Продолжение серии, начало читайте здесь.

В июне 1935 года Федор Шаляпин писал дочери Ирине из Парижа в Москву:

Видишь ли, я слушаю довольно часто в радио Москву. Вот поет какой-то местный король певцов, скажем, "Старого капрала" и поет: "Ты, землячок, поскорее к нашим стадам воротись. Нивы у нас зеленее, легче дышать. Поклонись... нашим зеленым дубравам"??? Почему? "зеленым дубравам", а не "храмам селенья родного"? Разве в этом заключается "безбожничество" или поддержка религии? Странное манталите (mentalité – образ мыслей. – В. А.). Я вот тоже не религиозный, но из песни слова выкинуть не могу. Приеду, а меня заставят. Я не послушаюсь, и пожалте в Соловки. А? Не так?.. А как?

Еще одно письмо, от 6 декабря 1937 года, тоже из Парижа:

Вчера же по радио слушал декламацию. Какой-то будто бы "лауреат" Аксенов читал, т. е. орал в одну дудку, Пушкина "Я памятник воздвиг себе..." и т. д. и "Буревестника". В наше время таких лауреатов пускали только в Свияжск да и то того и гляди оглоблей по животу ахали. Этакий бездарный и, вероятно, развязный "лауреат". Охальник!!! Пела Нежданова хорошо, но какой-то тоже "лауреатский" хлам.

Из этих посланий явствует, что в 1935-1937 годах мощности передатчиков Московского радио хватало на то, чтобы его передачи можно было слушать в Париже, что в этих программах участвовали выдающиеся певцы и чтецы, но репертуар их был "хламом".

Шаляпин несправедлив к актеру Малого театра и кино Всеволоду Аксенову, одному из лучших советских чтецов. Он, вероятно, тогда просто еще не имел навыка чтения стихов по радио, да и аппаратура тогда была далека от совершенства. "Старый капрал" – куплеты Даргомыжского на стихи Беранже в переводе Василия Курочкина. Я не нашел записи с цензурным искажением. Послушаем, как пел "Капрала" сам Шаляпин. Запись 1929 года.

Цензура радиопрограмм в те годы была исключительно строгой. Все тексты перед эфиром визировались цензором, который затем внимательно слушал передачу и сверял ее с разрешенным текстом. Отклонения от утвержденного варианта влекли за собой самые серьезные последствия.

А в 1935 году НКВД инициировал "дело Радиокомитета". Комиссия Комитета партийного контроля во главе с Андреем Шохиным докладывала секретарям ЦК ВКП(б) Сталину, Кагановичу, Андрееву и Жданову: Всесоюзный радиокомитет стал "радиопроходным двором", засоренным "антисоветскими классово-чуждыми элементами, рвачами и халтурщиками", среди которых бывший коннозаводчик, присяжный поверенный, офицер, троцкисты, бывший меньшевик и "мягкотелые либералы без оргспособностей". В качестве примера вредительства и идеологических диверсий приведен случай, когда "по радиостанции им. Коминтерна было передано выступление крестьянина Акулова, который после слов "в 1933 г. был голод и дети с голоду пухли" замолчал", поскольку был неграмотным и не мог прочесть написанный для него текст. В другом случае в заключение трансляции встречи челюскинцев на Красной площади ведущий сказал: "Комедия окончена". Ведущий, поясняют авторы документа, оказался из дворян, его родственники уже репрессированы ОГПУ. Арестовали и его. Третий пример: читая обвинительное заключение по делу об убийстве Кирова, диктор назвал одного из подсудимых товарищем.

Руководство ВРК во главе с Платоном Керженцевым было снято с партийными взысканиями, впоследствии репрессировано. А в марте 1938-го по обвинению в участии в контрреволюционной террористической организации был расстрелян и учинивший разгром Радиокомитета Андрей Шохин.

Бдительно ограждая советских граждан от малейшей крамолы в эфире, сталинский режим вел массированную радиопропаганду на зарубежные страны. Ни одна из крупных европейских держав даже не пыталась отвечать радиовещанием на русском. Это сделала в 1933 году Чехословакия.

Первый президент Чехословацкой Республики, доктор философии Томаш Гарриг Масарик был и идеалистом, и прагматиком в одно и то же время. Когда из России, охваченной Гражданской войной, в Европу хлынул поток беженцев, он широко распахнул перед ними двери своей страны. Он преследовал при этом отнюдь не только гуманитарные цели. В отличие от премьер-министра Карела Крамаржа, который был убежденным русофилом и панславистом, Масарик был политиком западной ориентации. Он делал ставку не на иностранную интервенцию, а на постепенную трансформацию большевистского режима. Чехословакия, полагал он, должна стать "мозговым центром" новой России.

Его план, принятый парламентом в 1921 году не без сопротивления левых депутатов, осуждавших гостеприимство в отношении "антисоветских элементов", получил название "Русская акция". Инициатором идеи считается Алексей Ломшаков – в прошлом инженер Путиловского завода, профессор петербургского Политехнического института, кадет, депутат Государственной Думы, организатор русского Академического съезда в Праге в октябре 1921 года, избранный на нем председателем Русского академического союза. Историк "русской Праги" Иван Савицкий писал о нем:

Алексей Степанович Ломшаков, человек исключительно много сделавший для эмиграции и вместе с тем почти полностью забытый ею... Впрочем, это судьба многих подвижников эмиграции, которые не выставляли политических программ, не произносили громогласных речей, писали мало и сухо, только о делах. Но этими самыми делами занимались, не щадя сил. Всех их роднили некоторые общие черты: энергичность, деловитость, отвращение к пустословию, человеколюбие не на словах, а на деле, скромность в личной жизни, требовательность – в общественной.

На помощь иммигрантам из России были выделены значительные средства. Чехословакия, говорил Масарик, считает своим моральным долгом "собрать, сберечь и поддержать остаток культурных сил" России. Содействие беженцам оказывалось на основании строгих принципов, главным из которых был недопущение на территорию республики вооруженных формирований. Кроме того, русские иммигранты должны были отказаться от политической деятельности. Наконец, акция заключалась в том, чтобы создать для иммигрантов условия, при которых они смогут самостоятельно добывать средства к существованию.

Упор делался на культурно-образовательные программы, создание "русского Оксфорда". Эта задача во многом удалась. В Праге были созданы русские средние и высшие учебные заведения, в которых преподавал цвет российской науки: историки Александр Кизеветтер, Антоний Флоровский и Георгий Вернадский, экономисты Петр Струве и Сергей Прокопович, философы Николай Бердяев и Николай Лосский, правоведы Павел Новгородцев и Петр Савицкий. Прага стала одним из признанных центров русской культуры в изгнании.

Однако к концу 20-х годов надежды на мирную либерализацию советского режима угасли. Он все более обретал черты тоталитарного строя. На территории Чехословакии в эмигрантской среде активно действовали агенты Коминтерна и ОГПУ (часто это было одно и то же). Пользуясь либерализмом режима, Москва фактически превратила Чехословакию в плацдарм своей экспансии в Европу, что вызывало недовольство соседних стран.

В мае 1923 года Чехословакия стала второй после Великобритании европейской страной, начавшей регулярное радиовещание. Спустя почти 10 лет она стала первой в вещании на русском языке.

Кто был автором этого проекта, неизвестно. Идея созрела в эмигрантских кругах, но для ее реализации не было денег и политической воли европейских правительств. Воля нашлась у президента Масарика. Мой коллега, историк и обозреватель московского бюро Радио Свобода Михаил Соколов предполагает, что этот шаг был ответной мерой, и в подтверждение цитирует рижскую газету "Сегодня":

В течение нескольких недель по средам в 8 часов вечера по среднеевропейскому времени, а по пятницам в 10 час. вечера со станции Коминтерна в Москве раздается чешская речь: "Говоржи Москва... Говоржи Москва", и далее в течение часа РадиоМосква передает пропагандную лекцию на чешском языке, освещающую в коммун. духе "достижения и радости" сов. жизни и подвергая резкой критике "капиталистический строй"...

Это отрывок из публикации февраля 1933 года.

Проект, с которым согласился Масарик и в реализации которого принимал участие министр иностранных дел Эдвард Бенеш, следует признать весьма умеренным. Руководить вещанием было предложено видному историку, специалисту по России Яну Славику, который к тому времени создал и возглавил Русский заграничный исторический архив, собравший и систематизировавший огромный массив материалов по новейшей истории России.

Славик был марксистом, приветствовал революцию в России, однако под влиянием происходящего под властью большевиков превратился в "ревизиониста". Профессор Славик трижды посещал Советский Союз, в 1922, 1927 и 1932 годах, и своими глазами наблюдал плоды диктатуры пролетариата. Он считал большевизм искажением марксизма, однако советы были для него единственно возможной формой правления в России. Как и Томаш Масарик, он верил в демократизацию режима. Новые надежды в нем пробудил НЭП. В статье "Ленин и Петр Великий" он уподобляет вождя большевиков царю-реформатору, который тоже не останавливался перед насилием ради блага государства. В другой работе он сравнивает Ленина с Иваном Грозным, и тоже в позитивном, одобрительном смысле.

Его угнетало увиденное в советской России. После последней поездки он писал:

Переживания в мою нынешнюю поездку (я побывал в Москве, Ленинграде, Нижнем Новгороде, Харькове и Киеве) были так мучительны, что мне необходим некоторый отдых, чтобы я мог спокойно описать вещи, которые видели мои глаза ... В 1927 году Россия не знала изобилия. В нынешнем же году большие русские города испытывают полную нужду. Там недостаток во всем... большевики использовали все достатки народа, чтобы добыть доллары на возведение фабрик и постройку машин.

Тем не менее он продолжал верить в вынужденное перерождение режима и рост гражданского самосознания народа.

Вследствие такой своеобразной позиции единомышленники премьер-министра Крамаржа приклеили ему ярлык "советофила", а чешские марксисты – "советофоба". Но, вероятно, именно такой человек, искренне сочувствующий России и желающий ей блага, и был нужен радиопроекту.

Из Москвы в этот период доносилось явное раздражение нежеланием Праги торопиться с дипломатическим признанием СССР. 23 января 1933 года председатель Совнаркома Вячеслав Молотов говорил в докладе на сессии ЦИК:

Вопрос об установлении дипломатических отношений с СССР теперь, говорят, обсуждается и в некоторых других странах. До нас доходят такие сведения, что при этом находятся мудрецы, которые все еще считают необходимым какое-то особое "изучение" СССР. Вот, например, уже не первый год глубокомысленно "изучают" СССР некоторые министры Чехословакии. Пользы от этого, впрочем, никакой не видно. Да к тому же это просто старо – устарело по крайней мере на 10 лет, а то и больше.

Программы русского вещания Пражской радиостанции представляли собой 20-минутные лекции Яна Славика, тексты которых согласовывались с МИДом. В эфире их читал Борис Евреинов – историк, публицист, поэт и прозаик, участник Гражданской войны, видный деятель эмиграции. Подробно историю его жизни рассказал в одной из своих радиопрограмм Михаил Соколов.

Евреинов к этому времени уже отдал много сил, пытаясь наладить пропаганду посредством издания и контрабанды антибольшевистских брошюр и журналов. Он занимался этим сначала в Польше, где по поручению парижского "Центра действий" устроил "окно" на границе в районе Ровно. Через "окно" переправлялись не только литература, но и люди, и деньги. В 1923 году "Центр действий" в Париже прекратил существование. Евреинов перебрался в Прагу, где под руководством профессора Кизеветтера начал академическую карьеру – сдал магистерские экзамены и получил звание приват-доцента. Вместе с тем он не прекращал попыток создать периодическое печатное издание для советской аудитории. Курьерская сеть для его переправки оставалась действующей.

Между тем в июле 1923 года ОГПУ арестовало членов киевской организации "Центра действия" – группу интеллигентов, вся вина которых состояла в том, что они писали материалы в издававшийся в Париже журнал "Новь", а затем распространяли нелегально доставленные копии журнала. Давид Голиков в книге "Крушение антисоветского подполья в СССР" пишет:

В мае – июне 1923 г. главный резидент "Центра действия" Б. А. Евреинов (Гусар) сообщил из-за границы по "линии связи" в Киев, что парижский "Центр действия" распался и что он, Евреинов, выехал в Прагу и ведет переговоры об издании нового журнала, в котором предлагает участвовать и киевским "активистам".

Но это сообщение уже не могло повлиять на судьбу членов киевского центра. В марте – апреле 1924 года в Киеве состоялся открытый судебный процесс. Он вызвал большой резонанс в Европе. Премьер-министр Франции Раймон Пуанкаре еще до вынесения приговора направил наркому Чичерину телеграмму, в которой просил проявить к ним снисхождение. Общественное мнение Франции "с беспокойством следит за ходом киевского процесса", писал Пуанкаре и выражал пожелание, чтобы подсудимые "не были преданы каре, которую они не заслужили". Чичерин ответил категорическим отказом:

Правительство Союза Советских Социалистических Республик с негодованием отклоняет попытку Французского Правительства вмешаться в судебное разбирательство дела о киевских шпионах и изменниках, попытку, противоречащую общепризнанным правовым нормам и элементарным требованиям уважения суверенитета другого государства.

Из 18 подсудимых четверо были приговорены к расстрелу, четверо – к условному наказанию, остальные – к различным срокам лишения свободы. Впоследствии президиум Всеукраинского ЦИК все же смягчил приговор. Высшая мера была заменена 10 годами заключения.

Новое издание – журнал "Свободная Россия" – в Праге удалось организовать, но вследствие фракционных разногласий внутри редакции его издание прекратилось на девятом номере.

Понятно, что для такого человека, как Борис Евреинов, радиовещание было новой возможностью продолжения прежней деятельности, причем возможностью, не сопряженной с риском.

Первая программа Пражского радио на русском языке вышла в эфир 17 февраля 1933 года в семь часов вечера по местному времени. Ее содержание составляла лекция Яна Славика "О русской пятилетке". Для эмигрантской прессы передачи Славика – Евреинова стали заметным событием. О них отзывались с похвалой. Варшавская "Молва" назвала поединок иновещания Москвы и Праги "войной в эфире".

Программы заметили и оценили и в СССР. Московское радио сердито отвечало Славику по-чешски. А однажды профессор получил письмо от молодого журналиста Василия Ардаматского – будущего автора романов про подвиги чекистов. Ардаматского обидели утверждения профессора об отсутствии свободы слова в Советском Союзе. Из ответа Славика в эфире очередной программы видна и аргументация Ардаматского:

Мой оппонент противопоставляет большевизм гитлеризму, хотя известно, что русский большевизм и немецкий гитлеризм оба в равной степени являются врагами демократического строя. Большевизм и гитлеризм, собственно говоря, весьма родственны один другому: они одинаково попирают элементарные принципы демократизма, в том числе и свободу печати... Для Ардаматского монополия печатного слова является средством к скорейшей победе социализма. Он слепо исповедует этот догмат, хотя простая историческая справка могла бы с несомненностью показать ему, что не было ни одной деспотической власти, которая поход против свободы слова лицемерно не оправдывала бы заботами о всеобщем благе народа. В действительности же порабощение печати всегда имело целью охранить режим и заткнуть рот справедливой критике...

Получал Славик и письма слушателей из Советского Союза, которые благодарили профессора за передачи, рассказывали о положении дел в своем городе или деревне, а некоторые жаловались на глушение.

Статья Михаила Соколова, откуда я заимствовал последнюю цитату, содержит еще немало обширных отрывков и из текстов программ, и из писем слушателей.

Борис Евреинов скончался 29 октября 1933 года после непродолжительной болезни. Ему было всего 44 года.

Но передачи русскоязычного пражского радио продолжались. Последняя вышла в эфир, вероятно, 19 января 1934-го. Дальнейшее вещание оказалось не с руки: Прага взяла курс на дипломатическое признание СССР. Решающее значение в этом вопросе имела позиция США. В декабре 1933 года советник представительства СССР в Чехословакии Александр Ильин-Женевский докладывал в Москву:

Истекшие две декады прошли здесь под знаком значительного усиления движения в пользу признания СССР де-юре. Причиной этому является, во-первых, усиление кризиса и безработицы, особенно обострившейся в связи с наступлением зимнего времени и прекращением летних сезонные работ, во-вторых, международные события, которые с очевидной ясностью показали чехословацким политикам, что независимость и безопасность их государства в далекой степени не может считаться обеспеченной... За поездкой т. Литвинова в Америку местная печать внимательно следила, давала об этой поездке подробные сообщения, высказывала по этому поводу свои предположения и соображения, и, когда признание, наконец, состоялось, это произвело на чехословацкое общественное мнение огромное впечатление. Из парламентских кругов мне передавали, что наибольшее впечатление этот факт произвел на президента Масарика, который имеет с Америкой тесную связь и является большим американофилом здесь... Меня уверяли, что наиболее горячим сторонником признания СССР является в настоящее время не Бенеш (я, правда, этого никогда и не думал), а именно Масарик. Под впечатлением признания нас Америкой в газетах началась форменная кампания за признание, в которой совершенно потонули отдельные голоса противников признания.

Дипломатические отношения были установлены 9 июня 1934 года.

Если передачи иностранного радио на русском языке больше не беспокоили Москву, то иновещание Москвы на европейских языках продолжало тревожить соседей СССР. В декабре 1933 года член коллегии Наркоминдела Борис Стомоняков сообщал в записи своей беседы с посланником Финляндии в СССР Аарно Ирье-Коскиненом:

Ирье-Коскинен признал, что действительно за последнее время в Финляндии вновь участились антисоветские выступления. Он осуждает их, жалеет об этом и передаст в Гельсингфорс мое заявление... Воспользовавшись моим обращением, Ирье-Коскинен сказал, что у финского правительства есть тоже аналогичная жалоба. Ленинградская радиостанция продолжает на финском языке недопустимые передачи против Финляндии. Это вызывает раздражение, и он просил бы принять меры к прекращению таких передач.

Я сказал, что нашим радиостанциям запрещены передачи на иностранных языках, содержащие нападки на внутреннюю политику дружественных нам государств. Я думаю поэтому, что речь идет о партийных передачах на финском языке для населения Восточной Карелии. Вероятно, доклады о наших достижениях, со ссылками на то, что они являются результатом нашего социалистического строительства, и с сопоставлением наших достижений с кризисом в капиталистическом мире, воспринимаются болезненно некоторыми слишком чувствительными людьми в Финляндии как коммунистическая пропаганда и вмешательство во внутренние дела Финляндии.

Ирье-Коскинен сказал, что против таких передач он не возражает, что это само собой разумеется и что речь идет не об этом, а о нападках непосредственно на финское правительство и о критике его конкретных мероприятий.

Я обещал напомнить т. Вайнштейну (Григорий Вайнштейн – дипломатический агент НКИД в Ленинграде. – В. А.) существующие распоряжения правительства относительно характера передач на иностранных языках с просьбой ознакомиться с программой передачи на финском языке и сообщить о результатах.

Это обращение никакого эффекта не возымело, и в январе финский посланник вернулся к этому вопросу в разговоре с тем же собеседником:

Когда речь шла о "подрывной" деятельности с нашей территории против Финляндии, Ирье-Коскинен упомянул опять радиопередачи, о которых он уже раньше говорил и которые вызывают большое раздражение в Финляндии.

Я зачитал ему первый абзац письма т. Вайнштейна, подчеркнув, что произведенное по нашему поручению расследование установило, что ленинградская радиостанция подобными передачами не занимается. На вопрос Ирье-Коскинена, нет ли радиостанции в Петрозаводске и не занимается ли она передачами на финском языке, я ответил незнанием. Так как он уверял, что такие передачи все же имеют место, мы уговорились, что он представит текст подобных передач для производства дальнейшего расследования.

Иными словами, дипломатия шла своим чередом, а пропаганда – своим.

В работе над этим материалом автор пользовался сборниками "Документы внешней политики СССР" за соответствующие годы (М., Главполитиздат, 1964, 1970 и 1971), а также книгой Татьяны Горяевой "Радио России. Политический контроль радиовещания в 1920-х – 1930-х годах. Документированная история" (М., РОССПЭН, 2009)