Александр Генис: Этим летом АЧ провел оказавшийся популярным цикл передач Владимира Абаринова “Советские писатели в США”. Четыре передачи были посвящены американским впечатлениям Горького, Есенина, Маяковского, Ильфа и Петрова.
Эти беседы, если судить по откликам наших слушателей и читателей, оказались чрезвычайно популярным. Именно поэтому Борис Парамонов предложил дополнить этот цикл, заполнив несколько лакун. В прошлый раз Борис Михайлович рассказал об американском романе-травелоге Бориса Пильняка.
Потом Парамонов рассказал об американском опыте Эренбурга.
Сегодня мы заключим этот цикл Василием Аксеновым. Однако мы не включили в этот обзор книги Аксенова американского периода, такие, как сборник очерков “В поисках грустного беби”. В них автор, живущий в Вашингтоне и преподающий в колледже, пишет об американских реалиях изнутри, а не снаружи, как все персонажи цикла “Советские писатели об Америке”.
Борис Парамонов: Василий Аксенов, как известно, не только писал об Америке, но и жил в ней, лишь в последние годы часто наезжал в постсоветскую уже Россию, где снова снискал себе если не славу, то тиражи. Слава у него и в Советском Союзе была, только тиражей не было, издавали его скупо.
Александр Генис: Может быть, это касается книг, но он же печатался в журналах, а у журналов советских тиражи были громадные. Аксенов был не только кумиром 60-х, можно сказать - воплощением этих шумных лет. Таким он остается и сегодня.
Борис Парамонов: Ну конечно, Аксенова знали и любили, но он существовал как бы на краю советской литературы, начальство его не жаловало. Тем не менее он обладал очень существенной в СССР привилегией: был что называется выездным. Причем достаточно рано его стали выпускать за границу, еще молодым, только-только напечатавшим две или три вещи. Помнится, первой его заграницей была Аргентина, тоже ведь Америка! - где он был на кинофестивали в Мар дель Плата как автор сценария фильма «Мой старший брат», снятого по его повести «Звездный билет». Он написал об этой поездке и этом фестивале очень забавный текст, придумав свою модель для путевых очерков. Он писал в них не только о том, где он был и что видел, но и фантазировал вокруг увиденного. Так, в этом кинофестивальном очерке он придумал троицу местных реакционеров, что-то вроде потенциальной хунты, готовой всегда взять власть, что частенько наблюдалось в странах Латинской Америки. Один из этой тройки, помню, носил фамилию Пистолето-Наганьеро, а второй именовался Сиракузерс. Смешной был текст, забавный. При этом хунтисты вели между собой разговоры в стиле и на темы советских алкашей - например, как вчера здорово поддали. А сам кинофестиваль был описан резко негативно: Аксенов, своим глазам не веря, увидел на фестивале выставку каких-то плакатных буржуев.
Александр Генис: В таких случаях принято говорить, что вот такое сатирическое отношение к аргентинскому кинофестивалю было«паровозом» для прохождения текста сквозь цензуру, но возможно, он и сам так думал.
Борис Парамонов: Думаю, что это было искренне. Советские люди определенного мировоззрения, то есть интеллигенты тайно антисоветские, жили в иллюзии, что за границей всё идеально: раз не совок, значит хорошо по определению. И тут приходилось охлаждать голову на каждом шагу. Я помню, как поразился, увидев в Риме витрины, за которыми располагались безвкусные вещи.
Александр Генис: Мой любимый опус об Америке назывался “Круглые сутки нон-стоп”. Этот текст был написал в том же придуманном автором жанре фантасмагорического травелога.
Борис Парамонов: Да, американские очерки Аксенова - о его пребывании в США в 1975 году - написаны в той же манере: это наполовину фантастика. Он придумал, как на доске объявлений в университете, куда его пригласили с лекциями, увидел телефонный номер некоей особы (неизвестно какого пола), обращенной к человеку, который его (ее) недавно поднял упавшего (упавшей) на тротуаре. Обыграно то, что на английском нет родовых окончаний глагола, и аксеновский Москвич (дальнейший герой фантастической части очерков) действительно не знает, кто это взывает о встрече. И вот Москвич собирается позвонить по этому телефону, а тут появляется его фантастический спутник - анти-автор, как называет его Аксенов, - по фамилию Мемозов, и всячески портит все его американские игры. Это, конечно, завуалированный образ советского критиков-проработчиков, от которых много натерпелся Аксенов. Человек, старающийся испортить его американские впечатления.
А впечатлений, правду сказать, особенных и не было. Аксенова пригласили на два месяца читать лекции в университет Южной Калифорнии в Лос-Анжелесе. Читать лекции - дело ответственное, требующее подготовки, постоянной регулярной работы, постоянного присутствия. Так что, думается, у Аксенова и не было особенной возможности разъезжать и собирать впечатления, он был прикован к университетскому кампусу. А коллег своих университетских он и не описывал - зачем переходить на личности?
Писал он в основном о прошлом, хотя и недавнем: о студенческих бунтах шестидесятых годов и зародившемся тогда движении хиппи. Понятно, что эти маргиналы вызывают у Аксенова симпатии, но особенно о них распространяться в советской печати не поощрялось. Аксенов пишет, что движение к середине семидесятых, когда он был в США, заглохло, и единственно живая краска появилась, когда он вспомнил не американских, а лондонских хиппи, с которыми встречался в 1967 году.
Основная мысль Аксенова для этого сюжета: движение превратилось в стиль. Сошла на нет старая буржуазная традиция повседневного поведения. Солидные люди перестали подчеркивать солидность, например галстуки перестали носить. Это что касается университетской публики, «Академии», как называют ее в Америке.
Александр Генис: Могу добавить, что сам Аксенов в Америке всегда ходил в галстуке, всегда был одет элегантно, пил только красное вино и выглядел джентльменом, хотя и относил себя к поколению джаза. Что касается, корпоративной Америки, то тут галстуки носят с одним исключением: в пятницу, накануне уик-энда, позволяется приходить запросто. А насчет того, что всякое авангардистское движение переходит в стиль жизни, эстетизируется и коммерциализируется, еще Эренбург писал в мемуарах, вспоминая, как находки Малевича и Татлина стали использоваться в дизайне бытовой техники.
Борис Парамонов: Вот-вот, и Аксенов говорит много о коммерциализации всего, что связано с хиппи. Особенно музыкантов. Их включили в общество потребления и завалили огромными деньжищами. Но обуржуазить их в общем не удалось, эти деньжищи они в основном на наркотики тратят. И помирают от злоупотребления оными.
Есть, правда, у Аксенова еще одна тема, связанная как раз с академией, с гуманитарной американской интеллигенцией, которой Аксенов слегка коснулся, тоже не очень серьезно, без углубления. Его поразило, что эти люди во всем видят тоталитаризм. Что ни назовешь, какую частность американской жизни ни вспомнишь, они в ответ: это тоталитаризм. Тут, пожалуй, кое-что процитировать можно.
«Говоря «тоталитаризм», американские интеллектуалы имеют в виду некое устрашающее будущее технотронное бездуховное общество, подобное, вероятно, тому, что изображено в романе Р. Брэдбери «451° по Фаренгейту». Приметы этого общества видятся им повсюду, порой, как мне показалось, они даже с некоторой долей мазохизма выискивают эти приметы. Впрочем, ведь говорят же порой, что некоторая доля мазохизма присуща всякой развитой интеллигенции.
Иностранцу, однако, иногда кажется странным смешение понятий «стандарт» и «тоталитаризм». Вот примеры.
Диснейленд? Тоталитаризм. Рекламы по телевидению? Тоталитаризм. Скоростные закусочные «Кентакки фрайд чикен» и «Джек ин зе бокс»? Тоталитаризм. И так далее.
Так ведь полезные же, удобные вещи и цыплята эти жареные, всегда горячие, с корочкой, мгновенно к вашим услугам, и объявления, и проч… – скажет иностранец.
А кто вам сказал, что тоталитаризм неудобен? Он очень уютно вас расслабляет, размягчает и даже полезен для метаболизма – быстро возразит американский интеллигент”.
Александр Генис: Но тут тут присутствует большая тема, которая подробна разработана на Западе левыми интеллектуалами.
Борис Парамонов: Верно, у явления, которого Аксенов здесь коснулся, есть даже точный социологический термин: консьюмеристский тоталитаризм. Проблемы человека решены тем, что он включен в общество потребления. Попросту говоря, он хорошо живет. У него и хлеба вдоволь, а зрелищ еще больше. И вот он затянут в эту карусель, и никак из нее не может вырваться, - да он и не желает вырываться. И люди, сохранившие потребность в духовной жизни, справедливо замечают, что человек тем самым обеднен, лишен главного человеческого измерения - вот этой духовной жажды. Человек упрощен и уплощен.
Началось это не вчера, и куда раньше об этом говорили, чем Аксенов приехал в США.
Александр Генис: Но у Ильфа и Петрова в “Одноэтажной Америке” такой темы нет.
Борис Парамонов: Ильф и Петров были в США, когда установились дипотношения с Америкой, и на нее очень рассчитывали в деле индустриализации СССР, так что Америку тогда можно было как бы и хвалить. А семидесятые годы, когда в США побывал Аксенов, - другая уже эпоха, холодная война.
Александр Генис: Поправлю вас, Борис Михайлович: 75-й год это как раз пресловутый детант, разрядка. На этой волне, видимо, и Аксенова в Америку пустили аж на два месяца. Но вернемся к вопросу о тоталитаризме этом консьюмеристском.
Борис Парамонов: Тема значит та, что обеспечив материальные нужды людей и всячески их развлекая, нельзя считать проблему человека и общества решенной. Это не решает вопроса о достоинстве человека, о действительно достойной жизни. В свое время, еще до советского опыта, да и позже, надеялись на социализм: он, мол, все вопросы решит, ликвидировав частную собственность на средства производства. Потом как раз на советском опыте увидели, что пресловутая экспроприация экспроприаторов только еще хуже делает: и достоинства никакого людям не приносит, делая их винтиками действительно тоталитарной машины, и даже материального благополучия не обеспечивает. Вот отсюда пошли у советских интеллигентов эти настроения, которых слегка коснулся Аксенов: что, грубо говоря, западные образованные люди с жиру бесятся, что это самое общество потребления, этот самый консьюмеризм - как раз то, что надо. А духовности, мол, мы не утратим, мы начитанные - потому что в совке и делать было больше нечего, только книги хорошие читать. Вот Аксенов и выражал очень ярко эти настроения. Вспомните, сколько у него в различных сочинениях разговоров о всякого рода шмотках, так грубо скажу.
Александр Генис: И не зря. Аксенов защищал стиляг, считая их стихийными борцами с режимом. Да и так оно и было. Я-то хорошо помню, что значило носить длинные волосы для мальчишек моего поколения. Даже это был вызов системе, и за него приходилось платить.
Борис Парамонов: Возможно, но тут и тонкость есть: этот самый потребительский рай как бы и есть знак культуры: потому что у Аксенова и еду тонкую хавают, и шмотки красивые носят - по крайней мере, хотят этого, мечтают об этом.
Александр Генис: А всё-таки, Борис Михайлович, в этих западных разговорах о тоталитарном консьюмеризме есть смысл?
Борис Парамонов: Безусловно. Проблема социализма истинная - если уж считать, что капитализм и общество потребления это не идеал, - истинная проблема человека в современном развитом обществе та, что трудовая его активность не ведет к вершинам культуры. Труд - средство приобретения материальных благ, а не самсовершенствования человека. Об этом и говорил в свое время Маркс. Помните: свободное развитие всех будет средством свободного развития каждого, или что-то в этом роде. Труд нужно сделать творческим.
Александр Генис: Как в средневековых цехах, где работали настоящие мастера своего дела. Так что получается, что надо идти не вперед, а назад, если хотим восстановить творческого человека.
Борис Парамонов: Так ведь не получается. В технологически развитом обществе всё построено на разделении труда, и человек стал, как говорил тот же Маркс, придатком машины. Так что участь людей, жаждущих сохранить духовность, единственный оставшийся им путь - сидеть в университетских и желчно критиковать консьюмеристский тоталитаризм, в то же время не отказываясь от его благ. Аксенов в сущности правильно иронизировал над американской академией.
Александр Генис: Между прочим, у Аксенова эта тема опять появляется: тот же Сиракузерс, ставший гигантом пищевой идустрии, и вот он заваливает несчастную Халигалию колбасами, вырезками, жюльенами из дичи.
Борис Парамонов: Вот это, пожалуй, единственная серьезная тема, задетая Аксеновым в его американском травелоге “Круглые сутки нон-стоп”. Всё остальное - легкая сюрреалистическая игра, столь ему удававшаяся в его писательской молодости. Например, очень забавно описан Лас-Вегас с его игорным бизнесом, где Москвич в паре с каким-то сумасшедшим американским математиком выигрывает колоссальные суммы, пока его не закладывает тот же Мемозов.
Александр Генис: Что-то вроде фильма “Человек дождя”.
Борис Парамонов: Да, только фильм вышел позднее, в 1988-м году, когда сам Аксенов уже прочно жил в Америке.
И еще что забавно в его этом американском полуфантастическом очерке: там появляются очень узнаваемые эмигранты из новых: некая обворожительная калифорнийка Эсси с дочкой Машрой, то есть знаменитая женщина Ася Пекуровская и дочка ее Маша, и американский якобы поэт, волосом рыжий, по имени Джо Редфорд, пишущий сонеты о Марии Стюарт: Бродский, конечно.
Александр Генис: Но это уже совсем другой сюжет, который разворачивается в ту эпоху, когда Аксенов перестал быть советским писателем. Мы же сознательно не включили в этот обзор книги Аксенова американского периода, такие, как сборник очерков “В поисках грустного беби”. В них автор, живший в Вашингтоне и преподававший в колледже, пишет об американских реалиях, глядя на страну изнутри, а не снаружи, как это делали все персонажи цикла “Советские писатели об Америке”.
