Александр Генис: В эфире - новый выпуск нашего культурно-исторического цикла:

1916 - век спустя:

парадоксы и параллели

Фолкнер сказал: “Прошлое никогда не бывает мертвым. Оно даже не прошло”.

Взяв знаменитый афоризм в эпиграфы цикла, мы погружаемся в вечно живое время прошлого, добравшегося до нас в виде исторических событий, художественных течений, музыкальных направлений, судьбоносных книг и - важная часть каждой передачи - стихов, которые, пожалуй, лучше всего остального способны передать дух времени.

Вглядываясь в прошлое, мы ищем не эскапизма, позволяющего отдохнуть в давно прошедшим, а уроков, позволяющих лучше понять настоящее и заглянуть в будущее.

Традиционные вопросы, которые эти передачи задают прошлому, звучат так:

Что было?

Что стало?

Что могло бы быть?

(Музыка)

Александр Генис: Как часто мы делаем, сегодня, прежде чем говорить о культурных событиях 1916 года, мы навестим войну. 1916 — год великих сражений, у каждой страны есть свое главное, которое она вспоминает с особой горечью, с особой болью. Для Франции это - Верден. Для России — это Брусиловский прорыв, который так до сих пор и остался в национальной памяти главным событием Первой мировой войны. Для англичан - битва на Сомме.

Это река во Франции, где происходило грандиозное сражение, которое продолжалось несколько месяцев. Как все великие сражения 1916 года, и это было очень кровопролитными и в общем бессмысленным. Только в первый день атаки, когда войска Антанты напали на немецкие окопы, британцы потеряли 21 тысячу солдат убитыми и пропавшими без вести, более 35 тысяч раненых. Особенно велики были потери среди офицеров, потому что их форма заметно отличалась от рядового состава. То есть за один день они уничтожили цвет английской молодежи. И это, конечно, кошмарная потеря, Англия никогда не оправилась от этого удара.

Еще важно, что во время этой атаки впервые были применены танки. Это во многом заслуга Черчилля, который мечтал каким-то образом прекратить окопную войну. Но танков было слишком мало - всего 18. Конечно, они не могли оказать больших результатов, но танки оказали психологическое воздействие на германскую пехоту. В результате англичане смогли продвинуться на пять километров за пять часов атаки.

Хотя битва на Сомме прекратилась из-за предельного истощения сторон, стратегическое ее значение состояло в том, что немцы, убедившись, что они не смогут победить на суше, они решили усилить атаки подводных лодок. Это в конечном счете вынудило Соединенные Штаты вступить в войну на стороне Антанты — что и привело к окончательному поражению германской армии. Так что нельзя сказать, что потери были бесполезны, но можно сказать, что они были совершенно непростительны.

Сейчас столетие битвы на Сомме очень широко отмечалось в Англии, это национальная битва для англичан и одна из самых кровопролитных битв в истории человечества. Отмечая годовщину, в день сражения в Англии объявили две минуты молчания, вся страна замерла на эти две минуты. По улицам английских городов ходили актеры, одетые в форму солдат Первой мировой войны. Каждый вручал прохожим открытку, где была записана биография солдат, погибших сто лет назад в этой страшной битве. Этих актеров называли солдаты-призраки. Так Англия вспоминает одну из самых страшных битв в своей истории, да и вообще в истории человечества.

Ну а теперь, когда мы вспомнили о грустном, поговорим о культуре. Одно из самых интересных событий в русской культуре того времени — появление книги «Театр Блока».

Соломон Волков: Пьесы Блока, как мы знаем, все были написаны задолго до 1916 года, но книга такая итоговая, тоже уже не первая книга с изданием пьес Блока, появилась именно в 1916 году в издательстве «Шиповник». Любопытен тираж ее — три тысячи экземпляров. К нему можно отнестись по-разному. С одной стороны кажется, что это тираж небольшой, что такое три тысячи, мы видывали пятьдесят тысяч, и сто тысяч тиражи, которые расходились мгновенно, но это когда-то — это было в Советском Союзе или, предположим, в постперестроечные времена.

Александр Генис: Как раз в перестроечные времена были самые большие тиражи. Я помню, как говорили, про книгу «Дети Арбата». Тогда сказали, что нужно снести все леса страны, чтобы удовлетворить спрос на эту сагу.

Соломон Волков: В современной ситуации три тысячи для сборника пьес — вполне приличный тираж. Лишний раз он показывает, какова была ситуация с главными представителями русского символизма в 1916 году. Совсем недавно они все издавали поэтические сборники за свой счет какими-то абсолютно минимальными тиражами по несколько сот экземпляров. Над ними все издевались, в газетах предлагали их посадить в сумасшедшие дома - и Брюсова, и того же Блока. Знаменитое было обращение одного психиатра, который приводил стихотворение Блока и обещал солидное денежное вознаграждение тому, кто ему объяснит смысл этого стихотворения, о чем там, собственно говоря, речь идет. То есть это все принималось в штыки.

Но довольно быстро, я бы даже не сказал, что это был какой-то медленный и мучительный процесс, ведущие символисты стали модными фигурами, они стали, что очень важно, печататься в популярных ежедневных газетах, которые расходились огромными тиражами. Это уже было сигналом того, что под статью Брюсова того же самого или под статью Блока можно привлечь значительную аудиторию, которую в дальнейшем Солженицын так презрительно именовал образованщиной. На самом деле это был тот культурный слой, который интересовался разнообразными явлениями в этой области. Я вам должен сказать, что читать Брюсова поучительно, у него суховатый, но очень точный стиль, там нет лишних слов.

Александр Генис: Это можно сказать и о его стихах.

Соломон Волков: Именно так. Но, скажем, статьи Блока...

Александр Генис: Блок великолепный публицист и эссеист, мне очень нравится.

Соломон Волков: Это с одной стороны. С другой стороны Зинаида Гиппиус говорила, что он такой бедненький сумасшедший в своих статьях.

Александр Генис: Я совершенно не согласен с этим. У него есть, например, статья об иронии, которую я перечитываю постоянно, потому что считаю ее основополагающей в русской культуре того времени.

Соломон Волков: Статьи очень разные. Вообще Блок очень интересная все-таки фигура, по-моему, до конца не разгаданная. Он ведь мог быть очень разным. Я до сих пор, разговаривая с людьми, с поклонниками Блока, а я себя отношу к блоковским фанатам, но неизбежно в какой-то момент заходит разговор об антисемитизме Блока. Люди, которые являются блоковскими поклонниками, отказываются в это верить, но тем не менее, это так. Скажем, мы можем списать антисемитизм Пушкина на то, что он евреев видел полтора-два за всю свою жизнь, это у него была скорее риторическая фигура. Уже несколько другой вопрос антисемитизм у Гоголя или Достоевского. Но в случае с Блоком в принципе — это уже новое время, мы уже знаем юдофилов знаменитых, того же Максима Горького, да и того же, кстати, Брюсова. Я сказал, что книга вышла в издательстве «Шиповник», в письмах, в дневниках своих Блок этот «Шиповник» иначе, как «жидовник» не называет. Это бросает какую-то тень на его облик.

Александр Генис: Как вам сказать. Дело в том, что антисемитами были и Элиот, и Эзра Паунд, и Хемингуэй. Что теперь делать? Я всегда отношусь к этому так: мухи отдельно, котлеты отдельно. Что же нам делать? Отказаться от Хемингуэя, потому что ему не нравились евреи? Мы не должны делать кумира из своих любимцев, потому что они тоже люди. Мы привыкли в школе, что все писатели были очень добрыми и хорошими людьми, дружили друг с другом и сражались за народ. Но на самом деле это не так.

Соломон Волков: Да и на моем восторженном отношении к Блоку все это в итоге не сказывается. У него достаточно было в его характере теневых сторон. Он был в конце концов и пьяницей, о чем сегодня уже можно сказать. Но при всем этом Блок мне представляется в облике рыцаря.

Александр Генис: И это, конечно, неслучайно, потому что именно такой облик он культивировал. Рыцарь — очень точное слово для Блока, потому что он всегда увлекался средневековьем. Путешествуя по Европе, он в первую очередь интересовался средневековым периодом европейской истории. Это довольно распространенное было в то время явление. Романтизация средневековья, я думаю, шла во многом и от Вагнера, подействовала на все страны без исключения. Интерес Блока к этой эпохе в первую очередь отразился в пьесе «Роза и Крест».

Соломон Волков: Мы об этом сейчас еще поговорим, но сперва я хочу сказать о другой пьесе Блока, с которой началось его театральное творчество, его драматургия — это «Балаганчик». Это моя любимая пьеса Блока. Может быть единственная любимая по-настоящему, потому что это необыкновенная удача. Вы сказали о статье Блока об иронии, Блок и ирония — это, казалось бы, тоже вещи мало совместные, но именно в «Балаганчике» его ироническое отношение к тому, чему он еще только-только, казалось бы, всерьез поклонялся, проявилось с невероятной остротой.

Александр Генис: Потому что Блок открыл для себя Гейне, который сказал фразу, основополагающую для всех любителей иронии: он не знал, где кончается ирония, где начинается небо. Это можно сказать и о Блоке.

Соломон Волков: Мы все знаем о «Прекрасной даме», о его первом большом стихотворном цикле. Вокруг взаимоотношений Блока и его прекрасной дамы, а ее звали Любовь Дмитриевна Менделеева, сложился треугольник, в котором главную роль играл Андрей Белый, его то приятель, то соперник, то враг. Вокруг этой прекрасной дамы был создан мистический культ.

Мистический культ - тоже очень интересная черта символизма. Одновременно эта черта мне чрезвычайно близка, симпатична, интересна, в то же время в ней много страшного и отталкивающего — это желание проживать свое творчество в жизни. Очень опасная игра, она заводила многих деятелей символизма и особенно людей, причастных к символическому кругу. Скажем, Брюсов увлекался морфием, в какой-то момент он был завзятый морфинист. Но Брюсов это преодолел, а его любимая женщина Нина Петровская себя на этом сгубила. Жизни людей приносились на алтарь искусства, это была очень опасная игра.

Но Блок нашел в себе силы переступить увлечение мистикой в своей жизни и этот культ неестественный, если бы не стихи Блока, то это вообще было бы фарсом каким-то. Однако Блок уловил возникновение этого фарса и написал пьесу «Балаганчик» по совету Георгия Чулкова, который предложил стихотворения «Балаганчик» как тему для драматургической формы. Когда эта пьеса была напечатана в 1906 году, а потом поставлена Мейерхольдом в театре Комиссаржевской, который Мейерхольд тогда возглавлял, эта постановка была воспринята тем же самым Андреем Белым и людьми из этого мистического круга вокруг Блока как некое предательство, как издевательство над их лучшими идеалами.

И действительно там подвергаются осмеянию мистики, подвергаются осмеянию роли, которые приписывались Блоку, в пьесе это Пьеро, его соперник Арлекин и женщина, которую они не могут поделить — это Коломбина, которая воссоздает реальную ситуацию соперничества знаменитого треугольника — Блок, Люба Менделеева и Андрей Белый. Все это разыгрывалось одновременно и в жизни, и на сцене. Белый вызвал Блока на дуэль в связи с этой пьесой. Представляете себе, если Блок бы убил Белого или Белый убил бы Блока. Блок был очень сложным человеком, и у него как раз нашлось достаточно разума, чтобы это дело прекратить, вся эта ситуация разрешилась. Для меня «Балаганчик» - это именно пример блоковской иронии, которая вам так близка.

А ваша любимая пьеса Блока?

Александр Генис: Как я уже говорил, «Роза и Крест». Для Блока это была самая главная драматическая работа. Он ведь начал писать ее как либретто балета для Глазунова. Балета не получилось, хотя он очень долго мучился над этим. Тут надо сказать, что либретто ему заказал...

Соломон Волков: Терещенко.

Александр Генис: Он был капиталистом-филантропом. Где сейчас эти капиталисты-филантропы, которые заказали бы опус Цветкову или Гандельсману.

Соломон Волков: Будущий министр, между прочим, Временного правительства.

Александр Генис: Блок написал «Розу и Крест», пьеса эта чрезвычайно интересная. Когда вышла книга «Театр», то Гумилев написал об этой пьесе статью, видимо, он работал над ней в 1918 году, но тогда было не до рецензий, да и не до пьес. Он в этой статье кратко рассказал сюжет. Герой пьесы — рыцарь Бертран, немолодой, не знатный, неудачник на турнире. Он на службе у графа Арчимбаута и влюблен в графиню Изору. По ее поручению он находит и приводит в Лангедок бретонского менестреля, решает бой против восставших ткачей и раненый умирает, охраняя Изору, целующуюся со вчерашним пажом, красивым и робким Алисканом.

То есть это пьеса, которая рассказывает средневековую легенду и выводит на сцену исторического героя. Бертран — это трубадур, известный по провансальской поэзии, рыцарь XIII века. Им очень заинтересовался Блок. Начинается эта пьеса именно со стихов Бертрана. Актеры, которые репетировали эту пьесу, вспоминают, как Блок это читал. Они вспоминают, что Блок был очень вежливым, очень мягким человеком, когда он входил в репетиционный зал, Но вдруг менялся и становился небожителем. Так Блок читал:

Двор замка. Сумерки. Бертран.

"Всюду беда и утраты, Что тебя ждет впереди? Ставь же свой парус косматый, Меть свои крепкие латы Знаком креста на груди".

Эти строчки — перевод из настоящей провансальской поэзии, стихи настоящего трубадура Бертрана де Борна. Больше всего меня поразило, когда я читал эту пьесу, а я читал ее очень внимательно и сравнительно недавно, то, что Блок вообще набрел на провансальскую поэзию. Буквально в это же время, в том же 1912 году, когда Блок начал работу над пьесой «Роза и Крест», примерно то же открытие совершил Эрза Паунд, совершенно независимо от Блока, они не могли знать друг друга. Но именно в это время Эзра Паунд просто сошел с ума на провансальской поэзии. Он объявил, что это лучшие в мире стихи и стал переводить провансальцев. Эти переводы оказались важной струей в модернистской поэзии того времени. Совпадение двух ветвей модернизма в России и в Англии мне кажется совершенно поразительным. Это говорит о том, что есть какие-то мистические связи между культурами, которые воскресают и делает то, что нужно ей, а не нам.

Пьеса «Роза и Крест» имела очень несчастливую судьбу. Дело в том, что сначала Блок хотел заинтересовать ею Станиславского, Станиславскому пьеса не понравилась, зато она понравилась Немировичу-Данченко. И весь 1916 год у Блока прошел под знаком репетиций этой пьесы. Всего было, по-моему, около двухсот репетиций. Я не могу представить, что можно репетировать 200 раз, в конце концов это надоело всем. Пьеса была так и не поставлена, потому что события были настолько чудовищные, что не до пьесы стал. В результате Блок так ее и не видел на сцене, хотя она была поставлена где-то в провинции, Блок об этом узнал. Но пьесу ни тогда не ставили, ни сейчас не ставят.

Соломон Волков: Я как раз хотел об этом сказать. У драматургии Блока довольно несчастная судьба, она не стала никоим образом репертуарной. И не случайно, наверное.

Александр Генис: Не случайно. Тот же Гумилев очень ясно, я бы сказал, сурово сказал, что Блок опоздал. «Мечтательный период, пишет Гумилев, в русской жизни теперь в прошлом. Ритму нашей жизни отвечает только трагедия. Мы доросли до Шекспира и Корнеля».

Соломон Волков: Вообще судьба всей символистской драмы, всей символистской драматургии оказалась чрезвычайно неудачной. Они все писали пьесы, Брюсов писал, Вячеслав Иванов писал, Блок писал, Сологуб писал, но ничего из этого не ставится.

Александр Генис: Потому что символическая драма очень сложная штука, особенно в постановке. Я думаю, что для всех них образцом был Метерлинк, которому улыбнулась удача. Все они пытались поставить нечто похожее. Помните, в «Чайке» Чехова ставят пьесу Треплева. Вот это и есть образец символической пьесы: бледные огни, мировая душа, багровые глаза в какой-то мистической тьме - и все это вызывает смех.

Но мне кажется, что к драматургии Блока можно было бы вернуться. Я прекрасно представляю, как красиво «Розу и Крест» можно было было поставить, скажем, в кино. Когда средневековая мистика вызывает живой интерес. Пример тому Умберто Эко.

Соломон, нам пора подвести музыкальный итог нашей сегодняшней беседы.

Соломон Волков: Мне кажется, что аналогом блоковской драматургии, а именно в первую очередь моей любимой пьесе Блока «Балаганчик», может быть творчество Вертинского, который, как известно, выступал в гриме, в костюме Пьеро. Он говорил, что да, у Блока тоже было стихотворение «Балаганчик», оно на него оказало сильное впечатление, но он, дескать, выбрал для себя грим Пьеро и костюм Пьеро, в котором он выступал, чтобы обособить, защитить себя от зала, создать некий характер. И неслучайно, маска Пьеро была очень популярной. Конечно же, блоковский «Балаганчик», оказал, я считаю, решающее влияние на Вертинского, который впервые как Пьеро дебютировал незадолго до того периода, который нас интересует, в 1915 году.

​Александр Генис: Интересно, что сам Вертинский оставил свидетельство об этом. Он писал:

«В нашем мире богемы каждый что-то таил в себе, какие-то надежды, честолюбивые невыполнимые желания. Каждый был резок в своих суждениях, щеголял взглядами, непримиримостью критических оценок. А надо всем этим гулял Блок, отравивший не одно сердце мечтами о прекрасной даме».

Соломон Волков: Я хочу прочитать вам, что написал о Вертинском человек, творчество которого я очень высоко ценю — Моисей Иофьев, книжечка его «Профили искусства» вышла посмертно в 1965 году. Сам Иофьев очень короткую жизнь прожил, он родился в 1925 и умер в 1959 году, погиб в авиационной катастрофе. Я вообще ощущаю обязанность вспоминать о людях, которые писали об искусстве, которые оказали на меня лично огромное влияние, когда я впервые прочел их, но многие из них на сегодняшний день почти забыты — это несправедливо. Сейчас я хочу прочесть буквально несколько строчек из того, как Иофьев описывал Вертинского, потому что, мне кажется, это до сих пор может быть лучшие слова, сказанные о Вертинском. Мне на это указал приятель еще рижских лет Валерий Стародубцев, за что я ему чрезвычайно благодарен.

Итак, Иофьев о Вертинском: «Существуют привязанности, которых мы себе не прощаем». Это начальная прекрасная, по-моему, фраза из его посмертно опубликованном эссе о Вертинском.

По-моему, прекрасные слова.

Александр Генис: Опять-таки, его герой не знает «Где кончается ирония и где начинается небо».

Соломон Волков: Именно так. И закончим мы песней Вертинского на слова Александра Блока «В голубой далекой спаленке». По-моему, это великий опус и одного, и другого.

(Музыка)