Александр Генис: В эфире НЙ альманах, в котором мы Соломоном Волковым обсуждаем события культурной жизни, какими они видятся из Нью-Йорка.

Первую тему сегодняшнего Альманаха нам подсказывает календарь - в который раз мы отмечаем годовщину 11 сентября. Интересно, что это событие так и не нашло себе называния в истории. Теракт, который разрушил «близнецы», два самых красивых небоскреба в Нью-Йорке, так и называется: “11 сентября”.

В этом году наконец впервые это несчастье, это горе, эта беда, это преступление нашло архитектурное оформление. В Нью-Йорке открылся и музей, и мемориальные сооружения, да и сам небоскреб ё наконец вырос на том месте, где были «близнецы». Как вы относитесь к новому добавлению в нью-йоркский пейзаж?

Соломон Волков: С точки зрения архитектуры, мне кажется, это большая удача. Но я должен сказать об одном большом моем сожалении, а именно: в течение всей этой многолетней эпопеи со строительством площадка, отведенная для культурных мероприятий в рамках этого мемориала, неуклонно снижалась по всякого рода соображениям, сейчас она сведена к минимуму, культурные фигуры Нью-Йорка крупные очень по этому поводу сокрушаются. Каждый раз не везет культуре почему-то.

Александр Генис: А как вам сам небоскреб, который стоит на месте «близнецов»?

Соломон Волков: Понимаете, при взгляде на любого рода такое сооружение неизбежно приходит в голову слово «новодел», потому что что-то было, оно разрушено, на этом месте возникло что-то новое, сквозь это новое ты неминуемым образом видишь старое. Тем более, что мы оба старожилы нью-йоркцы, я этом городе почти 40 лет — это целая жизнь, мы всегда будем видеть силуэт разрушенных «близнецов».

​Александр Генис: Новое не всегда хуже старого в Нью-Йорке. Нью-Йорк безалаберный город, он настолько лишен своего архитектурного лица, в отличие от городов-ансамблей таких, как Рим или Петербург, что в Нью-Йорке все хорошо. Он такой дичок, он как лес, как горы, “природный” город, а не архитектурный. Поэтому в принципе тут новые сооружения вполне могут составить конкуренцию старым.

Но в данном случае я как раз согласен с вами. Этот новый небоскреб, за строительством которого я внимательно слежу из своего окна, мне не показался интересным, они ничего нового не придумали — и это, конечно, беда архитекторов. Это не только мое мнение, многие архитектурные критики говорят, что этот небоскреб не стал символом, в то время как «близнецы», конечно, такое символическое значение имели. Какой именно символ — это второй вопрос. Но не зря масса философов высказывались по поводу “близнецов”. В них самым странным было то, что их было два. Этакий гимн тиражу, гимн индустриальной промышленности, которая может создавать две одинаковые вещи. Говорят, что когда в Африку прибыли первые миссионеры, то во время первой встречи с белым человеком, туземцев больше всего поразили не ружья, не какие-то высокие изобретения человечества, а то, что Библия была в двух экземплярах, и оба экземпляра были абсолютно одинаковые. В природе такого не бывает. Поэтому у «близнецов» был философский соблазн, вызов, я бы сказал. Когда их построили, не знали, на какой из них поставить антенну, они же совершенно одинаковые, пришлось специально достроить на несколько футов на крыше, чтобы можно было наконец выбрать, какой из них главный.

Короче, новый небоскреб не стал таким символом города, каким были №близнецы”, разрушенные террористами. И до сих пор у меня нью-йоркская панорама напоминает красавицу с выбитым зубом. Но надо признать, что зодчие, градостроители, городские власти многое сделали для того, чтобы Нью-Йорк обзавелся новой достопримечательностью. И конечно, музей 11 сентября, о котором мы говорили еще в майской передаче, когда он только открылся, уже стал одной из двух-трех главных достопримечательностей Нью-Йорка. В этот музей всегда очередь. А что касается мемориальных сооружений, то они на меня произвели сильное впечатление. Здорово придумано: там, где стояли «близнецы», теперь два бассейна — это следы, оставшиеся после небоскребов. Вглубь течет вода, вечный водопад слез. И особенно трогает, что на парапете имена всех погибших в «близнецах», всех до одного. Это очень характерно для американцев в целом. В Америке ведь нет братских могил, в Америке каждое павшего всегда находят, и помнят, каждое имя увековечено на памятниках. Неизвестного солдата в Америке не существует, все солдаты известны. Все это относится и к мемориалу 11 сентября, которое удачно вписалось в нью-йоркский пейзаж.

Соломон, как отразилась в музыке эта трагедия?

Соломон Волков: Ответ на этот вопрос будет связан с обсуждением менталитета американской культурной элиты, если угодно. Мы с вами знаем, что американцы могут быть очень открыто патриотичны, выражать, например, свои сантименты открыто по поводу флага.

Александр Генис: По этому поводу у меня есть история. Одна моя знакомая американка ехала на работу на машине и вдруг увидела, что флаг «Макдональдса» висит выше, чем флаг Америки. Она, опоздав на работу, остановилась, и потребовала у директора этого заведения, чтобы флаги поменяли местами.

Соломон Волков: Это как раз типичный американский сантимент. Хотя опять-таки мы с вами знаем, что были и сожжения флага, и демонстрации всякого рода. Мы должны учитывать каждый раз и то, что мы иногда забываем, а иногда вспоминаем — Америка очень разная бывает.

Александр Генис: Потому что тут царит плюрализм культур, который позволяет испробовать все. Здесь есть коммунисты, социалисты, любые утописты, кто угодно.

Соломон Волков: Да уж, у меня есть знакомый американский троцкист. Возвращаясь к отношению американской культурной элиты, я хочу сказать, что она реагирует на события с политической подоплекой — сдержанно. Нет такого, чтобы тут же кидаться и создавать патриотически звучащие актуальные произведения, которые бы прославляли американские подвиги или наоборот какие-то американские трагедии. Те американцы, которых я знаю, деятели культуры, у них есть стеснительное какое-то к этому отношение. Типа: пускай в Европе это все будет с таким пафосом, а мы, американцы, во всяком случае интеллектуальные американцы сдержанно ко всему этому подойдем. Поэтому парадоксальным образом на такую колоссальнейшую трагедию, которую мы обе пережили здесь в Нью-Йорке, как теракт 11 сентября, казалось бы, мы должны были бы предположить, что посыпется один за другим в области музыки сочинения на эту тему, но ничего подобного не произошло.

Александр Генис: Нет оперы, нет реквиема, нет симфонической поэмы.

Соломон Волков: В том-то и дело. Но есть одно сочинение, которое я считаю невероятной удачей и которое может быть оно одно до сих пор выполняет функцию музыкального мемориала, если угодно. Это сочинение современного американского композитора Стива Райха, с которым я имею честь быть знакомым. Это сочинение 2010 года называется так: «Мировой торговый центр. 11 сентября». До сих пор это сочинение, на мой взгляд, остается непревзойденным — это невероятная удача Стива Райха, который относится к числу лидирующих современных американских композиторов.

Александр Генис: Авангардного толка, что важно добавить.

Соломон Волков: Ну это то, что мы с вами называем “авангардизмом с человеческим лицом”. У Райха не бывает дикого набора звуков, который может оттолкнуть нормального любителя музыки от того, чтобы послушать его сочинение. Райх и его коллега Гласс в свое время были как раз пионерами в области вытеснения радикального авангарда с музыкальной сцены. Они в 1960 годы выступили как своего рода музыкальные контрреволюционеры. Это был невероятной смелости шаг, над ними смеялись, издевались. Потому что в то время лидирующим в американской музыкальной эстетике высоколобой был именно музыкальный авангардизм. Эта группа композиторов, минималисты, как их назвали, пришла на смену засилью музыкального авангарда. Ну а сейчас Райх воспринимается как классик.

В этом опусе у него, мне представляется, все так сошлось. Приведу параллель: мы с вами оба поклонники творчества писателя Владимира Сорокина, но с разных точек зрения. Вам, насколько я знаю, больше нравится, и многим моим знакомым между прочим, больше нравятся сочинения Сорокина, условно говоря, с авангардным уклоном.

Александр Генис: Мне Сорокин почти весь нравится, я о нем пишу с 1984 года.

Соломон Волков: А для меня главным сочинением Сорокина является «День опричника», потому что в нем сошлась эстетика Сорокина как авангардиста, как писателя-утописта, как стилизатора, если хотите, потому что он виртуозный мастер литературной стилизации, все вместе сошлось. И сочинение актуальное, и всегда будет актуальным.

Александр Генис: К несчастью. Но вообще вы правы, конечно, потому что недавно Сорокину исполнилось 60 лет, и во время юбилея выяснилось, что по-настоящему слава Сорокина поднялась именно в связи с «Днем опричника», в котором он предсказал будущее, к несчастью. Нынешняя ситуация в России настолько напоминает «Дня опричника», что его теперь все время спрашивают: что будет дальше.

Соломон Волков: При этом у меня есть знакомые, друзья, которые именно к этому сочинению относятся довольно прохладно. Вот до этого Сорокин был настоящий авангардный мастер, а тут он как бы опустился до прямого разговора с плебсом. Вы ведь знаете, что есть такая точка зрения.

Александр Генис: Снобизм.

Соломон Волков: И я эту точку зрения не разделяю. У Райха тоже сошлось. Его авангардная техника, она очень часто основана на совмещении реальных звучаний с электронными записями, и вот здесь он совместил звуки квартета «Кронос» (это сочинение написано по заказу нашего с вами любимого музыкального ансамбля квартета «Кронос», известного и в России) и электронных записей разговоров, связанных с этим терактом 11 сентября. Это сочинение, каждый раз, когда я его слушаю, у меня идет мороз по коже, потому что так гениально Райху удалось все совместить. Колоссальная удача. Как я сказал, это 2010 года сочинение, уже пять лет прошло, но трудно мне вообразить, чтобы кто-нибудь побил этот рекорд. Может быть поэтому другие композиторы и воздерживаются от соревнования с Райхом.

Я хочу показать фрагмент из этого сочинения. Квартет «Кронос» и наложенная на него пленка записи первых предупреждений Агентства по воздушной обороне США о том, что первый захваченный террористами самолет изменил курс.

(Музыка)

​Александр Генис: В эти дни мы отмечаем важную годовщину в русской истории, да и вообще в истории ХХ века — 110-летие со дня окончания русско-японской войны. Вы, Соломон, сказали, что нам необходимо об этом поговорить в нашем Альманахе. Объясните — почему.

Соломон Волков: Мне представляется, что в современном этапе развития политической, экономической и культурной ситуации в России прослеживаются явные параллели с тем, что происходило в России в начале ХХ века. Я вам сейчас поясню свою мысль. Что имело место в России начала ХХ века? Постепенное нарастание сначала глухого, а потом все более явного недовольства среднего класса, который сформировался в России после освобождения крестьян, после известных реформ 1860-х годов. Эти реформы запустили экономическую трансформацию в России, запустили формирование такого состоятельного среднего класса, который, приобретя определенную экономическую силу, стал неминуемым образом требовать так же изменений в социальной и политической сферах.

Александр Генис: Есть статистика. Известный историк Зубов, который сейчас часто выступает с оппозиционными лекциями, привел конкретные цифры. Он говорит: в начале XIX века, условно говоря, в пушкинские времена в России было примерно 5% европейцев, то есть русских европейцоев, которые хотели жить дома так, в Европе. В начале ХХ века их было уже 15-17%. Это есть тот самый средний класс, о котором вы говорите.

Соломон Волков: Когда мы посмотрим сейчас на то, что происходило несколько лет назад в России, вот эти все знаменитые демонстрации на Болотной и все, что с ними было связано, то параллели с тем, что происходило в начале ХХ века в России, по-моему, несомненны. Что же получилось? Экономические реформы, запущенные Ельциным и командой во главе с Егором Гайдаром, привели к образованию в России зачатков, но существенных зачатков этого самого среднего класса, который получил наименование креативного класса. Он ощутил в себе потенцию и возможности для того, чтобы потребовать так же изменений в политической сфере.

Александр Генис: То есть это опять же были те самые русские европейцы, которые могли бы взять себе девизом слова Гайдара «Я хочу жить в Европе, не покидая Россию».

Соломон Волков: И теперь посмотрите, что произошло в России начала ХХ века. Наверху в ближайшем окружении Николай Второго политические брожения вызвали настоящую панику, то, о чем сейчас те, кто не занимаются специально изучением российской истории начала ХХ века, не понимают,с каким ужасом люди в высших кругах встречали эти первые существенные политические брожения. Обмен частными мнениями в переписке, сохранившейся до нашего времени, показывает, что эти люди были в панике: что надо делать, как поступить, как повернуть назад — это все грозит катастрофой. И тогда наверху созрела идея - нужно устроить маленькую победоносную войну. Вот эти знаменитые слова, которые многие помнят, но не многие соотносят с событиями нашего времени.

Александр Генис: Да уж, более точную параллель и представить себе нельзя, вспоминая о том, что происходит в Украине.

Соломон Волков: И что же получилось? Николай Второй и его ближайшее военное окружение катастрофическим образом просчитались, решив, что такой маленькой победоносной войной будет война с Японией. Потому что по их предположениям, чем им могла грозить какая-то там полудикая азиатская держава.

Александр Генис: Вы знаете, я нашел любопытное свидетельство того времени, некий генерал Мрозовский пишет в частном письме перед самой войной про японцев: «Ну как можно с ними воевать? Карлики какие-то, нам стыдно с ними воевать. Они подохнут от изнеможения».

И вот результаты этой войны с карликами: потери России составили 400 тысяч убитыми, ранеными, больными и пленными. Потери Японии составили около 135 тысяч солдат и офицеров.

Соломон Волков: То, что война вылилась в унизительное национальное поражение, об этом знают все, причем знают по таким знаковым событиям, как гибель крейсера «Варяг» и гибель российского флота в Цусимском проливе, который шел на помощь осажденному Порт-Артуру.

​Александр Генис: Во время взятия Порт-Артура было захвачено 30 тысяч пленных русских. Японцы очень беспокоились о них, потому что не хотели показаться варварами. Они хотели предстать перед Западом цивилизованными людьми. Кстати, в Японии во время войны тщательно охранялись православные церкви. А что касается пленных, то им разрешили посещать бани, театры и даже публичные дома.

В то же время японских пленных было очень мало, всего две тысячи человек. Когда я был студентом, то, как положено всем филологам, попал на фольклорную практику. Так я оказался в деревне Медведь Новгородской области. Именно там оказались многие японские военнопленные. И в этой деревне действительно было немало людей с азиатской внешностью. Мне там сказали: да, конечно, у нас живут потомки японцев, есть даже японское кладбище, где похоронены люди, которые у нас прожили всю свою жизнь, никуда они возвращаться не собирались. Оказалось, что японцы до сих пор приезжают в эту деревню Медведь для того, чтобы ухаживать за кладбищем, для того, чтобы помогать этой деревне. Так что даже я успел коснуться наследия русско-японской войны.

Соломон Волков: Теперь посудите, как развивались события дальше и какое это имеет отношение, какую параллель можно провести с современной ситуацией. Хорошо, вот этот средний класс, в нем бродило глухое, а потом все более явное недовольство в начале века недостатком политических прав, но решающим для революции 1905 года, о которой знают все, даже те, кто не интересуется русской историей, было именно военное поражение. То, что проиграли войну японцам было воспринято как национальное унижение. Если мы это сопоставим с тем, что революция 1917 года, в которой тоже присутствовали серьезные экономические факторы, произошла, тем не менее, после унизительного поражения русской армии в войне с немцами, когда мы сопоставим эти два фактора, то мы неминуемо приходим к выводу, что для русского народа может быть решающим фактором для того, чтобы смести правящий режим, являются не экономические затруднения, а военные поражения.

Александр Генис: Нельзя забывать, что великие реформы Александра Второго последовали после поражения в Крымской войне.

Соломон Волков: Это еще одна замечательная параллель. Николаю Первому не простили не удушение свобод, это все была ерунда на самом деле, - цензура, жандарм Европы, да, интеллигенция этим возмущалась, негодовала, но по-настоящему Николаю не смогли простить того, что произошло прямо перед его смертью — поражения в Крымской войне.

​Александр Генис: Вот еще одна параллель, которая меня поражает. Русско-японская война подняла волну национализма в Японии, что вполне естественно. Я был в Японии в военном музее, где русско-японская война представлена как главный триумф японской нации вообще. Ведь тогда японцы считали, что они спартанцы и афиняне сразу. Как они тогда говорили, у них под желтой кожей бьется белое сердце, а у русских наоборот. Именно тогда появилась сакура как универсальный национальный символ. Короче говоря, именно тогда появился миф о непобедимости Японии, который привел к Перл-Харбору и катастрофе страны. То есть национализм в Японии не дался им даром. Не говоря о том, что каждый день войны стоил 500 тысяч долларов. а два дня войны можно было бы построить университет, а их в Японии тогда было всего два - в Токио и в Киото.

Но в России национализм тоже поднял свою голову, хотя были и те, которые кричали «да здравствует Япония». Существовало движение гимназистов, которые выступали против русско-японской войны. Лев Толстой, как известно, тоже осудил эту войны. Но еще больше поражает, сколько нашлось интеллигентных, необычайно образованных людей, которые говорили и писали нечеловеческие глупости.. Послушайте, что писал Брюсов, который был возможно самым самым образованным автором России.

Соломон Волков: И уж точно самым образованным поэтом в истории русской поэзии.

Александр Генис: Он читал на память любые стихи в оригинале. И вот что Брюсов пишет:

«Ах война. Наши бедствия выводят меня из себя, давно пора бомбардировать Токио. Я люблю японское искусство, я с детства мечтаю увидеть эти причудливые японские храмы, музеи. Но пусть русские ядра дробят эти храмы, эти музеи и самих художников, если они там еще существуют. Пусть вся Япония обратится в мертвую Элладу, в руины лучшего и великого прошлого. Я за варваров, я за гуннов, я за русских. Россия должна владычествовать на Дальнем Востоке. Великий океан — наше озеро».

И вот теперь, как вы сказали — параллели. Когда я слышу, как интеллигентные, образованные русские люди говорят, что нужно давить «укропов», я вспоминаю Брюсова и понимаю, что национализм — болезнь, которая во все времена поражает всех, включая самых умных и самых образованных.

Ну а чтобы завершить эту тему, надо сказать еще и о том, что война кончилась здесь, в Америке, в Портсмуте. Это маленький город на севере Новой Англии. Я туда специально приезжал. Он и тогда был маленький, он и сейчас маленький, там нет ничего интересного, кроме хороших устриц. Но именно там был заключен мир, который принес президенту Рузвельту Нобелевскую премию мира.

Соломон Волков: Тедди Рузвельту, добавьте.

Александр Генис: Конечно, Тедди Рузвельту, замечательному Теодору Рузвельту, моему любимому президенту. Любопытно, что я был в летней резиденции Теодора Рузвельта на Лонг-Айленде, где он принимал Витте, главу русской партии на переговорах.

Соломон Волков: Который получил за этот мир титул графа, граф Портсмутский его именовали.

​Александр Генис: Он был огромного роста, очень красноречивый человек, с прекрасными манерами. Японцы говорили, что его язык стоит ста тысяч солдат. И вот Витте приходит в гости к Рузвельту. Я был в этой небольшой столовой, где его принимал Рузвельт. Витте был потрясен тем, что, во-первых, маленьких детей пускали за стол, что считалось совершенно неприлично, а во-вторых, к столу не подали вина.

Соломон Волков: Но устрицы-то подали?

Александр Генис: Это так и называется Ойстер-Поинт, значит, в то время там еще устрицы были, но сейчас уже всех съели.

Витте встречали с огромным энтузиазмом в Нью-Йорке, потому что он считался другом евреев. А ведь именно тогда в Нью-Йорке оказалась огромная еврейская эмиграция из России, бежавшая от погромов. Вспомним, что на Западе Россия была позором мира, потому что там убивали евреев. Витте, который защищал евреев в России, пользовался большой популярностью в США, и это очень помогло во время переговоров. Американские симпатии были сначала на стороне Японии, но Витте привел переговоры к тому, что был заключен достаточно почетный мир. Как Витте сказал: у этой войны нет победителей, нет побежденных. На самом деле, конечно, победителями стали японцы. И это им даром не прошло: эта победа ослепила их во время Второй мировой войны, которую они начали нападением на Америку.

Так что русско-японская война оставила очень тяжелые последствия на всей истории ХХ века. Что касается народной памяти, то в России она осталась прежде всего песней «Варяг». Любопытно, что же стало с самим крейсером? Япония подняла со дня «Варяг», и он плавал в составе японского флота 11 лет. После этого его продали России, он ушел ремонтироваться в Англию. Но тут случилась революция, корабль востребован не был и его разрезали на металлолом в 1926 году. А песня осталась.

Соломон Волков: Эта песня бессмертная. Автором слов является поэтесса Евгения Студентская, известный переводчик, она перевела стихотворение немецкого поэта Рудольфа Грейнца, мы об этом уже как-то говорили. Он первый написал стихотворение о гибели «Варяга». Студентская перевела его, стихи были положены неизвестным автором на музыку и “Варяг” стал народной песней. Я хочу показать, по-моему, замечательную современную запись этой песни, сделанную в составе того, что американцы называют «дрим тим», то есть “команда моей мечты”. Так вот эту песню поет небольшой хор в составе Юрия Шевчука, Бориса Гребенщикова, Бутусова из «Наутилиса Помпилиуса», Чижа, покойного Алексея Хвостенко, и конечно, тут же митьки, как же в таком составе без митьков. Они и выпустили на своем диске эту потрясающую запись. Итак, потрясающая команда поет бессмертную песню «На гибель «Варяга».

(Музыка)