Александр Генис: Вторую часть АЧ мы отведем новому эпизоду цикла Владимира Абаринова “Американские писатели в СССР”. Первые две передачи были посвщены путешествиям Марка Твена и Теодора Драйзера.
Сегодня речь пойдет о приключениях в СССР Джона Стейнбека.
Владимир Абаринов: Джона Стейнбека никто в Советский Союз не приглашал. Он решил поехать туда сам. В книге «Русский дневник» он рассказывает о том, как было принято это решение. В марте 1947 года он сидел в одиночестве в баре нью-йорского отеля, когда туда вошел фотограф Роберт Капа. У обоих в тот момент была пауза в работе. Стейнбек пишет:
"Мы принялись обсуждать, что может в этом мире сделать честный, свободомыслящий человек. Ежедневно в газетах появляются тысячи слов о России. О чем думает Сталин, что планирует русский генштаб, где дислоцированы русские войска, как идут эксперименты с атомной бомбой и управляемыми ракетами, и все это пишут люди, которые в России не были, а их источники информации далеко не безупречны. И нам вдруг пришло в голову, что в России есть много такого, о чем вообще не пишут, и именно это интересовало нас больше всего. Ведь существует же у русского народа частная жизнь, но о ней нигде не прочтешь; об этом никто не пишет и не фиксирует на фотопленке".
Стейнбек и Капа отправились в советское генконсульство, и, как он пишет, его виза была готова «довольно скоро». Стейнбек не знал, что его просьба о визе породила целый шквал бюрократической переписки. Советские должностные лица лихорадочно соображали, можно ли дать ему визу и удастся ли его использовать в пропагандистских целях.
Здесь я воспользуюсь цитатами из цикла программ нашего коллеги Владимира Тольца, который опубликовал эту переписку. Из Америки пришла составленная дипломатами справка о том, что политическое лицо Стейнбека не слишком симпатичное, он не участвует в работе прогрессивных организаций, марксизм для него оказался модой и после романа «Гроздья гнева» из его произведений исчезла социальная идея.
Справка Союза писателей была еще хуже: из нее следовало, что «в книгах Стейнбека, имеется некоторая болезненность, тяготение к патологии». Убежденная коммунистка Джессика Смит, издававшая в США на деньги Москвы журнал «Советская Россия сегодня», дала Стейнбеку и вовсе убийственную характеристику. Она писала, что Стейнбек после «Гроздьев гнева» «проделал большой путь назад, превратился в разложившегося и циничного человека», что «его тенденция - снизить людей до уровня рефлексов: он одобряет людей с чисто животными инстинктами».
Тем не менее ответственные товарищи в Москве решили, что негоже отказывать в визе знаменитому писателю, что на нем еще рано ставить крест и следует попытаться наставить его на путь истинный. Поэтому Стейнбек визу получил, а по поводу Капы возникло недоумение. Стейнбеку говорили в консульстве: зачем вам фотограф? В Советском Союзе хватает фотографов – они снимут все, что вы пожелаете. Если бы Стейнбек не настоял, мы сегодня были бы лишены возможности рассматривать прекрасные репортажные снимки Роберта Капы.Александр Алексеевич, когда Стейнбек и Капа готовились к путешествию, им разные люди давали свои советы и наказы, и Стейнбек в юмористическом тоне пересказывает эти разговоры – очень похоже на то, как это делают Ильф и Петров в «Одноэтажной Америке»...
Александр Долинин: Это прекрасная параллель. По интонации легкой иронии, юмора они похожи, да.
Владимир Абаринов: Среди всякого вздора им рассказывают о том, что в Советском Союзе пропали тысячи американцев. Они этому не верят, хотя это чистая правда. Более того: ведь Стейнбек уже бывал в Советском Союзе – недолго, проездом в Китай. Это был 1937 год, он сам, если верить одному из секретных отчетов, назвал это время «временем тухачевских». То есть он, безусловно, знал о репрессиях, о московских процессах. Я понимаю, он не хотел трогать политику. Но что он на самом деле знал о большом терроре и как он к этому относился?
Александр Долинин: Никаких данных по этому поводу нет. Но исходя из самой книги, ясно, что Стейнебека действительно мало интересовала политика, и он довольно плохо понимал, с кем и с чем он имеет дело. Во всяком случае, он с самого начала заявляет, что они хотели просто посмотреть, как люди живут, что они пьют, что они едят. Об этом много в книге написано – о разных сортах водки, например: то он пробует старку, то украинскую горилку с перцем. Как дети ходят в школу, как одеваются люди, что они покупают, как они платят и так далее – его интересовала чисто человеческая сторона жизни за еще не полностью опустившимся Железным занавесом. Политику он обходит, как многие американцы, кстати. Исходит из принципа «чума на оба ваши дома». В Америке тоже лгут, тоже пропаганда, тоже люди руководствуются стереотипами по поводу СССР. В СССР такая же ровно зеркальная картина: стереотипы, одни и те же вопросы, установочные статьи в «Правде», которым все верят, и так далее, и так далее. Вот он и хотел как бы подняться над этим политическим противостоянием и посмотреть на живых людей. Это такая нехитрая задумка, очень многие писатели ставили себе такую задачу и, как правило, у них ничего не получалось.
Владимир Абаринов: И вот Стейнбек и Капа приехали в Москву. Их никто не встречает, гостиницы нет, они сами обрывают телефон, ищут организацию, которая будет их опекать. Это интересная бюрократическая ситуация: организации спихивают знатных иностранцев друг на друга. Видимо, дело еще и в том, что иностранцы какие-то сомнительные – Бог весть, чего от них ждать, но с них взятки гладки, а отдуваться придется начальникам.
Александр Долинин: Да. И потом никому неохота связываться, потому что всякий контакт с иностранцами чреват последствиями. То же самое ведь было и в случае с Драйзером: одна организация пытается спихнуть неудобного иностранца другой, а та другая отчаянно сопротивляется. В конце концов кому-то все-таки приходится заниматься визитером, и они тогда начинают заниматься с полным знанием дела, окружают его соглядатаями, сопровождающими лицами, организуют поездки по стране и так далее. Бюрократия всегда хочет меньше делать и больше пользоваться благами своего существования. Так и здесь. Но раз уж достался он ВОКСу в конце концов, то ВОКС во главе с товарищем Карагановым вполне профессионально обслуживает гостя – вернее, двух гостей. Они были более-менее довольны тем, как были организованы их поездки. По-моему, им больше всего понравилось в Украине и в Грузии.
Владимир Абаринов: Напомню, что ВОКС – это Всесоюзное общество культурной связи с заграницей. У Булгакова оно называется «Интуристским бюро» и, конечно, у него были свои бароны Майгели, писавшие секретные донесения о поведении своего подопечного.
После того, как Стейнбека и Капу наконец поселили в гостиницу «Савой», они едут на встречу с заместителем председателя правления ВОКСа Александром Карагановым. И сразу же сталкиваются с ситуацией, когда их пытаются их вовлечь в политическую дискуссию. Это потом будет происходить постоянно.
Александр Алексеевич, вот как вы это понимаете: то ли эти функционеры собирали материал для отчета, то ли действительно интересовались, то ли пытались прощупать их намерения? Такое впечатление, что их все время хотят изобличить и продемонстрировать свою бдительность.
Александр Долинин: Я думаю, что всего понемножку. Ну конечно, они все дрожали за свое место – и товарищ Караганов, и Иван Дмитриевич Хмарский, начальник американского отдела. Поэтому они должны были всеми силами всегда в служебных своих кабинетах и в служебных отношениях показывать свою лояльность. С иностранцами нужно всегда быть чрезвычайно бдительными. А тут еще писатель. Ведь они скажут что-нибудь такое неправильное, а писатель потом приедет в Америку и напечатает об этом статью. Вот если они все время будут говорить идеологически выверенные коммунистические истины и показывать свою полную лояльность, то никаких неприятностей не будет. Они застраховывают себя от возможных неприятностей. Теперешние чиновники тоже постоянно этим занимаются – как бы чего не вышло, как бы не потерять работу. Вот Хмарский, кстати, лишился работы в следующем, 1948 году, примерно через год после того, как Стейнбек уехал, именно из-за потери бдительности.
Владимир Абаринов: Среди прочего Караганов вдруг говорит Стейнбеку: «Ваша последняя книга показалась нам несколько циничной». Цитирует справку. Все-таки это удивительно. Роман «Гроздья гнева» - одна из самых безысходных книг, а в СССР ее считают прогрессивной и оптимистической. Видимо, ее оптимизм в том, что конец старого мира означает начало нового. Стейнбек, кстати, почувствовал это свойство советских людей – среди нищеты и разрухи они живут надеждой. Он пишет, что русские – единственная в мире нация, научившаяся вырабатывать энергию из надежды.
Вообще надо сказать, что Стейнбек написал книгу в целом очень сдержанно, мягко, доброжелательно, с большой симпатией к людям и без политических обобщений. Она вся состоит из фактов, хотя и не всегда верно истолкованных.
Александр Долинин: Тут надо сказать, что время 1947-й год, после войны. Настроение у людей было более свободное, чем даже в 1920-е годы, судя по описаниям Драйзера. Они охотнее вступают в разговоры, все-таки эхо войны еще не замолкло, а ведь американцы – союзники, встреча на Эльбе, общая победа, общий враг – все это еще памятно людям, Железный занавес полностью до конца еще не спустился. Он уже спускается, уже всякие начинаются пропагандистские кампании против Запада, арестовывают ученых за контакты с Западом, появляются статьи, обличающие американский империализм, все время речь идет о поджигателях войны, об атомной бомбе. Но еще не полностью захлопнулось. Поэтому люди, судя по тому, как о них пишет Стейнбек, более раскованы, чем до войны.
Владимир Абаринов: В Москве Стейнбека и Капу не покидает тревожное чувство, и они поначалу не могут понять, где источник этой тревоги. А потом Стейнбек догадывается: москвичи не смеются и даже не улыбаются. Они всегда серьезны. И даже когда американские друзья показали Стейнбеку карикатуры из журнала «Крокодил» и перевели подписи, он ничего смешного в этих картинках не увидел.
Но в Киеве стало повеселее. Украинцы улыбаются. Стейнбек любуется красивыми женщинами на улицах города, которые, пишет он, идут по улице, «как танцовщицы. У них легкая походка и красивая осанка. Многие из них прелестны». Они познакомились с драматургом Александром Корнейчуком – он будто бы случайно подсел к ним за столик в летнем открытом ресторане. Корнейчук был балагуром и хлебосолом, он развлекал гостей анекдотами, шутками-прибаутками, он очень понравился Стейнбеку и обещал наутро поехать вместе с ними в колхоз, но отчего-то не поехал.
Как вы думаете, Александр Алексеевич, может, причина была в том, что Корнейчук вел себя с американцами слишком дружелюбно, и сопровождающий доложил об этом куда следует?
Александр Долинин: Возможно, и поэтому. Хотя еще, может быть... У него же еще была на страже жена, Ванда Василевская, которая была сталинистка первого разряда (Корнейчук, скорее, третьего). Может, это она запретила Корнейчуку ехать в колхоз, чтобы не общался с проклятыми империалистами. Но вообще и отншение Корнейчука, даже их болтовня дружеская с Симоновым – все это еще последствия потепления общественного климата во время войны, о котором многие пережившие войну вспоминали потом. Об этом много пишет Гроссман в «Жизни и судьбе». Такое некоторое потепление атмосферы. Ну и потом это все-таки фронтовики, их еще не приструнили. Скоро их всех поставят в строй, тот же Симонов будет писать «чего изволите», ходить по струнке, Корнейчук тоже. Но пока еще 1947-й год, вот эти отголоски такой военной полусвободы – они явно чувствуются даже в этой книге.
Владимир Абаринов: Описание поездки в колхоз оставляет двойственное впечатление. С одной стороны, там есть точные, трогательные, непридуманные детали, которые не сыграешь и не сымитируешь. Ну например: крестьяне берегут обувь и поэтому ходят босиком, а обуваются только в торжественных случаях. Или женщины в поле, которые замечают, что на них направлен объектив камеры, и начинают прихорашиваться, как все женщины в мире. Или вот, например, описание танцев в сельском клубе:
"Вошел оркестр из трех музыкантов, они наладили свои инструменты, и зазвучала музыка. Стали сходиться люди: крепкие девушки с сияющими, чисто вымытыми лицами. Молодых парней было совсем немного. Девушки танцевали друг с другом.
Девушки танцуют с девушками, потому что юноши не вернулись с войны. Я это видел на какой-то фотографии, может быть того же Капы, фотографии послевоенной танцплощадки.
Или, например, огромное количество калек и полное отсутствие протезов. Стейнбек пишет, что, наверно, не успели наладить производство протезов. Ему не приходит в голову, что все эти человеческие обрубки уже списаны со счетов.
Но в то же время есть и ощущение какой-то фальши. Американцев, например, кормят на убой, и это при том, что сами же они своими глазами видят, что в поле дети идут за жнецами и жницами и подбирают колоски, чтобы ни одно зернышко не пропало".
Мой собеседник Александр Алексеевич Долинин – очень добросовестный исследователь. В библиотеке Висконсинского университета нашелся журнал «Волга» с воспоминаниями Ивана Хмарского, и он их прочел. Александр Алеексеевич, так были потемкинские деревни?
Александр Долинин: И да, нет. Конечно, элемент потемкинской деревни был, и очень сильный. Вот Иван Хмарский, который сопровождал Стейнбека в его поездках на Украину и в Грузию, как раз пишет об этом в своих воспоминаниях, которые были опубликованы в 1991 году в саратовском журнале «Волга». Он пишет, что Стейнбек любил простых людей, «рядовых тружеников», как он пишет. «Его интерес к так называемым простым людям, - пишет Хмарский, - исходил из его внутреннего убеждения в том, что как раз эти люди воплощают естественное начало в человеке».
Ему очень понравились колхозники и колхозницы, которые с ним, как ему казалось, откровенно беседуют. А на самом деле они, конечно, были подготовлены - Хмарский об этом прямо пишет. Все это было организовано. И на ужине в честь гостя, который устроил председатель, под видом колхозников сидели секретарь райкома партии и другие работники аппарата. И они пытались дирижировать беседой. Там был и другие, конечно, люди, действительно колхозники, но все происходило под надзором.
Интересен еще другой эпизод. Хмарский вспоминает, что в Тбилиси Стейнбеку очень понравился их водитель, лихой такой мужик. И он даже написал в своей книге, что это был единственный человек в России, который разделял его, Стейнбека, отношение к полиции и милиции. Он не соблюдал правила уличного движения, шофер-лихач. Так вот местные работники ВОКСа по секрету шепнули Хмарскому, что этот водитель – сотрудник органов госбезопасности. И он играл роль такого рубахи-парня, его приставляли к иностранцам, и он лепил такой образ, и никто его не подозревал. И с ним откровенно говорили иностранные гости. Хмарский пишет, я процитирую:
«Должен с грустью признаться, что Стейнбек и Капа не однажды оказывались не по своей вине в положении простаков за границей, принимая за чистую монету то, что было заранее подготовлено и инсценировано на местах без моего ведома. При всей его проницательности он был доверчив, особенно когда дело касалось простых людей. Более того – сам был в этом отношении склонен к культу народного героя, этакого удальца, смельчака и бунтаря».
Владимир Абаринов: У Роберта Капы свои трудности: ему, помимо погоды, мешает подозрительность властей – ему не дают снимать то, что он хочет.
Александр Долинин: Да, ведь это одна из главных тем книги – совершенно первобытный, жуткий страх советских граждан перед фотографией. Им с огромным трудом удается получить разрешение фотографировать, и то не везде. Если вы помните, там есть такая история. Они едут на Сталинградский тракторный завод. Они хотят сфотографировать героических людей, которые во время войны не прекращали выпускать танки, даже во время боев в Сталинграде. Они восхищаются подвигом этих людей. Они с самыми лучшими намерениями едут на этот завод. А им запрещают – нет, никаких фотографий, ни в коем случае, требуют, чтобы они оставили свои камеры в машине и только после этого их пускают на завод.
Владимир Абаринов: Причем в данном случае подозрения в шпионаже – полный абсурд: завод строился американскими инженерами по американскому проекту, и все чертежи у американцев были.
Александр Долинин: Конечно! И они вообще не хотели снимать завод – они хотели снимать людей, работников этого завода.
Владимир Абаринов: Можно себе представить впечатление Стейнбека от Сталинграда. Новая гостиница Интурист стоит посреди развалин, люди живут в подвалах. И рассказ о девочке, которая живет в норе и питается отбросами. Вот это рассказ, в котором нет никакого искусственного нагнетания трагизма.
"Прямо перед гостиницей, на месте, куда непосредственно выходили наши окна, была небольшая помойка, куда выбрасывали корки от дынь, кости, картофельные очистки и другой подобный мусор. Чуть дальше за этой помойкой был небольшой холмик, похожий на вход в норку суслика. Каждое раннее утро из этой норы выползала девочка. У нее были длинные босые ноги, тонкие и жилистые руки, а волосы были спутанными и грязными. Она казалась черной от скопившейся за несколько лет грязи. Но когда она поднимала лицо, это было самое красивое лицо, которое мы когда-либо видели. У нее были глаза хитрые, как у лисы, но какие-то нечеловеческие. У нее было лицо вполне нормального человека. В кошмаре сражающегося города что-то произошло, и она нашла покой в забытьи. Она сидела на корточках и подъедала арбузные корки, обсасывала кости из чужих супов. Обычно она проводила на помойке часа два, прежде чем ей удавалось наесться. А затем она шла в сорняки, ложилась и засыпала на солнце. У нее было удивительно красивое лицо, а двигалась она на длинных ногах с грацией дикого животного. Обитатели близлежащих подвалов редко разговаривали с ней. Но однажды утром я увидел, как из другой норы вышла какая-то женщина и дала девочке полбуханки хлеба. Та схватила его почти рыча и прижала к груди. Она глядела на женщину, которая дала ей хлеб, глазами полубезумной собаки и следила за ней с подозрением, пока женщина не ушла к себе в подвал, а потом отвернулась, спрятала лицо в ломте черного хлеба и как зверь смотрела поверх этого куска, водя глазами туда-сюда. А когда она вгрызлась в хлеб, один конец ее рваного и грязного платка соскользнул с молодой немытой груди, и она совершенно автоматически прикрыла грудь, поправив платок и пригладив его удивительно женственным жестом".
Пленку с фотографиями этой девочки у Капы потом конфисковали.
Александр Долинин: Да, это такой вдруг взгляд в трагическое, то, чего нигде больше нет. Он первый и последний раз видит нечто, что выводит его – он писатель, он понимает – выводит его в ту страшную, трагическую изнанку этого мира, который он наблюдает только на поверхности.
Владимир Абаринов: Среди множества недоумений и недоразумений Стейнбек постоянно сталкивается с к несовместимостью двух логик. Он впервые осознал ее, когда давал интервью украинскому журналу и почувствовал, что его понимают как-то не так. Попросил переводить ему его ответы обратно и увидел, что в обратном переводе они не имеют ничего общего с его словами.
Или эпизод в Грузии, а он пишет о грузинах, что это очень поэтичный народ, и вот представители этого народа его спрашивают: а американский народ любит поэзию? Он говорит: наверно, не очень, стихи плохо раскупаются. Тогда ему говорят: наверно, американские поэты плохо выражают нужды и чаяния народа. Вот и история с пьесой Симонова «Русский вопрос» того же сорта. Он говорит «так не бывает», а ему отвечают: но ведь идеологически все правильно. То есть художественное достоинство определяется идеологической правильностью, художник не имеет права ошибаться или заблуждаться, не бывает художественно значимых заблуждений.
А Стейнбек искренне не понимает, чего от него хотят и заранее боится встреч с писателями. Ведь советский писатель ощущает себя полпредами советской литературы, а кто такой Стейнбек? У него даже костюма приличного нет, чтобы пойти на обед с советскими писателями в «Арагви».
Александр Долинин: Его смешит и удивляет роль писателей в Советском Союзе. Он там в шутку говорит в ответ на какие-то недоуменные вопросы, что в Америке статус писателей несколько ниже, чем у циркового акробата и несколько выше, чем у дрессированного моржа. То есть статус писателя невелик. Писатель должен развлекать публику, писатели не держатся вместе, каждый живет и работает сам по себе, и вот это объединение, Союз писателей и высокий статус писателей как правительственных работников, как государственных служащих его удивляет и он никак не может понять, как это вообще может быть.
Это непонимание все время касается вопроса индивидуального и общего, так же как и в случае Драйзера. Система государственного управления. Он пытается внушить своим русским собеседникам, что единоличная власть – это плохо, что в Америке ее боятся и делают все, чтобы предотвратить концентрацию власти в одних руках или в одном институте. А русские собеседники не понимаю, как это может быть, они абсолютно искренне убеждены, что это неверно и что должна быть такая централизованная единая система. Вот тут они не могут договориться.
Единственное, что Стейнбека радует – это то, что он называет островками колониями капитализма, которые он видит даже в Советском Союзе. Люди везде люди, и капитализм прорывается несмотря на все запреты. Черный рынок – пожалуйста, на черном рынке можно продать или купить доллары. Все казенные шоферы, высадив своего начальника, тут же едут и за деньги работают как частники. И прекрасно зарабатывают. И никак это нельзя остановить – сколько ни пытаются, ничего не получается. Какие-то греки, которые всюду снуют и торгуют всем на свете, все покупают и продают. Вот это он с удовольствием отмечает, поскольку это доказывает, что он прав, что человек везде один и тот же, и никакими социалистическими экспериментами его не изменить.
Владимир Абаринов: На обеде с писателями произошло острое столкновение между советскими литературными генералами. Стейнбек описал его в своей книге так:
"Они снова и снова пили за наше здоровье. Мы ответили, что приехали не инспектировать политическую систему, а посмотреть на простых русских людей, и что мы их видели и надеемся, что сможем объективно сказать правду обо всем. Эренбург встал и сказал, что если нам удастся это сделать, они будут просто в восторге. Человек, который сидел с краю стола, встал и заявил, что существует несколько видов правды, и что мы должны предложить такую правду, которая способствовала бы развитию добрых отношений между русским и американским народами.
Тут и началась битва. Вскочил Эренбург и произнес яростную речь. Он заявил, что указывать писателю, что писать, - оскорбление. Он сказал, что если у писателя репутация правдивого человека, то он не нуждается ни в каких советах. Эренбурга мгновенно поддержал Симонов. Г-н Хмарский попытался произнести речь, но спор продолжался, и Хмарского не слушали. Нам всегда внушали, что партийная линия настолько непоколебима, что среди писателей не может быть никаких расхождений. Атмосфера этого ужина показала нам, что это совсем не так".
Александр Алексеевич, кто был этот ментор, с которым сцепились Эренбург и Симонов?
Александр Долинин: Это был Всеволод Вишневский. Очень могущественный литератор, главный редактор журнала «Знамя», который принадлежал министерству обороны, секретарь Союза писателей, чуть ли не член ЦК, это я не помню, автор замечательной пьесы «Незабываемый 1919 год» - такого славословия Сталину до этого в литературе, кажется, не было, разве что «Хлеб» Алексея Толстого. Вот как раз Вишневский и обвинял западную интеллигенцию, выступал против империализма, поджигателей новой войны и требовал, чтобы Стейнбек написал честную, как он говорил, книгу о том, как замечательно живут люди в Советском Союзе и как велик коммунизм. Именно он говорил, что есть только одна правда - правда коммунизма, и Стейнбек должен ее принять и распространять. И вот с этим как раз не согласился Эренбург. И выступал еще Симонов, выступали другие люди... Там еще подоплека вот в чем заключалась. Фотограф Стейнбека, Капа, был знаком с Вишневским по Испании. Капа был на испанской гражданской войне, делал фоторепортажи для европейских газет и сочувствовал республиканцам. И встретился там с Вишневским. А теперь в Москве Вишневский напал еще и на Капу, который, по его словам, предал идеалы коммунизма и стал работать на империалистов.
Владимир Абаринов: Для Стейнбека партийное руководство литературой было, конечно, неприемлемо. Он не знал постановления о журналах, но знал постановление о музыке.
Александр Долинин: Да-да, судя по мемуарам Хмарского, он очень резко отзывался о нем в частных разговорах с ним. И даже на банкете, устроенном в его честь в Тбилиси, где он встретился с братом знаменитого балетмейстейстера Джорджа Баланчина, композитором Баланчивадзе, передал ему привет от брата и говорил с ним о постыдном, как он выразился, постановлении ЦК о музыке. Говорил о том, что какое вообще право имеют судить о музыке люди, которые в ней ничего не смыслят, и почему это постановление одобряют люди, которые не слышали ни Шостаковича, ни Прокофьева, но единогласно аплодируют этому глупейшему и подлейшему постановлению. Это он говорил в Тбилиси, но в книге он об этом не упоминает. Хмарский рассказывает о своем разговоре со Стейнбеком один на один. Стейнбек увел его в сад или на балкон, не помню деталей, и говорил с ним о культе Сталина. Хмарский пытался как-то оправдать вот это необычайное поклонение Сталину, которое Стейнбека поражало и возмущало. У них состоялся откровенный разговор. Хмарский уверял, что Сталин сам против такого преувеличенного славословия, что он пытается это остановить, но что люди настолько любят и уважают своего вождя, что они просто переходят все границы в этом славословии. Потом Хмарский себя ругал страшно – зачем он не прекратил этот опасный разговор. Он долго думал, как отразить этот разговор в своем доносе – или отчете – а он должен был каждый день подавать отчеты в ВОКС о том, что сказал Стейнбек, что они делали и так далее. Ему даже в голову не пришло, что этот разговор можно утаить. Нет, он все-таки написал, что ему удалось убедить Стейнбека, находящегося под влиянием империалистической пропаганды, в том, что никакого культа личности в Советском Союзе нет и что это выражение любви народа к своему вождю.
Владимир Абаринов: В 1962 году Джон Стейнбек получил Нобелевскую премию по литературе. В 1964 президент Линдон Джонсон вручил ему Президентскую медаль Свободы – высшую государственную награду США для гражданских лиц. «Русский дневник» был издан в Америке в 1948, в России – в 1990.
