Александр Генис: В эфире Нью-Йоркский Альманах, в котором мы с музыковедом и историком культуры Соломоном Волковым рассказываем о новостях культурной жизни, какими они видятся из Нью-Йорка.

Я предлагаю сегодняшний Альманах открыть юбилеем, который для всех нью-йоркцев чрезвычайно важен: 125 лет Карнеги Холл. Это, наверное, самый знаменитый концертный зал Америки, не так ли?

Соломон Волков: Да, и один из самых знаменитых, может быть самый знаменитый концертный зал всего мира, в любом случае в первую тройку он точно входит.

Александр Генис: Даже те люди, которые никогда в жизни не слушали музыку и никогда не посещали в Карнеги Холл, знают анекдот про него.

Соломон Волков: Как попасть в Карнеги Холл?

Александр Генис: Он, говорят, что этот анекдот связан с именем Яши Хейфеца, которого спросил турист на улице, как попасть в Карнеги Холл, и он, не задумываясь, сказал: «Практикуйтесь, практикуйтесь, практикуйтесь”. Этот анекдот приписывали разным людям, и Яша Хейфец один из них.

Карнеги Холл сегодня выглядит еще лучше, чем когда бы то ни было, потому что недавно произошла большая реставрация. Это огромное заведение, один из самых больших домов, построенных в конце XIX века. Он, конечно, связан с именем Карнеги, и сегодня, когда во время предвыборной кампании много говорят о богатых, об этом стоит вспомнить. Карнеги, который дал свое имя этому залу, потому что он его построил. Это была его частная собственность. До 1925 года Карнеги Холл принадлежал семье Карнеги, и они там устраивали концерты, и только потом его продали городу.

Карнеги - бедный шотландский эмигрант, фигура чрезвычайно интересная, он начинал с самых низов, беднее его никого не было — но он страшно разбогател. Об этом Карнеги написал книгу, которая была чрезвычайно влиятельна тогда, да и сейчас тоже, называется она «Евангелие богатых». В этой книге он говорил о том, что богатые должны все свои деньги раздать, потому что жизнь олигарха, как мы сказали бы сегодня, делится на две части: в первую половину он зарабатывает деньги, а потом вон их раздает. Его рабочие говорили: “ну так раздайте нам сейчас и наличными”. Карнеги отвечал: «Ни в коем случае. Каждый рабочий предпочел, чтобы ему увеличили зарплату, а я предпочитаю построить библиотеку или концертный зал, потому что это позволит вырасти этим рабочим и стать другими людьми, подняться выше по социальной ступени». Он считал, что дело богатых — устройство социального лифта в Америке. В итоге во всем мире им была основана сеть карнегиевских библиотек - три тысячи только в Америке, а он еще много помогал своей родной Шотландии. Знаете, Соломон, сколько он денег раздал — 78 миллиардов по нашему счету, 90% его состояния.

Но, наверное, лучшее из того, что он оставил миру — Карнеги Холл. Вам нравится слушать музыку там?

Соломон Волков: Да. Я вам скажу сейчас, почему: там, если можно такое вымолвить — идеальная акустика. Там все слышно с необыкновенной прозрачностью и выпуклостью.

Я в очередной раз имел счастливую возможность в этом убедиться, когда недавно побывал в Карнеги на двух концертах. Приехал с гастролями Баварский оркестр радио, который возглавляет наш рижский земляк Марис Янсонс. Меня с Марисом связывает не только то, что мы учились вместе в одной школе, но и в одном классе, сидели за соседними партами. Так что нашей дружбе 55 лет, я думаю, как минимум. У меня много соображений по поводу этих двух концертов но я начну с Карнеги Холл как такового. Мне было чрезвычайно любопытно наблюдать за публикой.

Александр Генис: А ведь надо сказать, что публика в Карнеги Холл очень разная, это не та же публика, что ходит на филармонические концерты. Карнеги Холл был всегда демократическим заведением, ведь там выступали все знаменитые джазисты — Гудман, Эллингтон, Глен Миллер, там выступали рокеры и, конечно же, там дважды выступали «Битлз», то есть публика там самая разная. Более того, даже мы с вами там выступали. Помните, когда мы вручали первый раз премию «Либерти», то мы это происходило на сцене Карнеги Холл в 1999 году. Надо сказать, что когда я попал наконец на сцену Карнеги Холл, догадываясь, что больше меня туда никогда не пустят, я встал на сцену, посмотрел в зал и представил себе, что должен чувствовать музыкант, который играет в таком огромном зале, а он действительно огромный, там почти три тысячи мест. Это ощущение, по-моему, электризует любого, даже самого опытного музыканта, не так ли?

Соломон Волков: Вообще Карнеги присуща некоторая аура. Я не люблю это выражение «место намолено».

Александр Генис: А я люблю, я в это верю.

Соломон Волков: Я не люблю это выражение. А в то, что это слово выражает, я верю. Я верю, что создается определенная аура, что она каким-то образом формируется усилиями поколений музыкантов.

Александр Генис: Начиная с первого концерта, который дал все-таки сам Петр Ильич Чайковский.

Соломон Волков: Безусловно. И отсюда особая связь Карнеги с Россией, которая никогда не прерывалась Несмотря ни на какие политические затруднения в отношениях между Советским Союзом, сейчас Россией и Соединенными Штатами, Карнеги всегда остается той нейтральной площадкой, на которой возможно взаимодействие и встреча культур двух этих великих стран.

Опять-таки публика в Карнеги. Конечно, выступали «Битлз», но вы забываете о ценах, цены все-таки очень высокие. Я все время слышу постоянный рефрен — седеющая аудитория. У меня все время простое возражение на это: если бы действительно это была седеющая аудитория, то в какой-то момент это был бы не зал, а кладбище. Нет, ничего подобного. Да, в этой аудитории много седых голов, но это все время новые седые головы.

Александр Генис: Я не вижу в этом ничего странного, потому что считаю: любовь к классической музыке приходит с возрастом, это как лучшее вино - оно должна быть выдержано.

Соломон Волков: Все время приходят следующее и следующее поколение седовласых посетителей.

Александр Генис: Люди открывают для себя высокую культуру. Знаете, как говорили китайцы: сначала художник пишет реки и горы, потом он занимается всем на свете и только к старости он приходит и видит реки и горы. Так и мы, мы можем что угодно искать, но потом мы понимаем, что есть Бах, что есть Бетховен, что есть Шекспир, и мы возвращаемся к тому, что и так все знали. Я это по себе чувствую, потому что для меня большая музыка открылась лишь после 40 лет. Подозреваю, что не я один такой.

Соломон Волков: Так что, видите, в этом отношении Карнеги тоже очень репрезентативен. Да, там есть определенная часть публики седовласая, которую мы считаем естественной публикой и в опрере Метрополитен, и в филармоническом зале. Но очень много среднего возраста людей и много молодежи, совершенно не каким-то парадным образом одетой, демократически одетая, демократически себя ведущая, не ощущающая себя какими-то неофитами в этом зале. Возвращаясь к концертам: две программы Янсонса, и ни разу никто не зааплодировал между частями. То есть это показывает, что публика не первый раз уже приходит, она знает о концертном этикете.

Что же касается самих концертов, то должен вам сказать с полной откровенностью и беспристрастностью: несмотря на то, что с Янсонсом меня связывают многолетние приятельские отношения, я с полной ответственностью говорю, что на сегодняшний момент этот оркестр баварского радио является лучшим в мире, и Марис Янсонс является ведущим современным симфоническим дирижером.

Александр Генис: Уже хорошо.

​Соломон Волков: Эти два концерта произвели на меня ошеломительное впечатление. То есть Янсонс, который уже много лет работает исключительно с этим оркестром, он до недавнего времени являлся руководителем амстердамского Конценртгебау, таким образом возглавлял два оркестра, которые входили по официальному рейтингу в пятерку лучших оркестров мира. Но сейчас его оркестр — это оркестр Баварского радио, который базируется в Мюнхене. Он сам создал этот оркестр. Я не раз и не два слышал Янсонса с этим оркестром здесь в Нью-Йорке, и каждый раз степень взаимодействия дирижера и оркестра подымается на новую высоту, на новую ступеньку. Это музыканты, которые дышат вместе с дирижером, они составляют единое целое. Я когда их слушал, то вспоминал строки Ахматовой: «Онегина воздушная громада как облако стояла надо мной». Звучание этого оркестра — воздушная громада. Это одновременно нечто воздушное, нежное, пианиссимо незабываемое. И в мгновенье ока, без малейшего перехода, без малейшей нестыковочки это звучание может превратиться в нечто массивное, ликующее, дух перехватывает от этого. Оркестр этот в состоянии переходить все возможные градации от пианиссимо до фортиссимо. Это происходит, как будто это не коллектив из ста человек, а один солист играет. При этом они не отрываясь смотрят на дирижера, и иргают абсолютно увлеченно, с полной отдачей.

Оркестрант ведь на самом деле, я это не устаю повторять, болезненное существо. На самом деле, кто такой оркестрант? Это неудавшийся солист, раз уж мы об этом говорим.

Александр Генис: Да, вы не раз так говорили. Меня всегда поражает этот образ: оркестр как коллектив блестящих неудачников.

Соломон Волков: Но здесь никто не чувствуют никакой ущербности, они счастливы музицировать со своим маэстро, потому что знают, что дирижер в свою очередь отдает им все свое существо, он с ними живет, он с ними печалится, он с ними радуется. Так что это были два совершенно незабываемых концерта. Первый концерт был с очень любопытной программой, там прозвучало произведение современного американского композитора Джона Корильяно «Фантазия на остинато», в которой была задействована мелодическая фигура из 7 симфонии Бетховена. Затем прозвучало произведение Эриха Корнгольда, известного кинокомпозитора. Это тоже любопытно: он австриец, венец, который эмигрировал в гитлеровское время в Соединенные Штаты, стал одним из самых популярных голливудских композиторов, но продолжал сочинять в классическом роде. Скрипичный концерт его сыграл один из очень примечательных молодых виртуозов Леонидас Кавакас. Во втором отделении прозвучала 8 симфония Дворжака. Я, знаете, о чем думал? Брамс покровительствовал Дворжаку, что неудивительно, поскольку Дворжак работал, условно говоря, в брамсовской модели симфонизма.

Александр Генис: При том, что Дворжак, конечно, пытался создать чешскую национальную музыку и боролся с немецким засильем в музыке.

Соломон Волков: Вы как раз сейчас затронули очень важную тему. Когда он вводил национальную идиому, то отклонялся от немецкой модели. Но при этом, знаете, три знаменитых Б?

Александр Генис: Брамс, Бетховен, Бах.

Соломон Волков: Некоторые может быть поставят четвертое Б - Брукнера туда. Но никому в голову не придет поставить в эту четверку Дворжака. Да, хороший симфонист, известный, но не того калибра. Так вот, в исполнении Янсонса эта симфония был калибра Брамса. Вся эта воздушность и эта естественность, мягкость, живость воплощения этого национального колорита были необыкновенными. Послушаем, как Янсонс это делает.

(Музыка)

​Соломон Волков: Во втором концерте, где дирижировал Марис Янсонс, прозвучало только одно произведение — это 7 симфония Шостаковича. Ее играли без перерыва, не было антракта, с финалом публика разошлась. Но она разошлась лишь после 10-минутной стоячей овации. Для меня этот концерт был чрезвычайно важен, причем не только с чисто музыкальной точки зрения, хотя это было потрясающее исполнение, а с точки зрения символики того, что происходило. Судите сами: симфония, которую сам Шостакович назвал «Ленинградской», про которую долгое врем считалось, что она посвящена исключительно блокаде Ленинграда в годы Великой отечественной войны, звучит в Карнеги Холле в Нью-Йорке. где с огромной любовью к этой музыке играл оркестр из города Мюнхена.

Александр Генис: Из города Гитлера, город, который первым подхватил нацистскую идеологию. Я недавно был в Мюнхене, там есть великолепный музей нацизма, который показывает, какова огромная роль Мюнхена была в становлении гитлеровского режима.

Соломон Волков: Но продолжим: оркестр этот играл под управлением Мариса Янсонса, сына который латыша и еврейки, вырос он в этом самом Ленинграде, которому так или иначе посвящена симфония Шостаковича. Дирижер этот прославился на Западе в первую очередь. Он дирижирует этим произведением в Карнеги Холл, и американцы, которые сидели рядом со мной и в соседних ложах, плакали! Когда произведение кончилось, они все вскочили, причем некоторые вскочили раньше, еще музыка не кончилась, они встали, потому что они уже не могли сидеть на своих местах от того напора, который выражен в финале симфонии Шостаковича, и у них на глазах были слезы. Поэтому для меня это был концерт невероятной символической силы, невероятного символического значения. Конечно же, он совпал с празднованием годовщины победы в Великой отечественной войне.

Александр Генис: 7 симфония сыграла огромную роль в судьбе Шостаковича, да и в судьбе русской музыки в Америке. 62 раза играли эту симфонию в сезон 1942-43 годов, когда впервые после премьеры под руководством Тосканини по всей Америке прокатилась эта симфония. При этом, надо сказать, что далеко не всем она понравилась тогда. Например, Рахманинов, отреагировал так: «Ну, хорошо, а теперь пойдемте пить чай».

Соломон Волков: В этом смысле интересно прочесть аннотацию в программе Карнеги Холл. Потому что она — выражение мейнстримного консенсуса. Это то, что музыкальная американская критика предлагает массовому слушателю. Там обсуждается программа 7 симфонии, ее открытая заявленная программа, которая, как мы знаем, прокламировалась в свое время как описание вторжения гитлеровских войск в Советский Союз.

Александр Генис: Тема нашествия.

Соломон Волков: Да, “тема нашествия” знаменитая, которую знают даже те, кто совсем музыки не знает, не то, что Шостаковича. В любом случае это самый знаменитый музыкальный эпизод в творчестве Шостаковича и один из самых знаменитых в мировом симфонизме ХХ века. Но вслед за этим появилось иное толкование этой симфонии, которое Шостакович впервые озвучил в разговоре со мной, когда вышла книга его мемуаров на Западе, мною подготовленная к печати, то это было одно из тех нескольких мест, которые вызвали крайнее изумление и у многих сопротивление.

Александр Генис: И недоверие.

Соломон Волков: И недоверие, да.

Александр Генис: Речь идет о том, что эта тема была создана до войны, что меняет ее смысл.

Соломон Волков: Это - абсолютно неоспоримый факт, на сегодняшний день подтвержденный свидетельствами учеников Шостаковича, которым он эту тему играл до войны. Но важнее смысл появления этой темы. Шостакович сказал мне, что, конечно, это военная симфония, конечно же, она посвящена Ленинграду, но она посвящена не только тому Ленинграду, который Гитлер пытался уничтожить, она посвящена также тому Ленинграду, который пытался уничтожить Сталин.

Вдумайтесь, если бы композитор столь точный, как Шостакович, описывал бы действительно вторжение немецких войск в Советский Союз, то вспомните, как оно началось — сразу, агрессивно, бомбежки сразу всех городов, аэродромов, мгновенное наступление огромной механизированной махины. А как начинается эта тема в музыке?

Александр Генис: Я совершенно с вами согласен. Именно с точки зрения музыки как раз слова Шостаковича, что это о Сталине и Ленинграде, звучат убедительно. Дело в том, что ведь не сразу эта тема становится грозной. Сначала мы не слышим ничего страшного — музыка напоминает болеро, медленно что-то нарастает, нечто что-то красивое, и вдруг мы слышим, как барабаны делают эту тему все более и более грозной. То есть начиналось все на мирной ноте, но то, во что превратилось — ужасно.

Соломон Волков: Именно это и было объяснением Шостаковича, он говорил: “это - ползучее наступление на твою душу с разных сторон”. И в этом он видел значение всего этого эпизода. Этот эпизод как некая машина, которая враждебна человеку, она постепенно его захватывает и завоевывает.

Александр Генис: Как в “Исправительной колонии” Кафки, где постепенно человек уничтожается машиной государства.

Соломон Волков: Поначалу это объяснение Шостаковича, как вы и заметили справедливо, было воспринято с недоверием. Но постепенно эта точка зрения приобретает все большее количество сторонников именно потому, что люди начинают вслушиваться в музыку. В этом смысле, то, с чего я начал, эта аннотация в программке Карнеги Холл к данному исполнению, она очень показательна, она излагает одну точку зрения о том, что эта симфония отображает фашистское нашествие, другую точку зрения, что она связана также и со сталинизмом, с коррупционным воздействием сталинизма на душу человека. И в конце автор этой аннотации говорит, что да, мы можем найти аргументы в пользу и одной точки зрения, и другой, но так же и объединенной точки зрения, вот что интересно. То есть да, возможна и такая, и такая интерпретация. Это согласуется с тем, что говорил об этом сочинении сам Шостакович: это и о том Ленинграде, который подвергся атаке Гитлера, но и о том Ленинграде, который подвергся атаке Сталина.

Александр Генис: Соломон, 7 симфонию играли лучшие дирижеры — Баршай, Бернстайн, Кондрашин. Чем отличается исполнение Янсонса?

Соломон Волков: Оно отличается именно тем, о чем я сказал, когда описывал тот изумительный инструмент, в который превратил Баварский оркестр Янсонс. Это ансамбль, который может донести каждую ноту, пропеть каждую ноту. Симфония Шостаковича по первому впечатлению может представиться очень громоздкой, и это было одной из претензий.

Александр Генис: Она очень большая - 75 минут.

Соломон Волков: Поэтому ее и играют как целый концерт. Это вызывало претензии, некоторая громоздкость ее, которую можно преодолеть, что Янсонс и сделал. Но еще важнее: у Шостаковича есть куски музыки, которые можно определить как квадратные. И это всегда вызывало к нему колоссальные претензии.

Александр Генис: А что это значит, я не понимаю?

Соломон Волков: Музыка движется квадратами, она не текучая.

Александр Генис: То есть не река, а геометрия?

Соломон Волков: Да, и это иногда чувствовалось даже в самых лучших исполнениях 7-й, которые мне доводилось слышать. У Янсонса этого нет совершенно, все переходит плавно из одного в другое, все течет именно как такая огромная спокойная река. Там могут быть и водопады грандиозные, какие-то бурные потоки, но это все Миссисипи или Волга. Не зря, когда я слушал именно это исполнение в Карнеги Холл, мне пришло в голову сравнение с «Войной и миром» Льва Толстого. Эта симфония — «Война и мир» в музыке, потому что в ней есть и война, в ней есть и мир, причем мир как божье явление, как грандиозная вселенная, которая обнимает все собою, все существование наше.

Александр Генис: Можно сказать, мироздание.

Соломон Волков: Все мироздание - именно. Я почти сорок лет здесь живу, буквально через месяц будет сорок лет, как я живу в Нью-Йорке, и за эти годы отношение к 7-й менялось. Сейчас наконец приходит понимание того, что это сочинение является одним из центральных в симфоническом репертуаре ХХ века - но и не только. Она принадлежит к избранным симфониям всего мирового репертуара за всю историю. В этом качестве она может быть поставлена в один ряд с 9 симфонией Бетховена. Я хочу показать, как эту симфонию начинает и интерпретирует Марис Янсонс.

(Музыка)