Вышел новый фильм Ивана Вырыпаева "Спасение" – о путешествии католической монахини в Тибет. Я встретилась с драматургом и режиссером в театре "Практика", которым он руководит, и поговорила о католицизме, православии и буддизме, а также о противоречиях в современной России.

– Прежде вы интересовались темными сторонами человеческой души. И вдруг – "Спасение".

– Как писатель я интересуюсь разными сторонами человеческой души. И темными тоже.

– То есть, все нормально, за вас можно не волноваться.

– Мне нравится жесткость. Я люблю фильмы Тарантино или Родригеса. Обаятельно и смешно. У меня тоже были жестокие пьесы. Разные были периоды.

– "Спасение" – такой период?

– Нет, такое произведение. Я просто сочиняю произведения. На разные темы. "Спасение" – про людей, которые идут по духовному пути. Там затрагиваются специфические вещи, малопонятные, может быть, широкому зрителю, но понятные тем, к кому они обращены. То есть фильм адресован определенным людям. Он не для массового зрителя.

– Героиня – католическая монахиня, которая едет в Тибет – чем вас заинтересовала?

– Сегодня самая актуальная тема - коммуникации, взаимопроникновение культур, религий. Мир стал мультикультурным, но оказался к этому не готов. И тема коммуникаций, как нам жить друг с другом, таким разным, – сегодня самая важная. Но фильм не только об этом, конечно.

– А тот факт, что монахиня – католичка, он важен? Почему бы не православная, например?

– В православии нет миссионерской практики. Православные монахини не ездят по миру. Эта история могла случиться только с католической монашкой. Их отправляют по миру "на миссию". Даже не спрашивают, просто говорят, куда ехать. Как в армии.

Я немного знаю про католичество, поскольку живу в Польше. Когда я готовился к съемкам фильма, то поднял много литературы. Даже жил в католическом мужском монастыре неделю с братьями. В Польше, недалеко от Варшавы. И вот, когда я жил в этом монастыре, то видел, как монахи практикуют дзэн-буддисткую медитацию. С благословения папы Римского. В монастыре была комната, в которую принесли подушки и медитировали. Центр медитации возглавлял отец Ян Береза, дзэн-католический монах, ныне покойный. Было очень интересно! Это очень строгий монастырь, все вставали в пять утра, и я с ними . Меня, конечно, интересовала разница между православием и католицизмом.

​–​ И в чем для вас основное отличие?

​– Православие проникает в мир только затем, чтобы увести человека из него. Центр внимания нужно направить внутрь. Католичество, напротив, экстравертно, направлено на созидание царства Божьего на земле и оно гуманистично, в то время как православие больше сакрально. Соответственно, католические или протестантские страны более развиты в социальных сферах. Хотя, наверное, неверно говорить, что протестантизм побудил людей строить экономику. Я думаю, наоборот: именно эти люди выбрали католицизм или протестантизм, потому что они такого склада. Им так удобнее верить. Ведь человек создает религию, а не религия человека.

– Ну да, православие – религия ленивых.

– Здесь я с вами не соглашусь. Православие – огромный духовный труд. Просто в нем не важны внешние аспекты, все внимание уделяется сакральному, поэтому внешнее может быть разболтано…

– Вас воспитывали в православной семье?

– Нет, совсем. Мама была верующим человеком, но верующим "по-своему", как принято говорить. Дома, правда, иконы были... Но я же при коммунизме воспитывался, так что иконы лежали где-то спрятанные, открыто мама в церковь не ходила. Но про бога мне рассказывала. А папа у меня атеист. Они с мамой не жили вместе. Я лет с 20 чувствую связь с православием.​

– Ходите в храм по праздникам?

– Пойду, если нужно моему сердцу. Я рассматриваю религию как мощную духовную практику, соединяющую человека с сакральными энергиями. Православие, в частности, очень мощный инструмент, содержащий огромную силу. Православные практики очень сильны: молитва, православная медитация, православная литургия, православные песнопения, исповедь.

– Вернемся к вашей героине. Она не просто монахиня, ей еще и 25 лет. Необычная героиня для современного произведения.

– При том, что в одной и той же стране одновременно сняли два похожих фильм. Героине "Иды" тоже 20 с небольшим лет, и она тоже католическая монашка. 25 лет – возраст, когда человек стоит на перепутье, задается важными вопросами. Монахиня – человек, взявший вечные обеты. В католичестве есть два обета: после принятия первого у тебя еще есть два года, и можно выйти из монастыря с благословения церкви. Приняв второй, ты уже не можешь выйти. Наша монахиня приняла вечный обет. Она женщина 25 лет, которая уже навсегда решила остаться в монастыре. При этом у нее есть вопросы. Недавно был опубликован дневник матери Терезы, называющийся "Темная ночь души" – так вот, у нее тоже были тоже вопросы. Человек ищущий проходит темную ночь души, когда ему кажется, что бог отворачивается от него. Считается, что это неизбежная часть духовного пути, самая сложная.

– В "Спасении" очень мало текста. Как в "Эйфории".

– Ну да. У меня есть две экранизации текста, "Кислород" и "Танец Дели". В "Спасении" же, как и в "Эйфории" ставится акцент на изображении. Текст важен, им объясняются какие-то вещи, но в целом это изобразительное кино. И в "Эйфории" и в "Спасении" очень важна природа. Это фильмы о человеке и о природе.

– И с героиней ничего не происходит.

– Ну как не происходит? Она преодолела серьезный внутренний конфликт. Монахиня, которая говорит: "Я поняла, что бог есть". Значит, она только сейчас это поняла? Значит, был поиск? И эти встречи, в том числе с инопланетянами...

– Да, инопланетяне! Почему они здесь?

– Инопланетяне – моя тема. У меня везде инопланетяне. И почему бы им не быть здесь, раз речь идет о коммуникации? Надо общаться со всеми, кто живет в этом космосе.

– А зачем ваше камео в финале?

– Все-таки мы снимали на большой высоте, далеко. Везти актера ради одной короткой сцены было нам просто не под силу, это была бы лишняя трата денег. А в итоге получилось еще и символично.

У этого фильма было три разных варианта сценария. Съемки начались пять лет назад, но остановились, не хватило денег, пришлось все заморозить. После этого я снял "Танец Дели". Потом мы снова запустились совместно с польским производством, но, из-за войны на Украине поляки отказались. Наш бюджет сократился ровно вполовину. Опять поменялся сценарий. В итоге, мне эта версия нравится больше всех, я доволен, что так получилось. Но это длилось шесть лет. Долгий-долгий процесс.

– Про балабановский "Я тоже хочу" вы вспоминали, когда снимались в этой финальной роли?

– Я не видел его. А мое появление надо рассматривать просто как часть сюжета, не стоит искать в нем дополнительный смысл. Она встречается с фотографом, все. Так технически вышло, что его сыграл я.

– В "Танце Дели" звучит вопрос как бог допустил холокост? Вы его, в первую очередь, себе задавали?

– Ну сейчас у меня уже нет такого вопроса.

– Вы себе ответили на него?

– Да, конечно. Вопрос, что считать богом. Если считать отдельное существо, существующее отдельно от своего творения, то это ненаучно, потому что ничто не может отдельно существовать друг от друга. Согласно квантовой физике, на земле нет отдельных вещей, соответственно, не может быть бога, отделенного от своего творения.

– То есть бог и есть холокост?

– Да, бог и есть холокост, конечно. Бог – это все! Ничего нет, кроме бога. Второй вопрос заключается в том, что когда мы видим добро и зло, кто делит это на добро и зло?

– Но есть же деление на ад и рай?

– В нашем сознании – да. Но это наше решение, что считать адом, а что раем.

– То есть в любом ужасе можно увидеть красоту?

– Если смотреть внимательно.

– Сколько на холокост ни смотри...

– Смотря как смотреть. Разумеется, в поступках убийц вы не найдете ничего прекрасного. Оправдать вершивших холокост невозможно, но мы их не оправдываем. Мы говорим, что у вселенной один вкус.

Я называю его богом, а вы можете называть... Бога нельзя описать словами. Он находится за пределами слова. Это не вещь, это огромный процесс, это подлинная жизнь! Которая есть везде. В страдании, в аду, в смерти, в туалете. И никто не может умереть, даже если очень сильно захочет. Ничто не умирает, но формы меняются. Листья опадают, превращаются в труху. Тела гниют. Энергии сталкиваются друг с другом, поезда сталкиваются, на животных наезжают автомобили, планеты сталкиваются, метеориты попадают в планеты... Сколько вы в день убиваете насекомых? Много. Сколько животных мы убиваем? Огромное количество. А сколько погибло планет? А сколько жизней погибает в одну секунду? Почему мы не плачем о них? Все время что-то меняется. Погибает и исчезает. Мир состоит из постоянного, бесконечного рождения. Это трудная точка зрения. Концептуально она звучит жестоко. Человек, у которого контакта мало с жизнью – он убивает. Почему насилие? Поиски счастья! Фашисты искали счастья. Насильник ребенка ищет счастья таким диким способом. Тот, кто смотрит порнографию, что он ищет? Удовольствия. Им всем просто неведомо счастье любви. Те, кто причиняет другим боль, просто не имеет контакта с подлинной нежностью внутри себя. Мы жестоки настолько, насколько не живы и наоборот.

– Значит, ваш вывод – бог есть. Прежде в своих произведениях вы были более непримиримы.

– Я никогда не занимался богоборчеством, как мне это приписывают. Мои герои – да, занимаются этим. Но для меня Бог это просто слово. Говорить о Боге это всё равно, что говорить о том, как дорасти мельницы рассекают воздух.

– Больше не бунтуете?

– Мне не против чего.

– Против несправедливости?

– Ну вот, например, сейчас мне не нравится, что происходит в России, в политике, как гражданину. Конечно, я, как и всякий гражданин, думаю: ну что же это такое, разваливается страна, экономика! Конечно, мне не нравится война на Украине. Но я ведь я взрослый человек и стараюсь смотреть на вещи с широких перспектив – поэтому я не могу сказать, что в этом виноват один человек, Путин, например. Или десять человек. Причина – огромное количество вещей, сталкивающихся во вселенной!

Поэтому все, что можем делать – вносить что-то конструктивное. Вот я и руковожу театром. Бороться, например, с режимом, мне было бы бессмысленно. Это энергия огромной страны. Она все равно сломает меня одного. Это не один человек, сидящий в Кремле. Это огромная масса. Единственное, что мы можем – потихоньку вносить свое, каплю за каплей. Не получается – покидать пространство. Я преклоняюсь перед борцами. Но каждый выбирает свой путь. По-моему, активная борьба и медленная трансформация – один процесс. Быть живым – вот к чему мы должны стремиться. Чем ты живее, тем меньше совершаешь неадекватных глупостей. Чем больше у тебя контакта с жизнью, тем больше ты признаешь жизнь в других людях, у тебя появляется достоинство, уважение к себе, уважение к другим. И холокост здесь заканчивается.

– Вы родились в Сибири, играли в иркутском театре. Как вы относитесь к тому, что устроили вокруг "Тангейзера"?

– Существуют консервативные настроения ума. Назовем их "социально-политизированное православие". Я еще называю его sudden religion – когда мы в пост не едим мяса, по воскресеньям ходим в церковь, и это вся наша духовная практика. Не православие виновато, а состояние ума людей, которым подходит такой вид православия. Не епископ напал на "Тангейзер", а человек напал на "Тангейзер". Ему по-человечески не нравится этот плакат и его вообще бесят либеральные настроения. Он хотел бы запретить все либеральное настроение сразу.

– По мне так религия – отличная платформа для подобных умонастроений. И прав был Джон Леннон, мечтавший вовсе отменить религию.

– Религия – безусловно, опиум для народа. Но также религия – инструмент познания истины. Люди, которые добиваются больших духовных побед, то есть преобразовывают себя и мир вокруг, делают это с помощью религии. И в то же время ради религии делают ужасные вещи – сажают люди на кол, сжигают на кострах... Взрывают во имя Аллаха скульптуры. А другие удерживают в своем сердце, в центральной чакре свет и, призывая имя Аллаха, достигают духовных побед. Проблема в неразвитости людей. Самый большой недостаток и минус религии в том, что она игнорирует образование. Буддисты, вот не игнорируют. Его святейшество Далай-лама насосом закачивает науку в буддизм. Соответственно, превращая его в процветающую религию. Все больше и больше людей уходят из других религий и приходят в буддизм. Многие не согласятся со мной, когда прочитают это интервью. Но еще раз повторю, не думаю, что конкретно церковь как таковая нападает на "Тангейзер", а думаю, что людям нравится такая церковь, они создают такую церковь, чтобы нападать. Но это ничего общего с духовностью не имеет.

– Вы – русский драматург, которого ставят в Европе. Ощущаете себя европейцем?

– Ощущаю. И русским ощущаю. Я пишу по-русски. Я русский писатель. Набоков научился и писал по-английски. Бродский писал по-английски. А я так не умею, не владею языком. Здесь мои корни, здесь мои семьи, дети. Моя природа, моя территория, моя ментальность. Я часто критикую Россию, но критикую потому, что это моя страна, и я должен, я же писатель. Не бунтую, но критикую, конечно. И себя критикую. Я действительно много времени провожу в Европе. И, конечно, считаю себя европейцем. Сегодня я европеец по образу сознания.

– А в чем между нами разница? Чем "мы" отличаемся от "них"?

– Вот первое, что нужно должны сделать — убрать это "мы и они". Стереть. "Мы и они" – часть нашей ментальности. Мы все вместе! Это первое.

Второе. У нас доминирует вертикальное управление жизнью: бог, царь, начальник... В то время как мир не вертикален. То есть и бог не на небе, и царь – не главный, и начальник – всего лишь должность. Иерархичность должна уйти! Мы боимся ее потерять. У нас иерархия – часть духовного развития. Без иерархии ты не можешь признать высшего, а значит, учиться. Тогда как ты найдешь учителя? Но: президент – это профессия. Не "отец родной", а профессия. Начальник – профессия. И учитель духовный – тоже функция.

Если он будет плохо учить тебя или приставать к тебе в туалете, ты можешь отменить этого учителя. Ты свободен! Он не твой хозяин. Поэтому разговоры, что в левом либерализме нет иерархии, а значит, нет духовности, несправедливы.

– У вас есть политические симпатии или убеждения?

– Нет. Политика очень рациональна. Люди думают, что рациональным способом они смогут управлять миром. Это невозможно! Им нужно встать на пострациональный, то есть выше. Им нужно пойти и получить знания о том, как устроена Вселенная. Они должны прийти к медитации. Не к медитации секты, а к высшей медитации. Они не могут решить элементарные вопросы! Как, например, вопрос с коммуникацией. Если говорить о симпатиях – наверное, это западноевропейская политика. Понимаете, Меркель принимает этих беженцев. Она совершает христианский поступок. Она член Христианской партии, делает это в ущерб себе, ее проклинает пол-Германии, но она принимает миллион несчастных людей. И она найдет способ, как с ними справиться. А мы только и умеем, что радоваться чужим неудачам. Здесь в России, мы все время рады. При том, что к своим узбекам относимся ужасно. Посмотрите, в каких они здесь живут условиях! А Мюнхен – принимает. Этим буржуа неудобно, им не хочется, чтобы грязные люди ходили по их улицам. Но они – принимают. А мы только кричим про запад, насколько они ужасны.