Александр Генис: В художественной жизни Русской Америки произошло важное и чрезвычайно приятное событие. Открылась большая, но, к сожалению, посмертная ретроспектива художника Вагрича Бахчаняна.

Я ждал этого события столько, сколько дружил с Вагричем, то есть, больше 30 лет. Более того, я предсказывал, что такую большую обзорную выставку обязательно устроят после смерти художника и всегда горевал из-за того, что этого не случалось при его жизни. Но так, к сожалению, бывает часто. Будем радоваться тому, что теперь, через шесть лет после его кончины, благодаря героическим усилиям вдовы Варича Ирины и настойчивости, азарту и вкусу куратора Юлии Туловской, наконец состоялась огромная персональная выставка работ Бахчаняна в самом подходящем для него музее.

Это - музей изящных искусств Циммерли при одном из старейших в США Ратгерском университете, штат Нью-Джерси. Уникальным этот музей делает собрание русского нонконформистского искусства из коллекции великого энтузиаста Нортона Доджа. Музей хранит и показывает 20 тысяч экспонатов, созданных тысячью художников. Это - самое большое собрание такого рода в мире. Внимание: не в Америке, а во всем мире. Я, кстати, был на открытии этой части музея. На церемонии выступал Анатолий Собчак, не скрывавший зависти, и директор музея, не скрывавший восторга.

- Представьте себе, - обратился он к аудитории, - что один музей оказался владельцем всего импрессионизма, и вы поймете, как я себя чувствую.

Вот в такую компанию попал Вагрич. Его работы заполнили пять больших залов, по которым я ходил, затаив дыхание. Здесь было все, за что его любят. И афоризмы, которые мы печатали в газете “Новый Американец” (“Вся власть сонетам”). И обложки, которые мы печатали в журнале “Семь дней” (Вареный омар с лозунгом “Лучше быть красным, чем мертвым”). И проекты книг с названиями, вроде “Женитьба бальзамированного”. И гротескные портреты вождей (Сталин с девочкой на руках и подписью “Лолита”). Отдельный стенд занимали упражнения в бессознательном рисунке - телефонные книги, заполненные художником во время разговоров с друзьями. И “Выставки одного дня”, которые Вагрич устраивал много лет только для себя. И еще многое многое другое...

Я, однако, уже столько раз рассказывал нашим слушателям про искусство Бахчаняна, что в нашей сегодняшней передаче хочу предоставить слово другим. Все эти короткие беседы записаны вместе с шумом праздника прямо в залах музея, на вернисаже 12 ноября, в день кончины художника, которого мы помянули так, как заслуживает один из трех китов, наряду с Бродским и Довлатовым, русской культуры в Америке.

Моей первой собеседницей стала главная виновница торжества - куратор музея Юлия Туловская. Эта очаровательная молодая женщина, не заставшая толком советскую власть, с которой так весело боролся Вагрич, сумела устроить великолепную - богатую и разнообразную - выставку. О том, как ей это удалось, мы беседуем, найдя тихий уголок в кулуарах музея.

Юля, как начиналась выставка?

​Юлия Туловская: Выставка началась довольно давно, когда я познакомилась с Вагричем Бахчаняном и мне очень понравились его работы, все то, что он делал. Прошло много лет, но меня эта идея не оставляла. Когда появилась такая возможность, я решила представить его искусство публике. Он сыграл важную роль и в Харькове, и в Москве, но Вагрич очень долго жил в Нью-Йорке. И, хотя состоялось несколько выставок его в Москве, в Нью-Йорке такой музейной ретроспективы у него не было. Мне казалось, что это было бы очень правильно восстановить справедливость и познакомить публику более подробно с тем, что он делал.

Александр Генис: А почему такая возможность появилась только сейчас? Я-то всегда мечтал увидеть реакцию Вагича на его собственную выставку.

Юлия Туловская: Просто так сложились обстоятельства. Вагрич умер в 2009 году. Я поступила на службу в 2008. Как раз той осенью у меня была выставка, посвященная Всеволоду Некрасову, мы общались с художниками диаспоры, и в это время у меня стало зреть замысел.

Александр Генис: Сева Некрасов был его любимым поэтом. Вагич любил его цитировать:

Нетрудящий мудрящий

А трудящий немудрящий

Юлия Туловская: Мы тогда с ним очень симпатично пообщались.

Александр Генис: Что именно вошло в экспозицию?

Юлия Туловская: Я попыталась сделать ретроспективу, насколько это было возможно. В экспозицию вошли работы Вагрича российского периода, которые есть в музее.

Александр Генис: Это благодаря Нортону Доджу?

Юлия Туловская: Верно, благодаря Нортону Доджу. А так же работы американского периода. Выставка состоит из нескольких частей, одна из них работы раннего периода, другой зал посвящен его афоризмам - визуальным и словесным, два заключительных зала посвящены его работам в Америке, его перфомансам, его книгам, его дневникам.

Александр Генис: Что не вошло, а хотелось бы?

Юлия Туловская: Довольно трудный был выбор на самом деле, потому что у Вагрича много замечательных работ. Это очень сложный вопрос. Хотелось бы все.

Александр Генис: Ваш музей справедливо гордится крупнейшей коллекцией русского нон-конформистского искусства. Как выглядит выставка Бахчаняна в таком контексте и на таком фоне?

Юлия Туловская: Очень к месту! Потому что Бахчанян из-за того, что он жил и в России, и в Америке является связующим звеном между русским и американским искусством. На мой взгляд, он сыграл большую роль в развитии таких стилей, как московский концептуализм и соцарт, он внес важный вклад в их развитие. Когда Бахчанян приехал в Америку, он очень органично влился в американский контекст, делал работы в стиле “флуксус” (стиль “потока жизни”), но с явно русским поворотом. Мне кажется, что эта выставка поможет раскрыть новое в русском нонконформистском искусстве и для американской публики.

Александр Генис: Но говорят, что Вагрич непереводим. А вы как считаете?

Юлия Туловская: Отчасти это верно. Потому что многие его работы построены на афоризмах и на словесных идиомах. Эта часть, конечно, трудно переводима, хотя иногда все же переводима. Зато визуальные моменты его творчества абсолютно универсальны.

Александр Генис: У меня был такой опыт: я написал статью о творчестве Бахчаняна, она была переведена на английский язык для вашего же издания, и там было 62 примечания. Не знаю, помоги ли они. Как вы считаете, можно объяснить Бахчаняна?

Юлия Туловская: Можно до какой-то степени, но досконально, что называется, нутром, его могут почувствовать только люди, которые жили в Советском Союзе. Советский Союз распался, когда мне было лет 10, так что я помню какие-то вещи, но не все. Когда я готовила выставку, то за объяснением некоторых деталей я должна была обращаться к старшим товарищам. Но какие-то вещи Вагрича универсальны, абсолютно органичны для американского контекста.

Александр Генис: А вот, что рассказывает о своем друге и соратнике Вагриче Бахчаняне Виталий Комар, один из отцов-основателей могучего и влиятельного течения “Соцарт”.

Виталий, вы хорошо знали Вагрича, как его личность отразилась на его работах?

​Виталий Комар: Действительно, я Вагрича довольно давно знал, со времен «Синей птицы» - это 1967 года. Тогда это было единственное место во всей Москве, а может быть и во всем Советском Союзе, где художники могли показать свои работы без большой цензуры, не проходя худсоветы, которые везде свирепствовали. Правда, выставки были только на один день, на один вечер. Все сидели за столиками, пили любимый московскими художниками портвейн «три семерки» и обсуждали искусство. Естественно, выпившие люди расходились и говорили вещи, которые они в другой раз говорили бы с большей осторожностью.

Я помню, на выставке, где участвовал еще не работавший со мной в соавторстве Алик Меламид, я и еще третий Сергей Волохов, Вагрич выступал, он сидел за столиком вместе с редактором «Знание — сила» Юрой Соболевым и говорил, что как хорошо, что появились совершенно новые имена в московской неофициальной живописи. Юра Соболев говорил: «Я уверен, мы об этих людях еще услышим».

Я, конечно, к тому времени знал работы Вагрича, он-то видел мои работы, естественно, первый раз, а я уже знал его, потому что он был буквально звездой «Литературной газеты». Все более-менее либеральные люди, более-менее оппозиционные люди или альтернативные, как сейчас говорят, читали, конечно, «Литературную газету», видели блестящие коллажи Вагрича.

Александр Генис: «Знание — сила», кстати, тоже был журнал очень непростой, с очень интересным иллюстративным рядом.

Виталий Комар: Совершенно верно. «Знание — сила» был буквально домом с оранжереей, потому что неофициальное искусство в журнале «Знание — сила» - это была оранжерея неофициального искусства. Там впервые выставлялись такие художники, как Кабаков, Васильев, Булатов, многие художники выставляли свои иллюстрации. Там, как правило, печатались научно-фантастические рассказы, поэтому сам стиль графики был ближе к какому-то сюрреализму своего рода, потому что сам текст задавал тему.

Если говорить о сюрреализме юмора, а юмор, безусловно, имеет черты сюрреализма — это отмечал еще Фрейд, то Вагрич, его юмор был весьма сюрреалистичен, весьма близок к асбурду. И в этом смысле мне трудно отделить Вагрича от тех слов, от тех постоянных шуток, от той постоянной заковыченности контекста, в котором он жил. Он как бы постоянно жил в кавычках, каждое его слово могло быть иллюстрацией или подписью под совершенно необычайной серией изобразительных рисунков, коллажей.

Коллаж — это вообще удивительно. Фактически любая речь человеческая — это коллаж, потому что все слова уже есть в словаре, человек набирает эти же известные слова, собирает их в какие-то коллажи, которые мы называем фразами. Так вот, для меня Вагрич неотделим от коллажа, хотя внешне он никогда не менялся. Я не могу вспомнить молодого Вагрича и старого Вагрича — это всегда одно и то же лицо передо мной.

Александр Генис: Бахчанян и соцарт, как эти явления связаны друг с другом?

Виталий Комар: Я думаю, что лучше обратиться к первому номеру журнала «А - Я» и прочесть беседу Бориса Гройса и Эрика Булатова. Гройс говорит Булатову: «Эрик, в твоих работах, конечно, нет ничего от соцарта, от желания отделаться от этого мира насмешкой. Целые традиции есть — Комар и Меламид, Бахчанян и так далее». Эрик говорит: «Нет-нет, это, конечно, не насмешка, потому что это автопортреты все». То есть Эрику не пришло в голову, что может быть самоироничный портрет.

Александр Генис: Согласен, почему бы нет.

Виталий Комар: Это просто не обсуждалось. Один из первых иронических автопортретов мы сделали с Аликом как маленькие пионеры в коротких штанишках.

Александр Генис: Я помню прекрасно эту работу.

Виталий Комар: Возвращаясь к Вагричу. Конечно, сам факт, что такой серьезный философ как Гройс объединил его с соцартом — говорит о многом. Интересно, что журнал «Артфорум» в тот год, когда вышел первый номер журнала «А-Я», попросил нас с Аликом написать две статьи о неофициальном и официальном искусстве. Я помню, первая публикация Вагрича, его работы была сделана под давлением с моей стороны. Я попросил редактора, сказал, что это очень важно, и опубликовал две работы Вагрича те, где Сталин, Лолита и так далее.

Александр Генис: Знаменитые теперь уже коллажи.

Виталий Комар: Да, это была первая публикация вообще в западной прессе. Хотя Вагрич приехал раньше, до меня, но он был очень скромный, поэтому во многом недооцененный мастер. Он безусловно заслуживает гораздо большей известности, гораздо большего места в музеях. Хорошо, что эта выставка находится в самом лучшем месте для русского искусства.

Александр Генис: То есть лучше и в России нет?

Виталий Комар: В России, пожалуй, до сих пор нет лучшей коллекции неофициального искусства. К сожалению, со смертью Нортана Доджа музей несколько сократил свою работу, но музей стал от этого не менее интересный. Здесь есть блестящая коллекция французского искусства, дореволюционного русского искусства и так далее. Я думаю, это очень хорошее событие для Вагрича, для его жены Иры, для всех нас, людей, которые любили его. Ведь это первая замечательная большая музейная выставка Вагрича.

Александр Генис: Кульминацией вечера стала восторженно встреченная американская премьера фильма нашего коллеги Андрея Загданского “Вагрич и Черный квадрат”. Мы уже подробно говорили об этой картине в одном из выпусков “АЧ”.

Сегодня я задал Андрею несколько вопросов, о том, как он видит творчество Бахчаняна - вчера, сегодня и завтра.

Андрей, Как вы представляете себе идеальную выставку Бахчаняна?

​Андрей Загданский: Одна идеальная выставка Бахчаняна — это наш фильм.

Александр Генис: Скромно, но убедительно.

Андрей Загданский: Не только потому, что мы этот фильм сделали, а потому, что фильм меняет масштаб работ Вагрича. Я подчеркиваю: принципиальное изменение масштаба — это и есть правильный подход ко многим работам Вагрича. Ведь что происходит на экране: вы берете маленькую вещь, а Вагрич очень любил маленькие картинки, и разворачиваете ее на весь экран. Когда вы смотрите ее на экране, то это не большая вещь, не два метра на три и не метр на два, а это вещь “на весь экран”. Есть такое измерение: “на весь экран”. И это изображение - “на весь экран” - принципиально меняет ощущение вагричевских работ — они развернуты до предела.

Александр Генис: Вы знаете, однажды я так и сделал. Мы вместе выпускали журнал «Семь дней», и Вагрич принес картинку размером с почтовую марку. Там был изображен скелет, который лезет в петлю, чтобы повеситься, но работа была крохотной. Я говорю: «Вагрич, жалко такую картинку так использовать, давай ее поставим на обложку». В нашем бизнесе тоже есть такое измерение — “на всю обложку”. Так мы и сделали. Вагрич тогда сказал: «Все равно, что марка, что плакат, если есть идея, то она работает всегда». И действительно, его работы не зависят от масштаба.

Андрей Загданский: Мне кажется, что так и нужно обращаться с его концептуальными миниатюрами. Это самое точное определение их жанра. Потому что слово «карикатура», которое часто я слышу по поводу работ Вагрича, меня возмущает. Это не карикатуры, Вагрич не был карикатуристом.

Александр Генис: Это профанация его искусства.

Андрей Загданский: Это неверно во всех смыслах, по отношению к карикатуре в том числе.

Александр Генис: То же самое, что назвать Магритта карикатуристом.

Андрей Загданский: Эти маленькие вещи, развернутые на весь экран, меняют наше представления. Они - как наскальная живопись, если угодно. Моя принципиальная идея заключается в том, что правильная выставка Вагрича — это видеоинсталляция. На сегодняшний день это не так уж сложно. В частности, знаменитые его, знаменитые для узкого круга людей «Телефонные книги» должны предстать как непрерывный поток меняющихся слайдов на экране, тогда эти маленькие «записные книжки» займут весь экран. И вы погрузитесь в этот бесконечный процесс, в это кольцо времени, в которых находился Вагрич.

Собственно говоря, в какой-то степени это сделано в фильме, но только в какой-то степени. Правильная выставка, мне кажется, должна была бы давать нам возможность переходить от одной телефонной книги Вагрича к другой, из одного года в другой. Очень важно, с кем Вагрич говорит, потому что все эти люди известные, принципиальные для Вагрича в Нью-Йорке, те, с кем он общался, с кем он разговаривал, с вами, Саша, с Петром Вайлем, с коллегами-художниками — все это люди, которые влияли на него, есть некоторая синергетика в этих вещах. Это было бы совершенно замечательно представить на экране. Я убежден, что когда-нибудь это будет сделано. Точно так же я убежден, что слава Вагрича и понимание его работ вырастет через 5-10 лет.

(Музыка)

Александр Генис: Ну а теперь наша рубрика “Картинки с выставки” перемещается обратно в нью-йоркскую студии Радио Свобода, где мы с Соломоном Волковым вспоминаем нашего старого друга - Вагрича Бахчаняна, чья ретроспектива сейчас проходит в Музее Циммерли.

Соломон, наша рубрика «Картинки с выставки» - одна из самых старых в наших беседах, я уже сбился со счета, как давно мы говорим об искусстве и о музыке, как мы, соединяя эти темы, рассказываем о выставках, которые проходят в Нью-Йорке. Обычно это - великие имена, знаменитости, часто мастера давних эпох. Но в последнее время нам повезло, и мы говорим просто о друзьях. Очень приятно рассказывать про друзей, которых ты знаешь и любишь. В прошлый раз мы беседовали в рубрике «Картинки с выставки» о творчестве Гриши Брускина, на этот раз мы говорим о Бахчаняне, которого мы оба с вами хорошо знали, любили, помним.

Я хочу задать простые вопроы: что значит для вас Бахчинян и что - его искусство?

Соломон Волков: Знаете, я не разделяю личность Бахчаняна и его искусство, вот в чем дело. Для меня Бахчанян сам по себе был произведением искусства. Мы говорили с вами о Блоке и о том, что Блоку принадлежат замечательные крылатые определения, которые выдают в нем поэта и одновременно замечательного критика: «веселое имя: Пушкин». Блоку же принадлежит выражение «человек-артист». Это замечательное определение, которое, по-моему, полностью применимо к Вагричу Бахчаняну, он был воплощением этих блоковских слов, - он был человеком-артистом.

Александр Генис: А каким артистом? Вы знаете, Синявский, который дружил с Вагричем (они даже у меня дома перешли на «ты» - это был такой смелый шаг, потому что Синявский все-таки кумир). Так вот Синявский сказал, что Вагрич — последний футурист. Вы согласны с этим?

Соломон Волков: И да, и нет. Синявский тоже был замечательный критик и замечательный изобретатель формул. Это хорошая формула, она удобная и что-то она в Вагриче запечатлела. Но для меня он не был футуристом. Вы знаете, я бы футуристов в быту, наверное, совсем не переносил бы.

Александр Генис: Зато Вагрич их обожал. Однажды мы играли в такую игру, я спросил: «В какое время тебе хотело бы жить?». Он сказал: «В 1918 году». Я говорю: «Господи, страшнее времени в русской истории не было». «Зато, говоит Вагрич, какие люди рядом жили».

Соломон Волков: Вы можете себе представить Вагрича, который бы явился в гости с деревянной ложкой в петлице? В нем не было этого, в нем не было “желтокофтаненности”, то, что можно таким словом определить. В нем не было стремления эпатировать, в его внешнем облике, в его поведении, в его манере разговора, в амплитуде его голоса не было ничего вызывающего, ничего громогласного. Он не был ни трибуном, он не был человеком, который бы выглядел так, что он готов сию секунду пойти на баррикады, как говорили и думали, наверное, о себе футуристы. Они в итоге может быть не все пошли на баррикады, но выглядели они как такие громогласные борцы за новое искусство. Вагрич ведь не был таким, согласитесь со мной.

Александр Генис: Хорошо, а к какому движению вы бы его отнесли?

Соломон Волков: Для меня он был воплощением некоего такого дзен-буддизма, что ли, в жизни. То, что он делал, это тоже связано, мысль эта сейчас пришла ко мне в голову, я думаю, в ней есть какое-то зерно, то, что он делал, связано с какой-то восточной традицией, традиция мудреца-наблюдателя, который творит свое искусство не на продажу, а потому что является человеком-артистом, соответствует блоковской формуле, о которой я говорил. В Вагриче был колоссальный внутренний артистизм и изящество, в нем была эта лукавая, но тихая мудрость. И это делало общение с ним очень привлекательным, при том, что он мог быть ядовитым, но и в этом не было никакого пафоса, в этом не было никакого ораторского посыла — это все говорилось тихо, спокойно, с мягкой улыбкой.

Александр Генис: Знаю я эту мягкую улыбку: иголка в вате.

Соломон Волков: Да, видите, вы правильно это сформулировали, иголка в вате, так он ее упаковывал. Другое дело, что иногда эта иголка высовывалась и могла довольно больно уколоть. Но он любил своих друзей, он их щадил, если видел, что его уколы доставляют им боль, то он старался меньше этого делать.

Александр Генис: Меня, знаете, что поражает? У Бахчаняна не было врагов, его все любили. А ведь он мог очень смешно издеваться над кем угодно. Единственный человек, который не простил Бахчаняну ничего, был Солженицын. Когда Солженицын узнал, что Бахчанян создал книгу «Сто однофамильцев Солженицына», то Александр Исаевич высказался крайне отрицательно по поводу всего проекта. Проект был очень смешной, я даже не знаю, чем, собственно, он смешил. Там были подобраны фотографии самых разных людей и к ним подписи. Скажем: Иннокентий Солженицын со «Спидолой» на пляже. У Вагрича часто бывало, что нельзя было понять, почему все так смешно.

То, что вы рассказываете о Вагриче, верно. Он действительно с возрастом мне все чаще представлялся Ходжей Насреддином, что-то в нем было такое восточное, смесь мудрости с юмором. Хотя внешне он с годами становился все больше похожим на Пикассо. Он однажды сидел в своем любимом Централ-парке, там катаются на лошадях туристы, один из увидел Вагрича и закричал: «Хеллоу, Пикассо!». Андрей Загданский снял это эпизод и вставил его в свой фильме.

Соломон Волков: Удача кинематографическая.

Александр Генис: Его творчество, собственно его художество, трудно назвать это одним словом...

Соломон Волков: Это было творчество для себя. Я понимаю, что ему, наверное, хотелось бы, чтобы это творчество узнали бы и оценили возможно большее количество людей, но он ничего для этого не делал. Вагрич не усвоил и не применил ни одной из стратегий современного искусства, направленных на то, чтобы показать себя, чтобы тебя признали, чтобы вокруг твоих работ собиралась бы толпа зевак. Такого не было. Все, что он делал, было маленькое, камерное, иногда были какие-то почеркушки — это все было для себя. Это были афоризмы, которые расходились, и - что тоже характерно - становились народными изречениями. До сих пор я встречаю людей, которые говорят «Мы рождены, чтоб Кафку сделать былью», понятия не имея, что это афоризм Бахчаняна.

Александр Генис: Потому что он в воздухе. Высшая награда творцу, когда его творчество становится фольклором.

Соломон Волков: Я как раз хочу прочесть несколько афоризмов Бахчаняна из его книжки. Она так и называется «Записные книжки», она была издана посмертно его вдовой Ириной Бахчанян.

«Иван Сусанин. Возможно не заблуждается?».

Александр Генис: Это из бесконечной пьесе, где каждый исторический персонаж произносит по одной фразе. Например, Наполеон говорит: «В Москву, в Москву, в Москву!».

Соломон Волков: А вот фраза, которая прямо создана для современных социальных сетей. Я ее как-то поместил у себя в Фейсбуке, потому что подумал: да, это выражает суть Фейсбука. «К читателю: вы меня знаете, а я вас нет». И еще:

«Добрая половина населения злодеи».

«15-летний капитан Лебядкин».

«Всякий, кто ест, умрет».

«Умрут и те, кто еще не родился».

Александр Генис: Это смешно и в то же время довольно мрачно. Вы знаете, когда Вагрич умер, мы все собрались в ресторане «Самовар». Это был, конечно, вечер скорби, мы все очень любили Вагрича, а там были его самые близкие друзья. Но вдова, Ира, принесла отрывки именно из этой книги, которая тогда еще не была издана, и раздала каждому, чтобы он прочитал по фразе. Таким образом каждый из нас помянул Вагрича его афоризмом. Должен сказать, что это были самые веселые поминки, которые я в своей жизни видал.

Соломон Волков: Я прочту еще несколько таких замечательных афоризмов. Вот афоризм, который превосходно, по-моему, характеризует один из аспектов нашей американской жизни: «Эмигранты-лилипуты тоскуют по карликовым березам». По-моему, это прелестно. А вот такой совсем безобидный и совсем не пессимистический афоризм: «У кошки под мышкой».

Александр Генис: Сразу представляешь себе эту картину. У Вагрича есть целый зверинец, где живут словесные звери, например, такой зверь — “иисуслик”.

Соломон Волков: А вот, по-моему, тоже замечательно и тоже, что называется, кстати: «О мертвых или хорошо, или плохо». Или: «Ум от горя». По-моему, каждый из этих афоризмов просто маленький шедевр, который можно бесконечно обдумывать.

Александр Генис: Была бы моя воля, я сделал бы из этих афоризмов отрывной календарь, чтобы на каждом листочке было по одной фразе Вагрича.

Соломон Волков: Замечательная идея.

Александр Генис: Ведь над каждой фразой можно думать целый день. Представляете, вы с утра открываете календарь и всем рассказываете то, что только что прочли.

Соломон Волков: И еще один замечательный, по-моему, афоризм, тоже вечный: «Объявление в КГБ: без стука не входить».

Александр Генис: Вагрич всегда играл словами. Лучшие его произведения связаны с суффиксами. Например, у него есть такой однословный текст: «Лилипутище».

Соломон Волков: Я могу еще прочесть афоризм, который имеет некоторое косвенное отношение ко мне уже хотя бы потому, что использована моя фамилия и очень остроумно: «Между Собакевичем и Волковым».

Александр Генис: Соломон, заканчивая нашу передачу, я хочу сказать про музыку. Вагрич много раз выступал у нас на радио. Кстати, это было весьма мучительно, потому что Вагрич, как ни странно, плохо говорил в микрофон — он стеснялся. Это так удивительно для человека такого остроумия. Он мог любую компанию завести, но перед микрофоном часто каменел.

Мы с ним однажды договорились, что всегда, когда он выступает на Радио Свобода, его будет поддерживать музыка, любимая нами обоими. Дело в том, что Бахчаняна иногда называли Бахом. На его книге “Мух уйма” имя автора выглядит так: Баха а за ним идет “чанян” - этакий ребус.

У настоящего Баха во второй оркестровой сюите есть номер, которое музыканты часто называют «Шутка Баха». Мне показалось уместным закончить передачу именно этим опусом.

Соломон Волков: Итак, «Бадинерия» из баховской оркестровой сюиты номер два - в память о Вагриче Бахчаняне.

(Музыка)