Об акционизме в 90-х и акции "Человек-собака"
Я первый голый советский человек.
Вы думаете что, в 90-е ОМОН был добрее к голым, бегающим по улицам художникам?
Они просто проехать не могли: пробка стояла до Кремля. А когда приехали: Где? Где? Кто это был? Человек-собака? Что за собака?
Помахали дубинками и уехали.
Мой жест, скорее, был истерическим.
Ты не обладаешь никакой индивидуальностью, ты ее заявляешь своим абсурдным поведением. Просто выпадаешь из человеческого состояния. И таким тебя начинает воспринимать общество.
Проблематика моего образа в том, что ты обретаешь какое-то социальное лицо. Грубое и очень, может быть, неприятное. Но – ты обладаешь лицом. Ты – "Человек-собака". В отличие от огромного количества людей, которые не поймешь кто – и очень этим гордятся.
О скульптуре
Я не делаю скульптуры долго. Я долго вдохновляюсь.
Чем лучше я леплю, тем меньше пластика. Всю жизнь, если я делал что-то хорошо, мне хотелось делать это большего размера. У меня есть гигантские работы: я сделал 15-метровый портрет Горбачева, который стоял перед "Гельманом", и все входили ему практически в рот.
А сейчас все сжимается. Становится очевидно, что искусство меньше человека. Это не его environment. Не его окружение. Оно должно быть скоротечно как мысль, быстро сделано. И если ты хочешь придать ей значение – дай тень. Дай обрамление. Дай подачу. Человек должен быть больше искусства. Надоело, когда висит огромная тряпка, и ты понимаешь, что это чистая коммерция. Зачем такое? Тотальность? Выйди, на небо посмотри – вот тотальность.
О преемственности
Я надеюсь, что я вдохновляю Павленского. Как такая слабенькая, очень робкая неполноценная предтеча.
Я читал лекции в "ПРО АРТЕ", и его помню.
Он сидел сзади. Бывают такие очень ранимые и очень амбициозные люди. Гордые и ранимые. Я считаю, что и Христос был таким же. Он ведь был человек взрывной, страстный. Отдубасил со своей бандой бедных менял. Забежал в храм с толпой из Галилеи – что хорошего может быть из Галилеи, какие-то провинциалы приехали, люберецкие – и отметелил продавцов гусей.
Сейчас бы пришел кто в храм Христа Спасителя менял выгонять – а там развалы золотые, яйца с ушами – и сказал бы: "Это дом отца моего"? Ему бы тут же ответили: "Двушечку не хочешь? Ну-ка быстро пошел отсюда! У нас есть представитель на земле, Кирилл – мы платим, он все разрешил. Поэтому тут у нас гаражи, тут хинкальная, а тут мы возносим славу".
Я хотел сделать перформанс с молчанием.
У меня не получилось, поскольку художника не заткнешь. Я все время говорю – это мой самый страшный порок.
У меня есть работа Gobi Test, о зиме в Монголии, где было минус 52 градуса. Ее показывали на Венецианской биеннале.
Этот фильм – то, чем я закончил свое искусство. И то, с чего начал Петя.
Павленский показал тишину. Гремящую. "Я объявляю этому режиму режим молчания. Режим террора против режима молчания".
О Павленском
Петя – настоящий художник. Во-первых, он имеет образование: для художника, это действительно важно. "Муха" дает лучшее ремесленное образование: человек умеет лепить, варить... В работах Пети все это видно. Он – монументалист. Правильно пользуется красками: проституток зачерпнет ярких, сереньких бомжей, немножко синей прокурорской, адвоката-весельчака, жену, детей… У него все есть. А сам какой!
Меня западный корреспондент спросил на днях: "Скажите честно, а Петя делает пластические операции? Что-то закачивает себе в лицо?"
Я говорю: "Да вы что. У нас закачивает другой человек, похожий на Петю. У Пети ни денег, ни фантазии явно не хватит".
Павленский – человек, который в этой стране выразил божественное бесстрашие.
В чем оно заключается? Ты не просто бесстрашен как зверь – "я сдохну вам назло". Ты бесстрашен по-доброму. "У меня нет никакой злости. Вы не ведаете, что творите". Вот что у него во взгляде.
Это не пи*****роч (бездельник. – РС) Фройд. Не производственник Маркс. Это действительно последняя фраза Христа: "Они не ведают, что творят". Это не злые люди, просто глупые.
Поэтому даже судьям он особенно не интересен – там нет напряжения. Это не сексуальные "пуссики". Не феерический полупоп-полумент, вор из группы "Война", избитый козой. Это даже не Кулик, не Бреннер, не Осмоловский – плевок, сидящий на русской культуре, на Маяковском.
Это просто воскресший протопоп Аввакум. Все сгорело. А он стоит. И не горит. Дверь горит – а огонь его не касается. Гэбня горит, а человек – нет.
Так он святой.
О работе "Конец революции"
Как и положено конъюнктурному художнику, я ставлю памятники героям. Этот памятник Петру Павленскому, надеюсь, поставят на Лубянке.
Это даже не портрет Пети. Это портрет состояния. Комментарий. Кулак – революционный жест: вставай, страна огромная. И вдруг мы видим, что этот кулак никуда не направлен: мы прибиты, мы ничего не можем. Это очень сильное высказывание.
Я все сделал по законам пластики, абсолютно ушел от правды жизни ради абсолютной правды образа. Но чего-то не хватало. Потом, когда я его обжег, причинные места получились очень большими. Мне многие говорили: "Образ ущербный. Давящий. Никакой надежды". Хотя все скульпторы оценили героический характер позы – не смешной, не жалкий. Но не хватало какого-то выхода за рамки.
И вот, я его обжигаю. Материал напрягается – и яйца приподнимаются где-то сантиметра на два. То есть яйца стоят.
Кто-то пришел и пошутил: "Вот русские, х...й прибей, а яйца встанут". Это очень патриотично.
Я тогда понял, что Петя и есть настоящий народный художник. Это же жест зэков, которые отказываются подчиняться несправедливой власти. Но они не могут протестовать открыто, система их уничтожит, – он себя прибивает. Это народный жест. Последний жест, который никто у него отнять не может. Сам себя кастрировал, я террорист. В вашем государстве все террористы: если я житель и вы признаете и судите меня как своего гражданина, то судите меня как террориста. То есть патриота. То есть человека, который называет вещи своими именами.
Мы – страна-террорист.
Обычно все говорят: "Я не виноват, это родители у меня были плохие. Обстоятельства. Я не террорист, я не вор, я замминистра культуры. Я храм строю. Ну, что-то прилипло, а что же делать, жизнь такая!"
А Петя говорит: "Я виноват. Я отвечаю за свою жизнь. Никто не может меня сделать рабом. Никто не может меня сделать свободным".
И те, кто его судят, сталкиваются с полным спокойствием. Никакого осуждения. И тогда они видят себя. Совесть-то у всех есть. Особенно у демонов: совесть придумали демоны. Вот Петя – человек бессовестный. Ему она не нужна. Он в боге. Он в реальности. Она грязная. Она террористическая. Он – грязный террорист. Он по крайней мере не врет.
Это и есть тот мессия, который пришел сказать правду. Он воспользовался современным искусством. Любой юродивый пользуется языком своего времени.
О противниках Павленского
Все, кто говорит о героизме Пети и не говорит об искусстве, – враги.
Но все, кто приписывает ему какие-то качества – что он сексист или женоненавистник, – просто дураки.
Петя демонстрирует буддийскую нейтральность.
Мы можем составить список возложенных на него обвинений.
Кремлевские кремлеботы – ничто по сравнению с художниками. Все-таки у кремлевских кремлеботов есть диапазон. А у зависти художника – я вам скажу как художник – нет границ.
Особенно его ненавидят так называемые "партикулярные левые", подъедающие на западе грантики: "Он разрушает сообщество. За ним никто не стоит. Он же ни на кого не ссылается. Он один".
Я говорю: "Если бы за ним кто-то стоял, его бы тут же грохнули. Сейчас возможность высказаться есть только у одиночки. Но одному выйти очень трудно".
Люди, действительно очень хорошие, которые по-настоящему много сделали – все наше левое движение, – абсолютно против Пети. Те люди, чьим героем и флагом он должен быть. Поэтому за него никто. Он – сакральная жертва. Мы его сейчас убьем, повесим на крест и будем создавать мифологию. Но благодаря этому испытаем единство. Мы перестанем воевать. Он внесет точку отсчета.
Он есть камень, на котором возникнет новая Россия.
О скульптуре "Идол"
Я хотел сделать алтарь акционизма.
Как раньше во всех солидных подъездах была голова какого-нибудь бога, или чудища, или девушки.
И я хотел сделать такую голову Петра. Аскетичного как скелет. И стал эту голову лепить.
У Пети не лицо, а глыба. И вот я леплю эту глыбу, заходит знакомый художник и спрашивает: "А ты чего Путина лепишь?"
У меня был шок.
Путина я не хотел делать. Даже в голову не приходило. Он не возбуждает пластически. Черты лица немножко смазанные. Я пластически не знаю, как уловить его сущность. Он кажется мне прозрачным, я не вижу его лица.
Я потом на несколько месяцев оставил эту работу. Но меня как током ударило: они действительно похожи. И у того и у другого двое дочерей.
Я полез в астрологический календарь и увидел, сколько у этих двоих общего. Они очень доброжелательны. Но если с кем-то воюют, то продумывают стратегию до конца. И воюют беспощадно на уничтожение.
Так что один – подсознание другого.
И ухо у них одно на двоих: они слышат одно и то же.
Выставить такую скульптуру будет проблемой. Те люди, кому я намекал, – даже какие-то радикальные – отвечают: "Только порнографию не надо. И Путина". Не то чтобы боятся – просто на всякий случай.
О своей семье
У меня папа был идеологический работник ЦК Компартии Украины. Идеологический работник. И в то время общественные мероприятия производили на меня неизгладимые впечатления. Шествия, демонстрации, которые папа организовывал. У него были подопечные мастера – стекольщики, делавшие потрясающие стеклянные шары. Цветные. На палках. Идет много людей и держат на палках перламутровые, розовые, красные, синие шары. После демонстрации папаша собирал все эти шары
Мы жили в частном доме в центре Киева. Двухэтажном. С огромным садом. Отец приходил с друзьями-коммунистами, они накрывали стол под цветущими вишнями, выпивали, а потом бросали эти шары, у кого лучше он разобьется. Папа был очень позитивный: "В стране все хорошо". Меня возили в школу на белой "Волге". Катали на катере с крыльями. Дома всегда были фрукты. В магазины с пустыми прилавками мы всегда заходили сзади: директор выбегал и кланялся папе в ноги.
Я жил в раю. Так было лет до 12 или 13. Пока мне в руки вдруг не попали дореволюционные издания по акушерству и книга "Архипелаг ГУЛАГ" – дома было много литературы, которую папа изымал по идеологическому принципу.
Вместе с созреванием передо мной открылись ворота – и оказалось, что этот рай был нарисованным на дверях. Двери открываются – а за ними ад. Оказалось, что мы живем в концлагере.
Иногда дедушка, ветеран Второй мировой войны, когда сильно напивался, подходил и шептал мне, маленькому мальчику: "Лучше вступить в говно, чем в партию". И убегал. Я думал, дедушка пьяный, ерунду говорит, папа в партии, такой приятный человек.
Все дедушки всегда ходили на праздники с наградами. А мой надевал только одну медаль, юбилейную. И все время вечерами запирался в комнате. Потом выяснилось, что он ловил радио "Голос Америки". Только когда он умер, мы его похоронили, открыли стол – а там иконостас из орденов и медалей. Он никогда их не носил.
О падении коммунизма
Я стоял у Белого дома один день.
20-го числа, стояли вместе с Толиком Осмоловским и были готовы на все.
Я говорю: друзья-революционеры, а что делать, если вылетит танк?
Поворачивается ко мне богатырь и говорит: "Мы его будем мозгом давить".
Я представил свой мозг, который давит этот танк. И в этот момент сверху раскрылось окно и пьяными голосами заорали: "Танки, танки!" Мне это страшно не понравилось. Я подумал, что ничего не поменялось: вот мы тут внизу, идеалисты, а там, наверху, то же самое. Одни алкаши победили других алкашей.
Только те, которых победили, были старыми и мудрыми алкашами, не пьющими отраву.
А пришли конченые, готовые пить денатурат.
Танк, кстати, на нас не выскочил. Он выскочил с другого боку. Погибли замечательные ребята.
О советских правителях и их портретах
Горбачев был святой. Человек, который дал чуть-чуть правды. Таких больше не было. Он бедный-несчастный – как клоун. Но это божественный клоун. Поэтому он у меня – большой.
Не было человека страшнее в истории России, чем Ельцин.
К нему в руки попало дитя – молодая, свободная ситуация. Уникальная. Развернуть можно в любую сторону. И что делает эта тварь? Устраивает режим личной власти и личного обогащения! Под таким лозунгом ни одна скотина не приходила к власти.
Единственным девизом Ельцина было уничтожить коммунизм – и он этого не сделал. Идеология одна – личный кураж? Помните, как он взял своего пресс-секретаря за шкирку и выкинул за борт?
Все были прощены. А самые худшие взяты на охрану личного состояния.
Этот человек и придумал ту систему, которую мы сейчас имеем.
Поэтому Ельцина я тоже сделаю: он будет у меня плевком Сталина.
Сейчас я делаю портрет Сталина: это будет лучший портрет Сталина за все время, вы даже не догадаетесь какой. Он будет плевать через губу – и вот его летящий плевок и будет Ельциным. Вонючая, ядовитая кровавая слюна – вот что такое Ельцин.
Путина сделать очень сложно. Черты его лица почти неуловимы. Путин – Джоконда нашего времени: кто сделает Путина – тот слепит образ времени и останется в веках.
В гороскопах есть узлы, дающие характеристику. У Путина Солнце соединяется с "Сатурном". Тем более в "Весах", то есть в слепом знаке. А это всегда говорит о том, что у человека есть санкция на зло. Сатурн – очень жесткая планета: Сатурн кастрировал собственного отца, отрезал свои корни, чтобы быть эффективным.
Путин – это посланец богов. Чтобы наконец до конца выявить все возможности, все качества, все структуры так называемого государства, безличностной структуры организации людей.
Выявить – и очень тонко, глубоко, окончательно дискредитировать.
И за это человечество скажет ему огромное спасибо.
О себе
Я раньше был добрый. А сейчас я абсолютно разделяю настрой нашего президента, что если ты с кем-то воюешь, то надо человека добивать. Другое дело, что лучше ни с кем не воевать, и добивать не надо будет – тут мы с президентом немножко расходимся. А дальше, если ты все-таки находишь опорную точку, то не проиграешь: но противник должен быть настоящий, твой. Твой личный враг.
О России
Я люблю эту родину. Я вообще не хочу менять ничего и не знаю, надо ли что-то менять. Я считаю, что никогда в стране не было так хорошо, как сейчас. Сейчас все можно. Есть и коммунизм. И капитализм. И феодализм. И рабовладение. Вот в Чечне что там – чистое рабовладение, очень хорошее, 11–12-го века. И при этом есть супердемократия. И есть Петя. С ним бы нигде так либерально не обходились. Можете представить, что бы сделали с таким художником в каком-нибудь свободном Ираке? А в Америке?
А у нас – такой красивый, интересный, театральный суд.
Перформанс затягивает все слои. Скоро на его процессе будет выступать Дональд Трамп. И потом они все придут в тюрьму и будут обсуждать, как надо реставрировать мир: Дональд Трамп, Владимир Путин и Петр Павленский.
