ваши родители собирались на кладбище, и от вас это скрывали. А вы как-то узнали и сказали: "Я еще никогда не был там, где мертвые живут!"

***
Я никогда еще не был на Зверинецком кладбище.
Оно все целиком находится на крутом днепровском склоне, могилы расположены амфитеатром.
Здесь похоронен, в частности, рядом со своей женой, участницей войны Зубрицкой А.Р., феномен-вундеркинд Володя Зубрицкий.
Володя Зубрицкий родился в 1904 году в семье акробата и танцовщицы на проволоке. Сызмальства он и сам вольтижировывал, а позже проявил феноменальные способности и стал на потеху публике перемножать в уме шестизначные числа и шпарить наизусть абзацы из Иловайского.

Разочаровавшись в цирке в ходе социальной революции, феномен-вундеркинд посвятил свою дальнейшую жизнь речному флоту.
Однако сын его, а мой тезка, вернулся на путь предков и стал известен впоследствии как клоун Ромашка.
И внук тоже. В смысле тезка. И в смысле вернулся.

А возле Михайловского собора в Выдубицком монастыре была, я помню, могила дамы, умершей в начале позапрошлого столетия. Эпитафия призывала чувствительных друзей человечества пролить слезу. Могила располагалась у самого обрыва, теперь я ее не нашел. То ли всепоглотила миротворная, то ли съело благоустройство территории, действительно, под крылом какой-то из православных конфессий чудесно преобразившейся и навевающей теперь не мысли о вечности, но воспоминания о линейках в пионерском лагере "Антей".
Тоже, впрочем, повод для слезы чувствительного друга человечества.

***
Так много вывесок нотариальных контор на улицах, что поневоле подозреваешь не простое следствие коррупции, питающейся справкой, но некий высший тайный скрытый смысл. Здесь хочется остановить любое мгновенье, ухватить его за хвост, перо на память выдрать, поместить под стеклышко, печатью припечатать, украсить подписью замысловатой, увенчанной игривым завитком, как дом доходный башенкой дурацкой, избыточным увитой виноградом.
Прошу заверить: я прошел по тем же улицам, которые когда-то меня носили, изменились все – и я, и город. Может быть, мы квиты.
Заламинируйте, пожалуйста.

***
Киев очень веселый, теплый, движущийся не быстро, но и не медленно. Расслабленный по случаю лета. Пестрый. К вечеру грязный, но с утра чистый, совсем не запущенный. Ласковый, но не навязчивый. Говорящий одновременно на двух языках, не очень затрудняя себя различением.

На тротуарах лежат павшие с деревьев мелкие абрикосы.
На стенах повсюду встречаются аккуратно обновленные трафаретные указатели "УКРЫТИЕ".