14 августа – видный юбилей: 150 лет со дня рождения Дмитрия Сергеевича Мережковского (1866–1941). Мережковский – писатель, автор исторических романов, культуролог-эссеист, острый литературный критик, в молодости и поэт – был одной из важнейших фигур славной эпохи русского религиозно-культурного ренессанса, знаменитого Серебряного века. Можно сказать, что он стоял в самом начале этого движения, был виднейшим из его основателей. Еще в 1892 году он выступил с докладом "О причинах упадка и новых явлениях русской литературы" – это был, если угодно, манифест этого духовно-культурного движения. Мережковский остро поставил вопрос об ущербности мировоззрения русской интеллигенции, об изжитости традиции плоского позитивизма, грубого материализма, всяческой нигилистической базаровщины. С этим он связал, в частности, и упадок русской литературы. Литература, духовная деятельность вообще не может быть полноценной вне религиозной проблематики – вот острие мировоззрения Мережковского, сильно повлиявшего на новые поколения русской интеллигенции, на движение ее в сторону духовных проблем от вопросов традиционного народолюбия и общественного радикализма.
Первой крупной работой Мережковского было четырехтомное исследование "Лев Толстой и Достоевский". Эта работа была переведена на иностранные языки и сделала Мережковского европейски известным. Ссылки на него можно найти у Томаса Манна и даже у Фрейда. Остались и вошли в культурную традицию яркие формулировки, данные Мережковским этим русским гениям: Толстой – тайновидец плоти, Достоевский – тайновидец духа. Но самым значительным в этом сочинении была постановка вопроса не только о художественных достижениях этих русских гениев, но и об их религии. Только на основе этих анализов Мережковского появилась возможность говорить о Толстом и Достоевском как первостепенных русских мыслителях.
Мережковский отнюдь не был кабинетным ученым и индифферентным мыслителем, ему был присущ острый общественный темперамент. Он поставил себе целью внести религиозный момент в мировоззрение и практику русской радикальной интеллигенции. Он считал, что русская интеллигенция, будучи безрелигиозной в своем сознании, в тайной ее глубине преисполнена религиозного, даже конкретно христианского духа. Этой скрытной, самой себе неясной религиозностью исполнены все героические деяния русской интеллигенции, ее моральный пафос, ее бескорыстнейшее народолюбие. Тип русского революционера на его вершинах – тип христианского мученика, считал Мережковский. Задача новой, религиозно углубленной русской интеллигенции – внести религиозное сознание в традиционный интеллигентский идейный склад.
Русское освободительное движение должно решить некую всемирно-историческую задачу, считал Мережковский: а именно примирить основную антиномию европейской истории, раскол материального бытия и духовной культуры, осуществить синтез плоти и духа, неба и земли, даже еще острее – Христа и антихриста. Односторонне спиритуалистическое историческое христианство и плоский позитивистский прогресс, озабоченный исключительно материальным преуспеянием, должны слиться в некоем синтезе, который явит религию Третьего Завета, новое небо и новую землю. Вне такого синтеза человечество обречено на постепенное культурное вырождение, при этом оно неизбежно вступит в полосу острейших политических и военных конфликтов. У Мережковского есть знаменитая статья под названием "Грядущий Хам", в которой он предсказал мировую войну 1914 года. Ни в коем случае нельзя считать этим грядущим хамом человека массы, это образ обездуховленной культуры, лишенной сверхэмпирических целеполаганий. Нечто вроде того, что позднее писал Ортега в книге "Восстание масс".
Мережковский был если не популярен, то в высокой степени ценим в высших культурных слоях России начала двадцатого века (и не только России, как мы видели на примере его книг о Толстом и Достоевском). У широкого читателя пользовались успехом, скорее, его исторические романы, две его трилогии – "Христос и антихрист": три книги из эпох античности, Ренессанса и петровской России, и вторая трилогия о русских царях: о Павле Первом (о нем он написал пьесу, шедшую даже в советских театрах двадцатых годов), роман "Александр Первый" и третья часть "14 декабря" – о Николае и восстании декабристов. Романы Мережковского читались, но квалифицированные ценители относились к ним скорее скептически. Мережковский в этих романах демонстрировал детальное знание исторической культуры любой эпохи, о которой писал, но художником он не был, его романы схематичны, воспроизводят всё ту же его тему чаемого синтеза неба и земли, плоти и духа, верхней и нижней бездны, которые в действительности одно в некоем довременном слиянии. Молодой Корней Чуковский назвал Мережковского-романиста "тайновидцем вещи", имея в виду детальную проработанность в его романах материальной культуры той или иной эпохи.
Очень значим другой конфликт Мережковского с русской культурной элитой его времени: он выступил против сборника "Вехи", что было тогдашней сенсацией. Казалось бы, этот конфликт не должен был иметь места, ибо проповедь Мережковского шла в той же линии, звала к восстановлению духовной культуры, критиковала плоский интеллигентский позитивизм. Но Мережковский не мог отказаться от той своей мысли, согласно которой в душе революционной интеллигенции горит неосознанный религиозный огонь, что русская революция будет исполнением неких небесных упований. Опыт реальной революции очень быстро вывел его из этого заблуждения. Большевизм он разглядел сразу и никаких иллюзий, в отличие, скажем, от Блока, с ним не связывал. Он ушел в эмиграцию, где показал себя одним из острейших врагов советского режима.
Но в эмиграции им овладел новый соблазн. Его сознанием издавна владел образ исторического героя, титана исторического действия. Он однажды написал статью о том, что в русской литературе после Пушкина исчез активный герой, что пушкинского Петра сменил Идиот Достоевского. И вот на Западе Мережковский начал искать такого героя в текущей действительности, который мог бы противостать и победить нынешнее зло, спасти культурный мир от нашествия новых варваров – большевиков. Такого героя он нашел в лице Муссолини, всячески его восславил и пользовался ответным расположением итальянского диктатора: подолгу жил в Италии на государственном вспомоществовании, написал двухтомную книгу о Данте. Что еще печальнее: в июне 1941 года он приветствовал напавшего на Советский Союз Гитлера, о чем во всеуслышанье объявил в радиовыступлении.
Это печальная глава в жизни Мережковского, подчеркнувшая основную несостоятельность его мировоззрения: его утопический максимализм, постоянный выход за пределы здравой эмпирики. И в русской культурной истории Мережковский останется как безусловно яркая, но в итоге несостоятельная фигура. Писатель, тем более поэт не должен выходить за пределы литературы – вот русский урок, явленный, в частности, и на примере Мережковского. В суждениях о жизни нужны не поэтические воспарения, но трезвый расчет.
В пушкинской эпиграмме сапожник указал художнику на неправильность в обуви, после чего начал выискивать и другие недостатки, на что получил ответ: суди, дружок, не выше сапога. Но мыслитель и поэт так же не должны судить о сапогах.
