Владелец частной школы изучения иностранных языков в Севастополе Юрий Ильченко был арестован 2 июля 2015 года в Крыму по обвинению в экстремизме и призывах к экстремистской деятельности за тексты, размещенные им в социальных сетях. В своих постах Ильченко призывал усилить блокаду полуострова и ограничить в правах тех жителей Крыма, которые согласились получить российский паспорт. В Симферопольском СИЗО Ильченко провел 11 месяцев, после чего его перевели под домашний арест, откуда он бежал неделю спустя. Ему удалось пересечь административную границу и попасть на территорию материковой Украины. Во Львове он скрывался еще два месяца, пока с помощью украинских правозащитников не удалось вывезти с полуострова его родителей.

– После того, как в СИЗО меня заставляли говорить на русском языке, я принципиально говорю на украинском. Но из уважения к российской оппозиции, к тем, кто борется с этим нечеловеческим режимом, буду с вами говорить по-русски.

​– Вы заявляете о преследованиях проукраинских активистов в Крыму. Расскажите, что случилось с вашей семьей, как вы оказались под уголовным преследованием и в СИЗО.

– Для российской власти я враг народа в третьем поколении, потому что мой дед был расстрелян советской властью, а то, что сейчас происходит в Севастополе, показывает: российская власть в большой мере правопреемник советской. На улице появились портреты Сталина, что стало неприятным сюрпризом для тех, кто пережил все ужасы того времени. Как в моей семье, где дедушка был репрессирован, а бабушка умерла в Голодомор. Я с детства слышал от родителей не про хлеб за 20 копеек, а то, что российская власть – это репрессии, это расстрелы, депортации, преследование тех, кто имеет свою точку зрения.

Наша семья была первой семьей в Севастополе, которая отказалась от российского гражданства. Сразу после референдума было объявлено: "Кто не откажется в течение месяца, будет признан гражданином России". Первые две недели после этого отказаться было невозможно: когда я пришел, мне ответили, что не знают, как провести эту процедуру, нет определенных форм, бланков. Только спустя две недели начался этот процесс. Причем он происходил в нескольких местах, всего сначала в двух, потом в четырех или пяти. Хотя на полуострове десять городов, не говоря уже о поселках, селах, откуда нужно было ехать минимум два раза – чтобы написать заявление об отказе от гражданства, а второй раз – чтобы получить справку. Таких людей было три с половиной тысячи во всем Крыму. В Севастополе было около тысячи. Я это знаю, потому что активно агитировал своих учеников и знакомых отказываться от российского гражданства. Те, кто отказывался, показывали мне справки. Последнюю, которую мне показали, была под номером 980, из чего я делаю вывод, что всего их было примерно тысяча.

Я агитировал и учеников, и их родителей. Я старался объяснить, что это предательство. Во-вторых, это будет невыгодно в будущем: у нас все идет к введению безвизового режима [с Евросоюзом]. Когда мне говорили, что Украине никогда не дадут безвизовый режим, я приводил в пример Молдавию, где не все богаты, где есть коррупция и проблемы, но уже более двух лет в ней введен безвизовый режим с Европой. Придет время – дадут и Украине. А в России вы будете в стране строгого режима, как в Северной Корее, вы не сможете из нее выехать. Вы будете делать и говорить, что скажут, – это какой-то биологический робот, который только выполняет какие-то действия, но не имеет права на свою собственную творческую деятельность.

– То есть вы агитировали фактически сопротивляться признанию российской власти на полуострове.

– Я выступал в интернете и на телевидении. 24 августа 2014 года (День независимости Украины. – РС) была организована серия репортажей. В других городах люди имели возможность собраться на центральных площадях, но в Севастополе такой возможности не было. Я предложил собраться для празднования в моем офисе. Журналисты боялись приехать в Крым, но включались по скайпу. Это был телеканал БТБ (Банковское телевидение, телеканал Национального банка Украины с 2012 по 2015 год. – РС). Сейчас мне говорят, что это какой-то нехороший телеканал, но тогда я не думал об этом. Мне предложили показать, как мы отмечаем День независимости, сделать интервью со мной, дать возможность высказать свою позицию, прочитать свои патриотические стихи. Я воспользовался этой возможностью. Канал был русскоязычным (До 2014 года вещание велось на украинском, потом на русском. – РС) и меня попросили говорить на русском, но стихи я, разумеется, прочитал на родном языке.

– Как на это отреагировали российские силовики?

– 25 августа ко мне пришли работники ФСБ и ЦПЭ (Центр по противодействию экстремизму МВД. – РС) и стали спрашивать о том, что обычно спрашивают на границе: почему я и мои родители не взяли российские паспорта, как мы относимся к российской власти, к присоединению Крыма к России. По их словам, это присоединение, а по-нашему – это захват, оккупация. Они пришли и сказали о недопустимости ведения экстремистской деятельности. Мне не давали ничего подписывать, но предлагали сотрудничество, говорили: "Давай по-хорошему договоримся". Я резко от этого отказывался. Уже когда меня потом арестовали, тоже предлагали подписать документы о сотрудничестве, о явке с повинной. Я, конечно, от всего отказывался.

Прискорбно, но некоторые мои ученики подписали такие бумаги, хотя большая часть – две трети – не согласились сотрудничать и написали, что ничего не видели. Это было уже после моего ареста, когда была изъята база моих учеников. Потом всех этих людей, если это были дети – то их родителей, вызывали на допросы в ФСБ. То есть я не знаю, где проходил каждый допрос, но я видел, что они были. Следователи часто их перепоручали другим, из разных ведомств. Мною занимались и ФСБ, и ЦПЭ, и даже военный суд, который давал разрешение на слежку. Это все я видел в материалах дела.

После разговора следователи ушли, но периодически появлялись и спрашивали, не передумал ли я. И арестовали меня 2 июля 2015 года, то есть спустя почти год. Обвинили в написании текста, в котором я призывал полностью блокировать Крым, не поставлять продовольствие, воду, электричество. Также я призывал наказать предателей и ограничить в правах тех, кто принял российское гражданство, потому что это неправильно, и не оправдывает даже опасность потерять работу, жилье. Я идеалист с детства.

– Какие обвинения вам предъявили?

– Мне предъявили 282-ю статью УК РФ ("Возбуждение ненависти либо вражды, а равно унижение человеческого достоинства". – РС). 280-ю ("Публичные призывы к осуществлению экстремистской деятельности". – РС) мне предъявили через месяц, во время моего нахождения в СИЗО. Откопали старый пост, а их у меня было несколько тысяч, и при желании мне еще двести лет можно было предъявлять за каждый из них. А 280-ю мне предъявили даже не за мой пост, а за перепост со страницы Дмитрия Яроша (На тот момент руководителя запрещенной в России националистической организации "Правый сектор". – РС). Тогда Россия перекрыла газ Украине, и в том посте предлагалось перекрыть две ветки газопровода, которые шли по территории Украины и уходили в Ростовскую область. Чтобы Россия тоже почувствовала, каково это без газа. Говорилось, что в Ростовской области экономика построена на использовании газа, и если его перекрыть, война закончится. Но перед постом была запись на украинском: "Реально ли это?". Эту фразу выкинули из материалов дела, хотя этот текст был лишь призывом к дискуссии.

– А какое отношение вы имели к "Правому сектору"?

– Членом "Правого сектора" я не был, но я разделял идеи, которые совпадали с моими: борьба с российской оккупацией, против режима Януковича. Я был за европейскую Украину, поддерживал Майдан.

– Какие условия сейчас в Симферопольском СИЗО? Единственный изолятор на территории полуострова переполнен.

– В СИЗО на меня влияли и физически, и психологически. Конечно, били. Старались бить по почкам. Били во время допросов, но больше всего в камере, где я находился с людьми 24 часа в сутки, а им была поставлена задача, чтобы я подписал все, что от меня требуют. Один из сокамерников напился и рассказал мне, что им обещали более короткие сроки и даже УДО, если я возьму российское гражданство и соглашусь подписать признание вины. То есть били сокамерники.

– А силовики на вас оказывали физическое давление?

– Силовики тоже принимали участие. Например, с 15 лет у меня были проблемы с давлением, мне делали уколы, увозили в больницу. И когда мне было плохо в СИЗО, я практически терял сознание, работники спецслужб старались меня ударить, ущипнуть, причинить боль. Потом врачей заставили написать, что это была симуляция, хотя я спрашивал их: "А от чего мне тогда раньше уколы делали? От симуляции?"

– Была история, когда крымский активист Олег Софяник, ссылаясь на слова руководителя Центра по противодействию экстремизму, заявлял, что в СИЗО вам сломали позвоночник.

– Меня били по позвоночнику, он и сейчас болит, так же, как и почки. Но немного было преувеличено, что мне сломали позвоночник. Очень сильно старались давить психологически, доказать, что я там никто, хотя это они были никем и ничем на свободе. 24 часа в сутки – свет в глаза. Не было спальных мест на каждого. Нас в камере было 15 человек на 6 спальных мест, спали мы по очереди. Постельного белья мне за 11 месяцев так и не выдали.

– А какие полы в камере были?

– Полы в камере...

– Я про наличие клопов, на которых жалуются многие заключенные Симферопольского СИЗО. Если полы деревянные, они обязательно заводятся.

– Были клопы. В карцере, куда меня кидали, были крысы и такие слизняки мерзкие ползали. По стене камеры постоянно текла вода, большая влажность, люди боялись заболеть туберкулезом.

– В Симферопольском СИЗО ужасающая смертность. Об этом не очень принято говорить, потому что правозащитники в заведение не имеют доступа, Общественной наблюдательной комиссии на полуострове нет.

– Смертность в СИЗО очень большая. Я сам видел несколько смертей, видел, как люди вешаются, вскрывают себе вены. Это происходило в моей камере. Человек повесился меньше чем в метре от меня. По его словам, он имел такой же бизнес, как мэр Судака, – доставка воды. Мэр Судака сказал ему уйти из этого бизнеса, но он не согласился. И ему сказали: "Посадим". И посадили – где-то была какая-то подстава. Ему дали 18 лет, а ему было 43 года, и он понимал, что не сможет столько прожить, и решил уйти из этой жизни. Реакция большинства тех, кто сидел в камере, была такой: "Счастливые люди, кто умер, – они уже не мучаются. У них уже все хорошо".

– Как его звали?

– Не вспомню, как его звали...

– В СИЗО вы сталкивались с заключенными крымскими татарами?

– Со мной сидел в одной камере Арсен Джаппаров, который идет по делу "Хизб ут-Тахрир" (мусульманская партия, признана террористической в России. – РС). Запомнился мне как хороший и честный человек, совершенно миролюбивый. Так же как Рустем, Руслан (Рустем Ваитов и Руслан Зейтуллаев – крымские татары, обвиняемые в членстве в запрещенной в России мусульманской организации "Хизб ут-Тахрир", судебный процесс по ним в настоящее время идет в Северо-Кавказском военном окружном суде Ростова-на-Дону. – РС). Как по мне, ничего экстремистского, ничего враждебного в их заявлениях не было. Их еще не осудили? А я что-то слышал про 23 года для них. Может, им угрожали таким сроком... Я с ними говорил. С Рустемом я был в одной камере в Севастопольском изоляторе временного содержания, куда нас привозили на аресты, для ознакомления с делом. В течение некоторых суток мы были вместе, даже просили, чтобы нас посадили вместе, потому что надоедало общество этого криминального мира, людей, которых интересует только выпить, уколоться и все.

– Как вы выбрались из СИЗО?

– Меня перевели на домашний арест. Это была апелляция на очередной переарест. Я провел в СИЗО 11 месяцев, и мне дали еще месяц. Но прошло 10 дней, рассмотрели апелляцию и заменили на домашний арест. Меня отвезли домой. На следующее утро надели браслет. А в эту ночь за мной следили: один человек сидел на ступеньках около моей квартиры, и еще двое сидели в машине у подъезда. Может, еще кто-то был, но я видел только трех. Еще я видел, как они ставили камеры наблюдения на деревьях.

– И после этого вы решились на побег?

– Я знал, что рано или поздно меня снова заключат под стражу. Мне даже многие люди намекали на это. Чтобы не делать плохо никому, я не называю фамилий. Российская власть сажает за все, скоро, наверное, начнут сажать просто за знакомство со мной. И я решился: должен бежать сейчас или никогда. После недели, когда они постоянно дежурили, они стали уходить на время, видимо, надеясь на браслет. И в ночь на так называемый День России (12 июня 2016 года. – РС), предполагая, что многие могут злоупотребить и бежать будет легче, я выбежал из дома. Одел при этом отцовскую куртку, взял мамину палочку, чтобы на видео не сразу было видно, что это я. Выбежал, бросил куртку, палку, срезал браслет с ноги. Срезал обычным кухонным ножом. Это не было трудно, он был из такого материала – что-то среднее между кожзаменителем и пластиком. Потом я несколько часов бежал через балку – кусты, лес. А потом в течение ночи ехал автостопом, потому что знал, что меня будут искать с собаками. И так было на самом деле. На следующий день, как рассказывал отец, они пришли, но среагировали не очень быстро, прошло несколько часов. Пришли домой около 10 человек с собаками, требовали мои вещи, чтобы собака взяла след. Но я к тому времени уже сменил несколько машин. Ехал то автостопом, то такси.

– И водители ничего у вас не спрашивали?

– Не интересовались ли мной водители? Ну какие у них могли быть вопросы, меня никто в лицо не знал, потому что не все интересуются политикой. В течение дня я добрался до границы, а в течение следующей ночи я пересек границу. Переходил ее через лес, который, как я слышал, был заминирован, с растяжками. Сам видел и натыкался на колючую проволоку, были какие-то приспособления, к которым прилипаешь, приспособления до которых дотронешься, и они издают звуки, чтобы было слышно. Однажды этот звук услышали, и я видел вдалеке, на некотором расстоянии свет фонариков. Притаился, минут 40 не двигался, а когда они ушли, продолжил движение.

– Как вас встретили на украинской границе? Все же трудно представить, что пограничник видит человека, идущего к нему по полю, и никак не реагирует…

– На украинской границе я рассказал всю историю, и мне ответили, что рады приветствовать на свободной территории.

– Как вы узнали, где нужно проходить границу? В интернете или связывались с кем-то?

– Я не знал место на границе, где можно проскочить. Я прошел просто на удачу. Я видел непроходимый лес и думал, что пограничники не поверят, что кто-то через него пошел. Тем более что была информация, что он заминирован. У меня не было интернета посмотреть. Единственный компьютер был перенесен в офис, и его конфисковала ФСБ. Мне было запрещено пользоваться телефоном, интернетом во время домашнего ареста. И я этого не делал, потому что это могло стать причиной нового ареста.

– Там же за Джанкоем степь, нет никакого леса...

– Ну там есть лесополоса метров 200–300 вдоль дороги. Я через нее шел параллельно дороге.

– После побега вас в розыск не объявляли?

– Я не знаю, объявляли ли меня в розыск после побега, но думаю, что наверное, потому что я для них враг и враг их оккупационного российского режима. Даже если они подадут в международный розыск, это будет незаконно. Потому что они являются незаконной властью на территории Крыма. Ни одна страна в Европе и вообще в цивилизованном мире не признает оккупации. Признают только страны-изгои.