Александр Генис: В эфире - Диалог на Бродвее, который мы с Соломоном Волковым ведем в бродвейской студии Радио Свобода.
Соломон, о чем говорят на Бродвее?
Соломон Волков: Вы знаете, на Бродвее сейчас проживает достаточное количество русских, не то, что 40 лет назад, когда мы с вами в Нью-Йорке появились, услышать русскую речь на Бродвее тогда была большая редкость. А сейчас не дай бог громко заговорить по-русски, а еще употребить не вполне, скажем, цензурное словцо не рекомендуется, потому что человек может обернуться и смерить вас соответствующим взглядом.
Так вот среди русскоязычных бродвейцев, если можно их так назвать, оживленно обсуждают вопрос о претензиях русского правительства, во всяком случае в лице его министра культуры Мединского на прах Рахманинова, который, как известно, захоронен в городке Валгалла здесь, под Нью-Йорком, не так далеко, это американское кладбище. По мнению министра культуры Мединского, в виду того, что американцы вознамерились приватизировать Рахманинова, нужно срочно этот прах рахманиновский перевезти в Россию.
Александр Генис: Скандал вокруг праха Рахманинова выплеснулся и на станицы большой американской пресс. “НЙТ” опубликовала подробную статью-репортаж с фотографиями вполне ухоженной могилы композиторы, где он покоится рядом со своей семьей.
Но по-моему, это лишь одна страница долгой борьбы, которую я бы назвал “войной за мертвых”. Эпиграфом к этой войне можно взять знаменитые слова из пушкинского “Бориса Годунова”: «У нас любить умеют только мертвых».
Как только знаменитый эмигрант умирает, за его труп начинается война. Мне это напоминает, как мощи святых возили по Европе, когда святого Марка украли и привезли в Венецию, чтобы он был покровителем города. Примерно так поступают и с эмигрантами. Часто это выглядит достаточно омерзительно. Когда умер Бродский и его тело его лежало в похоронном доме на Бликер-стрит, тут же появились подозрительные люди из советского консульства, которые заговорили о том, что великого русского поэта нужно похоронить на родине.
Соломон Волков: На Васильевском острове, куда он собрался придти умирать.
Александр Генис: Кстати, сам Бродский терпеть не мог этих стихов и никогда их не читал на выступлениях. Собственно, он вообще не любил свои старые стихи читать, но уж эти точно. Так или иначе, все это было гнусной возней вокруг свежего трупа. Ведь как только Бродский умер, он перестал быть опасным, до этого он был местечковым поэтом, как писали тогда его враги в России, а как только он умер, он стал нужен державе. В России всегда пытаются приспособить мертвых к политике правительства, что, по-моему, является крайне непристойным.
Слава богу, Бродский похоронен в Венеции, которую он так любил. Я считаю, что это большая удача для русских читателей. Мне однажды сказали: если бы Бродский был похоронен в России, то к нему приходили бы молодые поэты и его могила была бы мотором культуры. Но по-моему лучше было бы, если бы молодые русские поэты приезжали в Венецию, приходили к Бродскому на кладбище Сан-Мишель, посмотрят заодно Венецию. Это именно то, о чем мечтал Бродский. Он же создал фонд именно для того, чтобы русские поэты и художники приезжали в Италию. Именно так и и происходит. Я каждый раз, когда приезжаю в Венецию, прихожу на кладбище и поражаюсь тому, как его могила становится настоящим живым мемориалом поэту. Там всегда лежат записки со стихами, шариковые ручки, чтобы Бродскому было чем писать на том свете, там же лежат сигареты и конфеты «Коровка», которые он очень любил. Это - живая могила.
Соломон Волков: Вы знаете, это очень трогательно, то, что вы говорили сейчас о кладбище в Венеции, где похоронены, как мы знаем, не только Бродский, но так же Дягилев и Стравинский. Интересно, что Бродский ведь похоронен не рядом с Дягилевым и Стравинским, те похоронены на том участке, где можно хоронить православных.
Александр Генис: Это все вместе на кладбище - участок для инославных, между их могилами может быть 50-100 метров.
Соломон Волков: Бродский, тем не менее, похоронен рядом с Эзрой Паундом, великим американским поэтоми не менее знаменитым фашистом.
Александр Генис: Одиозным поэтом.
Соломон Волков: Человек, который был осужден как военный преступник, и доживал свои дни в сумасшедшем доме.
Александр Генис: Не совсем, он, конечно, провел 11 лет в сумасшедшем доме, но умер все-таки в Италии, его выпустили.
Соломон Волков: Это была достаточно скандальная история вокруг Паунда. Бродский высказался о Паунде, к которому у него было весьма негативное отношение, что да, ему нужно было бы дать премию.
Александр Генис: Это была Боллингенская премия, самая высокая в области поэзии.
Соломон Волков: Была большая контроверзия в Соединенных Штатах. Так вот, Бродский сказал: да, ему надо дать премию, а после этого казнить. Тем не менее, могила его находится рядом с могилой Паунда. Мне представляется, что было бы вполне логичным и естественным в данный момент, чтобы Россия предложила перевезти прах всех четырех в Россию по простой причине: Стравинский, Дягилев и Бродский — это культурные деятели российского происхождения, а Паунд подходит в данный момент в плане своей антиамериканской позиции. В чем вина Паунда? В том, что он во время войны из Италии, где он тогда жил, выступал с антиамериканской пропагандой.
Александр Генис: В основном он обличал президента Рузвельта, которого он называл “жидо-янки Рузвельт”.
Соломон Волков: Он вообще считал эту войну плодом политики евреев-олигархов, которые управляют Соединенными Штатами.
Александр Генис: Вы хотите сказать, что эта точка зрения найдет себе поклонников в нынешней России?
Соломон Волков: Нашла бы среди крайне оголтелых националистов в современной России.
Александр Генис: Но давайте вернемся к Рахманинову, как быть с ним?
Соломон Волков: Тут я хотел бы вам возразить, ситуация здесь более сложная, мне представляется. А именно: вы говорите, что Россия претендовала и претендует только на прах великих русских эмигрантов. Нет, уверяю вас, что это не так. Тут есть определенная традиция, связанная со Сталиным. Это был человек, который последовательно еще при жизни Шаляпина, Бунина и Рахманинова, делал весьма настойчивые попытки вернуть их в Россию. Причем это шло через самые разнообразные контакты, это очень интересная история, которую надо было бы написать когда-нибудь отдельно. Потому что свидетельства об этом рассыпаны по самым разным источникам, но никто вместе никогда этого не свел.
Александр Генис: Вам задача: урок на завтра.
Соломон Волков: Я мог бы на сегодняшний момент такую вещь написать, а может быть и напишу. Сталин пытался вернуть Шаляпина в Советский Союз и делал это через разных людей, особенно через Горького, то есть это были прямые сталинские инструкции вернуть Шаляпина. Бунина, как известно, пытался пригласить в Россию Константин Симонов и тоже, уверяю вас, это не было личной инициативой Симонова. То же самое с Рахманиновым. К тому моменту, как Сталин резко сменил свой культурный вкус, о чем сейчас забывают, Рахманинов ведь не был модным и приветствуемым композитором в советской России, отнюдь. Всякие попытки исполнения Рахманинова, будь это «Колокола» его знаменитые, тем более «Всенощная» или что-нибудь в этом роде, встречались в советской России в штыки. Если кто-нибудь осмеливался, дирижер типа Голованова поставить нечто подобное в программу, тут же находились активисты-комсомольцы, которые с галерки подобное исполнение освистывали. При Сталине курс был повернут как раз на произведения такого, если угодно, традиционно русского направления. Лично Сталин как раз был большим поклонником традиционного русского искусства. Безусловно, эта великая троица - Шаляпин, Бунин и Рахманинов - входили в эту категорию, и он упорно старался этих людей вернуть. Каждый раз это не удавалось — это уже совершенно другая история.
Александр Генис: Так или иначе, Рахманинов не вернулся.
Соломон Волков: Никто из этих людей не вернулся.
Александр Генис: За шесть недель до смерти Рахманинов стал американским гражданином. Кстати, довольно любопытно, почему произошло именно так? Прокофьев, который во многом продолжал путь Рахманинова, схожие фигуры по своему значению, почему же Прокофьев вернулся, а Рахманинов нет?
Соломон Волков: Это любопытный вопрос, который тоже заслуживает отдельного разбора, я надеюсь, мы когда-нибудь об этом поговорим. Это очень сложная комбинация.
Александр Генис: Я представляю себе это так: Прокофьев вернулся, потому что на Западе уже был Стравинский, и для авангардной музыки, к которой оба они принадлежали, не было места для двух гигантов, поэтому он вернулся в Россию. А вот про Рахманинова я думаю иначе. Он не хотел возвращаться в Россию в принципе.
Соломон Волков: Ситуация Прокофьева усложняется тем, что да, как композитору ему здесь конкуренцию составлял на Западе и, в частности, в Америке Стравинский, но как исполнителю-пианисту, а Прокофьев был выдающимся пианистом, сравнить нельзя, конечно, с Рахманиновым, который был не просто великим пианистом, но, наверное, величайшим пианистом ХХ века, причем в мировом масштабе. И Прокофьев проигрывал это соревнование Рахманинову. Эта комбинация среди многих других, очень сложных экономических, социальных, политических факторов привела к тому, что Прокофьев вернулся, а Рахманинов нет. Он был как исполнитель, как пианист невероятно востребован в Соединенных Штатах, пользовался огромной славой, огромной репутацией, как и Шаляпин тоже. Эти двое были суперзвездами и зарабатывали огромные деньги, они были среди стратосферически успешных русских эмигрантов именно потому, что они были великими исполнителями.
Александр Генис: Соломон, чтобы подвести итог этой беседе, вы на чьей стороне, где лежать Рахманинову, на ваш взгляд?
Соломон Волков: Как житель Нью-Йорка что же я могу иметь против того, что Рахманинов захоронен недалеко от меня, мне не нужно пересекать океан для того, чтобы посетить его могилу. Другой вопрос, где на сегодняшний день Рахманинов является более популярной фигурой — в России или в Америке?
Александр Генис: Наверное, в России. Но ситуация меняется. Вспомним, что Рахманинов был очень популярным композитором. В Голливуде Рахманинов звучал постоянно.
Соломон Волков: И мы можем, кстати, вспомнить о фильме «Свечение» 1996 года, который привел к новому взрыву популярности Рахманинова.
Александр Генис: Я думаю, что Рахманинов во всем мире популярен, потому что Рахманинов — это человечный композитор, музыка его настолько универсальна, что тут нет ничего специфически ни русского, ни американского.
Соломон Волков: И наконец второй и абсолютно простой вопрос, который разрешает, во всяком случае в данном узком ракурсе наше собеседование на эту тему: решение - в руках наследников Рахманинова. Когда Шаляпина перевезли из кладбища Батиньоль в Советский Союз, то это было сделано с согласия родных Шаляпина, а родные Рахманинова в данный момент возражают против перенесения его праха в Россию, и на этом данный вопрос исчерпывается.
Александр Генис: Ну и слава богу.
Соломон Волков: В качестве музыкальной иллюстрации к нашему разговору я хочу поставить запись Фортепианного концерта номер три Рахманинова, который стал столь популярным в Соединенных Штатах после упомянутого нами фильма «Свечение» с Джеффри Рашем. Он играл реальную фигуру Дэвида Хельфготта, безумного пианиста с колоссальной одаренностью, который преодолел свою болезнь именно тем, что погрузился в музыку Рахманинова. Тогда всю Америку облетело сокращенное наименование Фортепианного концерта номер три Рахманинова, как «Рах фри». Я хочу показать в уникальной записи фрагмент этого сочинения, очень символическая запись — это Ван Клиберн с дирижером Кондрашиным. Запись была сделана здесь в Америке вскоре после победы Клиберна на первом международном конкурсе имени Чайковского, запись 1958 года. И должен вам сказать, по-моему, это лучшая запись третьего концерта Рахманинова.
Александр Генис: Неужели лучше самого Рахманинова?
Соломон Волков: Да, я в этом убежден — лучше.
Александр Генис: Почему?
Соломон Волков: Это очень сложный вопрос, давайте мы его отложим до следующего нашего обсуждения, а сегодня послушаем эту потрясающую запись, от которой, по-моему, слезы выступают на глазах, во всяком случае у меня они выступают всегда. Клиберн исполняет Фортепианный концерт номер три Рахманинова, дирижер Кондрашин.
(Музыка)
Соломон Волков: В эти дни мы отмечаем 80-летие замечательного композитора эстонца Арво Пярта. Ему в сентябре исполнилось 80 лет.
Александр Генис: Это событие очень важно и для Америки, потому что Арво Пярт стал одним из любимцев американской музыкальной элиты. Мне кажется, этому способствовала гениальная метафора, которую Пярт придумал для объяснения своей музыки. Всегда хорошо, когда художник знает, как объяснить себя. Для поэтом, например, важно их рабочее определение поэзии. Как мы знаем, Пастернак говорил стихи — это губка, она все в себя вбирает, а я ее выжимаю. А однажды я у Лосева спросил, какое ваше определение поэзии? «Это игра». Меня это очень удивило, потому что Лосев был человеком достаточно серьезным.
Соломон Волков: Кстати, действительно, я в последние дни перечитываю поэзию Лосева, которого невероятно высоко ценю и считаю его лучшим выразителем идеологии, в данном случае у меня нет другого слова, эстетики, да всего, чего угодно, третьей эмиграции — нашей с вами волны. Действительно - Игра.
Александр Генис: Как Довлатов стал прозаиком третьей волны, так Лосев был поэтом нашей эмиграции. Про Бродского это не скажешь, Бродский - поэт универсальный.
Соломон Волков: В том-то и дело, я никогда не считал Бродского нашим, он гораздо масштабнее.
Александр Генис: Согласен, Лосев — это локальное явление, но какое явление! Я всегда говорил, что Лосев - второй поэт, и это очень немало.
Так вот, Арво Пярт сказал, по-моему, замечательную фразу, корая покорила американскую публику: «Моя музыка — это белый свет. Когда она проходит через призму слушателей, то каждый воспринимает этот свет по-своему”. Метафора стала настолько популярна, что один из самых престижных музыкальных фестивалей в Нью-Йорке так и называется «Белый свет». На нем звучат наиболее интересные музыкальные премьеры.
Соломон Волков: С обязательным включением сочинений Пярта. Но я хотел вам возразить, когда вы сказали, что Пярт популярен у американской музыкальной элиты. Нет, он популярен у более широкого круга. Это, конечно, не популярность «Вестсайдской истории».
Александр Генис: Или Джастина Бибера.
Соломон Волков: Ой, не произносите таких слов, пожалуйста, в нашей студии. Он популярен у любителей, я не могу даже сказать серьезной музыки, потому что известность и популярность, я бы употребил это слово, Пярта шире этого круга. Это круг людей, интересующихся музыкой нью-эйдж, на сегодня это - международный термин, который употребляется и в России. Это - музыка, соответствующая специальному спиритуальному настрою.
Александр Генис: У меня есть для этого теория. Сартр сказал: «У каждого человека в душе есть дыра размером с Бога». И вот Арво Пярт, не только он, но он один из лучших, который заполняет эту дыру. Но он не говорит нам о Боге — он заполняет эту дыру. И хотя его музыка религиозна, и сам он человек крайне религиозный, он православный, и музыка его связана с религиозными традициями очень глубоко, но она внеконфессиальна, она годится для всех. Он как Бах для нашего времени Пярт поднимает тебя, и за это слушатель всегда будет ему благодарен.
Соломон Волков: Мне посчастливилось с Арво Пяртом познакомиться еще в Советском Союзе, я к нему специально ездил в Таллин, чтобы взять у него интервью для рижской газеты, о которой вы знаете, для молодежной рижской газеты.
Александр Генис: Как же, «Советская молодежь» - газета, в которой я дебютировал, когда учился в 10 классе
Соломон Волков: И Петя Вайль там подвизался. Это было действительно особое место. Одно то, что они меня послали в командировку в Таллин взять интервью у Арво Пярта, по-моему, говорит о многом. Так вот я хочу сказать о Пярте, что при слушании его музыки возникает впечатление о Пярте как о таком аскете, суровом, даже может быть мрачном отшельнике. Ничего подобного, это невероятно эмоциональный, страстный человек, превосходно, кстати, говорящий по-русски. В нем есть и цыганская кровь.
Александр Генис: Сочетание эстонца с цыганом — довольно взрывчатое.
Соломон Волков: Он очень своеобразная, привлекательная так же в личностном плане фигура.
Александр Генис: Пярт в одном фильме рассказывал о том, как состоялось его посвящение в музыку. Он еще мальчиком катался на велосипеде, а на столбе висел репродуктор. Помните, в нашем детстве всюду стояли репродукторы, которые передавали и классическую музыку, а не только призывы к партии. Так вот, пока он слушал музыку, он все время ездил вокруг столба, пока там не образовалась колея, он канаву вырыл, слушая эту музыку.
Соломон Волков: Да, это типичный Пярт. В Нью-Йорке это определенно культовый композитор.
Александр Генис: 80 лет Пярту — это возраст, когда подводят итоги. Как вы видите эволюцию Пярта, с чего он начал, к чему пришел, где был посередине?
Соломон Волков: Конечно, Пярт начинал как модернист в Советском Союзе, он впервые прославился как авангардный композитор. Но потом где-то в начале 1970-х в нем произошли большие внутренние перемены,чтоо резко изменило направление всего его творчества. Он был одним из создателей минимализма, в тот момент это был Советский Союз, но это был минимализм эстонского разлива. Он выпестовал этот минимализм обособленно, независимо от того, что делалось в Америке, это было просто параллельное развитие.
Александр Генис: То есть вы хотите сказать, что с Филипом Глассом его нельзя сравнить?
Соломон Волков: Нет, не зря то, что делает Пярт получило название мистического минимализма.
Александр Генис: Кстати, Гласс тоже очень глубоко интересуется буддизмом и мистическим музыкальным звучанием.
Соломон Волков: Но это специальный мистический минимализм с явно выраженным американским оттенком.
Александр Генис: Как вы однажды хорошо сказали про Гласса — неоновый оттенок.
Соломон Волков: Мне всякий раз приходит в голову это определение.
Александр Генис: Оно приклеилось. Гласс мне кажется и правда неоном отдает. В этом нет ничего плохого. Можно представить себе, как красиво выглядит неоновый свет под дождем.
Соломон Волков: Это особенность американской национальной охоты, если угодно.
Александр Генис: Но, конечно, к Пярту это никак не подходит. Потому что к Пярту подходят гораздо больше старые улицы Таллина. Я хорошо представляю его себе в каком-нибудь готическом соборе, а не на Бродвее. Соломон, как Пярт развивается сегодня, к чему он вышел?
Соломон Волков: На сегодняшний момент он сложившийся мастер, который работает в той идиоме, которая типична для направления мистического минимализма. Но что интересно, иногда появляются сочинения, и это характерно очень для Пярта, это показывает, насколько Пярт сложная и большая фигура, в которой множество, как всегда бывает с большой фигурой, в большой фигуре всегда содержится множество, он не замыкается в рамках мистического минимализма. Образец — Четвертая симфония.
Александр Генис: Сейчас мы вернемся к ней. Но вы мне напомнили Бродского, который говорил, что самое главное уйти из колеи, даже если ты сам и протоптал эту дорогу.
Соломон Волков: Замечательные слова, это именно то, что происходит с Пяртом. Я сказал только что о Четвертой симфонии. Три симфонии Пярта были написаны в Эстонии, которая еще входила в состав Советского Союза. Пярт эволюционировал все эти годы, но до сих пор все его значительные крупные сочинения всех периодов, и когда он был авангардистом, и когда он был полистилистом, когда он впервые стал использовать цитаты из сочинений классиков, из того же Чайковского, они до сих пор живые, они исполняются, они продолжают звучать как современные. Я уже не говорю о зрелом Пярте, Пярте мистическом минималисте. Конечно, он продолжает работать в этом направлении сейчас. Каждое его произведение — маленький шедевр. Скажем, Четвертая симфония, о которой мы только что говорили, это совсем не минимализм и не мистический минимализм. Сочинение это посвящено Михаилу Ходорковскому.
Александр Генис: Когда тот еще сидел в тюрьме.
Соломон Волков: Во-первых, сам факт вовлечения композитора в такие текущие политические вопросы характерен для Пярта, для его темперамента, а во-вторых, эта симфония музыкально отличается от его других опусов — это очень экспрессивное произведение. И здесь как всегда тоже в таких случаях, непонятно, что было впереди, где лошадь, а где телега. Посвятил ли он это сочинение Ходорковскому, потому что оно было написано в несвойственной позднему Пярту взрывной экспрессионистской манере, или же наоборот мысль о Ходорковском способствовала тому, что эта симфония стала таким...
Александр Генис: Политическим заявлением, прямо скажем.
Соломон Волков: Главным музыкальным выразительным опусом в другой совершенно эмоциональной сфере, чем традиционный Пярт позднего периода. Так что, видите, он все еще может поражать.
Александр Генис: Соломон, какой Пярт вам ближе всего?
Соломон Волков: Всех трех периодов главных его, и Пярт ранний авангардный, там есть замечательно интересные сочинения, и полистилистический Пярт, и Пярт мистического минимализма. Но хочу я показать в качестве заключающего традиционно наш с вами разговор музыкального фрагмента отрывок из сочинения Пярта 1977 года под названием «Фратрес», которое многим нашим слушателям покажется знакомым. И неслучайно — эта музыка звучит в очень популярном фильме Тенгиза Абуладзе «Покаяние», который в свое время произвел сенсацию тем, что впервые заговорил открыто о сталинских репрессиях. Там замечательная сцена, когда репрессированные сплавляют деревья, на которых вырезаны инициалы узников ГУЛАГа.
Александр Генис: Жены ищут эти бревна, чтобы узнать, живы ли их мужья.
Соломон Волков: Это изумительная по своей глубокой, трогающей душу символике сцена, она идет под музыку из «Фратрес» Пярта. Исполняет эту музыку Гидон Кремер, замечательный скрипач.
Александр Генис: Который постоянно исполняет музыку Пярта, в том числе и Четвертую симфонию.
Соломон Волков: Партию фортепиано исполняет другой наш любимец американский джазмен Кит Джарет.
Александр Генис: Он помимо джаза великолепно играет еще и Баха.
Соломон Волков: Он традиционный фортепианист, потому что он играет на клавесине и Баха, и Шостаковича, вообще замечательная фигура. Что касается Кремера, то он способствовал всемирной популярности сегодняшней Пярта. Только что вышел диск на лейбле «Дойче граммафон», где Кремер исполняет новое небольшое сочинение под названием «Эстонская колыбельная» Пярта и так же большой получасовой опус нашего юбиляра прошлого месяца грузинского композитора Гия Канчели. А мы отрывком «Фратрес» закончим наш разговор и пожелаем Арво Пярту, замечательному композитору и удивительному человеку доброго здоровья и дальнейших творческих успехов. С днем рождения, Арво!
(Музыка)
