Александр Генис: Экскурсии нашей рубрики “Картинки с выставки” редко приводят нас в Библиотеку Моргана. Уступая таким популярным конкурентам, как Метрополитен, МОМА и Гуггенхайм, она не на виду, но для знатоков и любителей, этот музей редкостей не знает себе равных в Нью-Йорке. Основу Библиотеки составила частная коллекция банкира Джона Пирпонта Моргана, который стал собирать манускрипты и редкие книги еще в 1890 году. Он учился в Геттингенском университете и вывез из Европы страстную любовь к средневековью и Ренессансу. Говорят, что Морган любил сидеть за письменным столом в рыцарском шлеме.
Среди шедевров музея, не считая великих картин, сразу три Библии Гуттенберга и собрание египетских папирусов. Но особое место занимают автографы прославленных авторов. Рукописи Диккенса и Сент-Экзюпери, партитуры Генделя, Глюка, Шопена.
Выставки в Библиотеке Моргана редко бывают шумными блокбастерами, но они часто привлекают культурную элиту города. Так было и на этот раз, когда экспозиция впервые собрала книжную графику Матисса, выставив 30 из 50 его проектов.
(Музыка)
Анри Матисс более сорока лет, вплоть до смерти в 1954 году, работал с книгами. Книга для Матисса была прежде всего декоративным объектом. Вслед за ренессансными мастерами он трактовал ее как драгоценную реликвию, коллекционную редкость, щедрый дар или почетную награду. Поэтому, считал художник, иллюстрации конечно же не должны ничего иллюстрировать. Они сопровождают текст, идя параллельными путями - в ту же сторону, но не пересекаясь с ним.
Так выполнены рисунки 1935 года к первому американскому изданию “Улисса”. Матисс сразу признался автору, что не читал его книгу, но Джойс все равно пришел в восторг от рисунков. И понятно - почему. Глядя на “сирен” из самой запутанной главы романа, зритель невольно узнает туманные, но соблазнительные фигуры, сотканные автором из снов пополам с вожделением.
Большим достижением художника стала книга стихов Стефана Малларме. Иллюстрируя поэзию, которую по словам Гонкуров нельзя перевести ни на один язык, включая французский, Матисс рассматривал текст как графический компонент. Кураторы представили весь процесс работы над книгой, поэтому я, как старый метранпаж, смог оценить тонкости верстки. Работая с каждый разворотом, Матисс стремился найти такой баланс черного с белым, который создавал равновесие, но и разрушал его, придавая динамизм композиции.
Более того, экспозиция впускает зрителя в творческую мастерскую Матисса. На примере лебедя, украшающего книгу Малларме, мы видим, что законченному рисунку предшествовала утомительная, по-ученически усердная работа. Сперва лебедь рисовался по всем академическим правилам, со штриховкой, растушёвкой и многочисленными поправками. Один мертвый эскиз сменял другой, пока глаз автора не находил в хаосе линий нужные ему формы. Тогда Матисс обводил углем лебединый абрис и переносил его в книгу. Результат кажется плодом спонтанной игры, но не является им. Следить за черновой работой гения представляется кощунством - как смотреть на исчирканные поправками рукописи Моцарта или Пушкина. Но тем не менее, именно так - из ремесленного труда - рождалась то парящая, то танцующая линия Матисса, оживляющая все, чего касалась его рука.
Работая над книгой 10 месяцев и выводя из себя типографа, художник в конце концов создал уникальный по гармонии, дерзости и завершенности объект, предназначенный для любования, а не чтения. Утилитарная (если такая бывает) польза книги уступает её чисто художественной ценности, о чем говорит и цена. Сборник Малларме вышел тиражом в 145 экземпляров. Каждый стоил 16 000 франков, по сегодняшнему курсу это 12 тысяч долларов. Сперва из-за Великой депрессии книга расходилась плохо, но всего через 16 лет ее цена выросла в четыре раза. Сегодня эти книги не продаются, а хранятся музеями, вроде библиотеки Моргана.
В сущности, Матисс вернул книгу к её истоку, отменив главное преимущество книгопечатания - тираж. Из копеечного продукта массового производства, он вновь превратил ее в бесценный раритет. Таких книг не может быть много, но этого и не надо, ибо каждая достойна уникального места в коллекции самых дорогих для владельца вещей.
Как ни странно, в таком обращении с книгой можно увидеть не только ее прошлое, но и будущее. Сегодня книга теряет свою материальную оболочку. Она стала набором слов, возникающим на экранах всех видов и размеров. Споткнувшись об электронную книгу, чтение теряет привычный нам обиход. Уверен, что мы - последнее поколение, окружающее себя тысячами книг. В скором будущем личная библиотека будет казаться такой же нелепостью, как персональный продуктовый склад по соседству с супермаркетом.
В этой ситуации книгу может спасти только искусство. Став драгоценной, она превратится в любимый экспонат и будет играть в нашем жилье ту же роль, что картины. Вместо шкафов и полок - несколько книг, каждая из которых требует любовного созерцания и белых перчаток.
Именно такая книга венчает выставку Матисса. Это - знаменитый фолиант 1947 года “Джаз”. Стареющий художник в эти годы обратился к апликациям, научившись по его словам “рисовать ножницами”. “Джаз” (первоначально он хотел назвать эту книгу “Цирк”) составляют свободные цветные фантазии. Самая знаменитая из них, та, что попала на плакат выставки, изображает черную фигуру с красным сердцем. Вокруг человечка - бескомпромиссно синее небо с беззастенчиво золотыми звездами. Расставив руки, склонив голову, прихрамывающей, по-джазовому синкопированной походкой он идет к нам навстречу, чтобы поделиться радостью.
(Музыка)
Александр Генис: Сегодняшний выпуск «Картинки с выставки», посвященный Матиссу, мы продолжим с Соломоном Волковым.
Соломон, как вы относитесь к иллюстрациям в книгах?
Соломон Волков: Они мне скорее мешают, чем помогают. Потому что когда я открываю книгу, то хочу читать текст, а иллюстрации неизбежно перетягивают на себя внимание, точно так же, как музыка в фильмах перетягивает тоже внимание на себя и отвлекает от собственно киноповествования. Однако в кино ты не можешь избавиться от необходимости слушать музыку, она сопровождает сам процесс восприятия произведения, но в книге ты можешь спокойно проигнорировать иллюстрации, что я, кстати, часто и делаю. Потом, спустя уже какое-то время, когда мне не нужно читать текст, тогда я могу спокойно отдельно посмотреть на иллюстрации, их оценить и решить, помогали ли они мне воспринимать текст и будут ли они мне помогать или же я могу продолжать их игнорировать.
Александр Генис: А я очень люблю иллюстрированные книги с детства. Может быть потому, что все мои любимые романы детства были приключенческими, и их иллюстрировали замечательные художники, например - Доре. Я не могу представить себе эти книги без старых картинок, которые были такими подробными и интересными, что конкурировали с картами, которые в приключенческие романы тоже включались. Но и взрослые иллюстрированные книги я люблю, если это настоящие художники. «Божественная комедия» с иллюстрациями Боттичелли, слабо что ли? Или, например, Эрнст Неизвестный выполнил для «Преступления и наказания» восхитительные иллюстрациями.
Вы правильно сказали, это как музыка в кино. Иллюстрации создают настроение, а не показывают, что происходит. Я, например, очень люблю художника, он живет здесь, в Америке, Игоря Тюльпанова, он, по-моему, замечательный иллюстратор. Я помню его иллюстрации к Стругацким. Да и вообще в Советском Союзе книжные иллюстраторы часто были более радикальными, чем другие художники - им больше позволялось. Вспомним замечательного эстонского художник Юло Соостера, он иллюстрировал фантастику, Клиффорда Саймака, например. Так что книжная графика для меня играла всегда большую роль. У меня даже есть такая теория, я понимаю, что она не научная, зато моя. Есть искусство ужа и искусство сокола. Искусство сокола — это итальянские фрески, оно большое, на всю стену, а искусство ужа — это немецкое искусство, которое ползет по странице, это искусство Дюрера, скажем. Я, скорее, на стороне ужа.
Соломон Волков: Вы помните, как звали английского иллюстратора первого издания «Записок Пиквикского клуба»?
Александр Генис: Крукшенк.
Соломон Волков: Когда вы мне сказали о своих любимых иллюстрациях, то я вспомнил иллюстрации Крукшенка, и подумал, что да, это для меня были очень важные иллюстрации, они навсегда для меня пропитали облик этой книги Диккенса, которую я люблю больше всех других его книг.
Александр Генис: Ну, это - не фокус, «Пиквикский клуб» - книга, которая помогает всем и от всего, от двоек до старости, спасительная книга.
Соломон Волков: Из советских иллюстраторов мне опять-таки навскидку запомнилась иллюстрация художника Рудакова к «Милому другу» Мопассана. У меня был дома в Риге большой том Мопассана, который родители от меня прятали на заднюю полку, я его, естественно, оттуда извлекал, когда они уходили, прочел «Милого друга», «Жизнь», рассказы. Иллюстрации Рудакова для меня всегда остались связанными с «Милым другом», который тоже является одним из моих любимых романов.
Александр Генис: Вот видите, это работа сродни переводческой. Мастер сумел добавил что-то писателю и его книги.
Соломон Волков: Дюруа я вижу только таким, каким его изобразил Рудаков.
Александр Генис: Но вернемся к Матиссу.
Соломон Волков: Я бы хотел продолжить разговор о Матиссе, но не в связи с его книжными иллюстрациями, поскольку вы уже о них рассказали. Хочу вспомнить один чрезвычайно примечательный эпизод из его жизни. Примечательный он оказался и в жизни Матисса, и в жизни той страны, куда он приехал — это была Россия в 1911 году.
Матисс любил экзотические места, он побывал до этого на Средиземноморье, он побывал до этого в Марокко. Но, конечно, поездка в 1911 году (ей исполняется в этом году 105 лет, не круглая дата, но почему бы не вспомнить) поездка для него в Москву была особенной экзотикой. Его туда завлек Сергей Иванович Щукин, богатый московский наследник купеческой семьи и знаменитый коллекционер. Щукин и его соперник в этом деле Морозов собрали ту коллекцию новой французской живописи, которая составляет основу блистательного собрания Пушкинского музея и Эрмитажа, гордость этих двух институций, то, чем в последние годы они, скажу откровенно, и кормятся, продавая право на показы этих произведений за рубежом. Оба коллекционера были пионерами, новаторами в этой области. Они начали собирать французскую живопись тогда, когда она вызывала сопротивление не то, что в России, но и на родине художников. Они собирали главным образом Пикассо и Матисса, и это составило основу их коллекции.
Александр Генис: Из-за них русское собрание этих художников лучше, чем американская, а могло быть наоборот. Дело в том, что впервые этими художниками по-настоящему заинтересовалась Гертруда Стайн. Кто-то, о чем она всю жизнь жалела, привел к ней в парижскую квартиру и Щукина, и Морозова. Они увидели Матисса, увидели Пикассо, им это понравилось. Но они были намного богаче, чем Гертруда Стайн, поэтому резко взвинтили цены. Хотя Гертруда Стайн дружила с Матиссом, но цены были несопоставимые. Поэтому в России оказались лучшее работы и Пикассо молодого, и Матисса. В Метрополитен таких нет.
Соломон Волков: Щукин увлек Матисса, сказав, что в Москве он увидит невероятную экзотику, что это будет Азия. Он, конечно, хитрил, сам-то он не считал Москву Азией, а себя азиатом.
Александр Генис: Понятно, почему — Матисс не зря в Марокко ездил, он за красками ездил, он хотел экзотики.
Соломон Волков: Щукин знал, чем его увлечь, потому что для Матисса, парижанина, путешествие, это дело было в октябре, уже не в теплую Москву было большим приключением. До этого Щукин заказал Матиссу два больших панно, знаменитые «Музыка» и «Танец», которые до сих пор являются центральными во всем раннем творчестве Матисса.
Александр Генис: И может быть основополагающие работы в современном искусстве.
Соломон Волков: Матисс приехал в Москву, за две недели, которые он там провел, он сначала приехал ненадолго в Петербург, потом в Москву, где, собственно, и жил Щукин, программа его была невероятно насыщенной. Он очень много успел и многое увидел. Конечно, главным впечатлением Матисса оказалась русская средневековая икона, которая привела его в полнейший восторг. Ему показывал коллекцию свою иконную и коллекцию икон в Третьяковской галерее, в монастырях, во многих церквях, Илья Остроухов, знаменитый московский художник и коллекционер, тоже из купцов, родственник, кстати, Щукина. Для Матисса это было грандиозным открытием. И то, что тогда Матисс высказался в поддержку иконы, стало очень важным моментом в переломе отношения к иконе не только на Западе, но и в самой России. Ведь Матисс к этому времени был уже большим авторитетом для эстетской части русской элиты. То, что знаменитый иностранец так поразился этим иконам, сыграло существенную роль в росте художественного авторитета этих икон, последовали выставки большие в Петербурге, в Москве.
Но Матисса так же по разным другим местам водили. Его привели, например, на заседание общества «Свободная эстетика». Это любопытная организация, которую возглавлял Брюсов, которая существовала при московском литературно-художественном кружке, который в свою очередь существовал на средства, я этого не знал, пока специально не занялся этим вопросом, существовал на средства от карточной игры главным образом. Туда приходили люди искусства, но приходило и много просто богатых людей - купцы, промышленники, врачи, дантисты, инженеры, они сидели, ночь напролет играли в карты. Чем позднее было время, чем ближе к утру, тем большая мзда взималась за возможность играть. Люди оставляли существенные суммы не только за карточным столом, но платили большие деньги за право сидеть не в притоне карточном, а в таком уважаемом и приличном месте.
Александр Генис: Это старинная традиция. В Мюнхене, например, опера существовала на налог за продажу игральных карт. А в Лос-Вегасе очень приличный университет существует за счет доходов от казино. Так пороки работают на просвещение.
Соломон Волков: Одно из посещений Матисса связано с музыкой. Он пошел в оперу, которая называлась “Частная опера Зимина” — он тоже был купцом. Вся московская культура того времени существовала на купеческие деньги, начиная с Художественного театра и кончая авангардными коллекциями Щукина и Морозова. Было и две частных оперы - Мамонтова и Зимина.
Об опере Зимина реже вспоминают, а это было очень существенное учреждение. Любопытно, что автор двухтомной биографии Матисса, которая, кстати, переведена на русский язык, почему-то считала, что знает русский язык. Но когда речь зашла о частном театре Зимина, она решила, что Матисса повели на частное представление и описала его визит в оперу Зимина, где показывали «Пиковую даму», как специально исполненное частное представление специально для Матисса, куда невозможно было получить билеты. Билеты невозможно было получить, потому что данная постановка «Пикова дама» была очень популярна, а пойти туда мог всякий, кто сумел купить билет.
Матисса повели смотреть на декорации в основном. Их оформлял Федор Федоровский, впоследствии главный художник Большого театра, все считали, что это большая удача. Матисс, который чрезвычайно скептически отозвался о виденной им современной русской живописи, декорации Федоровского как раз расхвалил. В антракте Зимин пригласил Матисса к себе в кабинет, где ждало гостя роскошное угощение, и невзначай сказал: «У меня тут шикарный альбом, тут цветочки стоят, не сделает ли зарисовку?». И действительно Матисс сел за альбом. То ли ему понравились эти цветы, то ли музыка «Пиковой дамы», то ли угощение. Андрей Белый вспоминал, как ему Щукин говорил, что Матисс ест осетрину, запивает шампанским и не хочет возвращаться во Францию. Так со временем обнаружили матиссовские наброски чрезвычайно эффектные в альбоме Зимина в архиве московском, никто не знал, что там есть еще один Матисс.
Чтобы проиллюстрировать музыкой посещение Матиссом оперы, а он, кстати, был еще на представлении Художественного театра, где посмотрел пьесу Гамсуна «Драма жизни», в которой играли Станиславский и Книппер-Чехова, тоже, между прочим, неплохое впечатление. Так вот, чтобы проиллюстрировать посещение «Пиковой дамы» Матисса, мы покажем запись, которая относится приблизительно к этим же годам, из «Пиковой дамы». Поет Медея Фигнер, ария Лизы из оперы «Пиковая дама». Вот эту музыку мог услышать Матисс в 1911 году.
(Музыка)
Александр Генис: Соломон, Матисс ведь был чрезвычайно чувствительным к музыке?
Соломон Волков: Да, он был почти профессиональным музыкантом. Он юношей хорошо научился играть на скрипке и стал хорошим скрипачом.
Александр Генис: И это чувствуется в его картинах. Не зря «Танец», не зря «Музыка», его панно очень мелодичны. Скажем, у Пикассо вы этого не найдете, а Матисса линия действительно танцует.
Соломон Волков: Матисс глубоко чувствовал и понимал музыку. Он своих детей изрядно помучил тем, что хотел из них сделать профессиональных музыкантов, что ему не удалось. Его сын Пьер, который в Нью-Йорке в более поздние годы владел картинной галереей, с ужасом вспоминал, как он мучился, играя все эти необходимые пассажи под надсмотром отца. Это были самые для него ненавистные часы, когда отец говорил: “бери в руки инструмент и занимайся, ты должен заниматься, я не занимался, из-за этого я не смог стать профессиональным скрипачом”.
Александр Генис: Представляю, как много бы потеряло современное искусство, если бы Матисс стал скрипачом, а не художником.
Соломон Волков: Чтобы проиллюстрировать эту сторону личности Матисса, о которой не так часто вспоминают, я хочу показать музыку, которую он как скрипач играл в те годы, потому что мимо нее не прошел ни один начинающий скрипач. Это «Медитация» из оперы Массне «Таис», очень популярная пьеса.
Александр Генис: Особенно среди любителей фигурного катания, потому что под нее часто выступают фигуристы.
Соломон Волков: Должен сказать, что с точки зрения скрипичной эта пьеса вполне доступна даже непрофессиональному скрипачу. Прелестная французская музыка, если в нее вслушаться, можно подумать, что струиться свет, чем-то похожий на свет, струящийся на нас с картин Матисса.
Играет - и по-моему, божественно! - Натан Мильштейн.
(Музыка)
