В Петербурге завершился IX международный ЛГБТ-кинофестиваль "Бок о бок". В его программу была включена документальная лента "Болезнь" хорватского режиссера Хрвое Мабича – о патологизации гомосексуальности, широко распространенной еще в недавнем прошлом.

Фильм "Болезнь", над которым режиссер работал целых 6 лет, рассказывает о трагической судьбе молодой девушки Ани Драгичевич, которую ее родители поместили в психиатрическую клинику для "лечения" ее идентичности.

– Хрвое, скажите, пожалуйста, как получилось, что вы занялись этим сюжетом, прежде всего, как вы узнали об истории Ани?

– Я услышал об этом от двух журналистов из города Риека. К ним обратился молодой психиатр, пришедший работать в местную больницу и увидевший, что там творится множество беззаконий. И он решил изменить ситуацию, прежде всего изнутри самой системы. Но, несмотря на все его усилия, у него ничего не вышло. Он пошел к мэру этого города, потом к министру здравоохранения, но никто не хотел его слушать, и тогда он решил, что ему остается только одно – предать все это огласке. И он позвонил этим двум журналистам, они написали несколько статей – не об Ане, а о других детях, которым причинили вред в этой клинике. Но люди не поверили им, подумали: ну, да, пишут всякое, кто его знает, правда это или нет. Вот тогда к этой истории и подключился я – начал делать фильм про Анину историю. А незадолго до фильма "Болезнь" я снял еще один фильм – фильм-расследование, в котором Аня – всего лишь одна из персонажей, кроме нее, там было еще пятеро пострадавших от действий психиатров, родители некоторых детей, врачи. Фильм был показан по национальному телевидению в прайм-тайм, и после этого фильма все совершенно изменилось. В этой больнице поменяли всю систему, теперь все там делается в соответствии с законом. Но главное, нам удалось изменить само законодательство в этой области, чтобы за такими больницами был контроль. Теперь туда можно прийти в любой момент и проверить, все ли в порядке. Это фильм обвинял очень многих – не только персонал клиники, но и мэра города, и целые институции – министерство социальной защиты и министерство здравоохранения.

– И вас после этого не убили?

– Ну, да, этот врач, один из героев фильма, посмотрел его и сказал: "А вы уверены, что вы хотите этим заниматься, ведь вы восстановите против себя всех, вызовете всеобщую ненависть!" Я ответил, что я уверен. Я много чего показал в этом фильме, и хотя у них вроде бы на все находилось объяснение, они отлично знали, что на самом я знаю гораздо больше, чем показал. У меня на руках были документы, настоящие документы.

– Кто же вам их дал?

– Вот этого я не могу раскрыть, мне их передавали нелегально, иначе было невозможно. Словом, я знал очень много, располагал важнейшими документами, а кроме того, мне удалось поговорить более чем с 30 людьми, причастными к тому, что творилось в клинике, хотя в фильме я показал меньше 10. То есть было понятно, как много я знаю, а также что я публичный человек, работаю в этой области 15 лет, и обо мне не скажешь, что я никто. Я узнал много неприглядных вещей про мэра города, но каким-то образом я почувствовал, что он не будет со мной бороться, а попытается дружить. Действительно, он говорил со мной очень дружелюбно, он признавал: да, вещи, которые произошли в клинике, они ужасны, мы все это изменим, спасибо вам за ваш фильм, до него мы ничего не знали. Но я-то знаю, что он знал.

– А как вы работали над фильмом, как вы встречались со своими героями, как разговаривали с ними?

– Свой первый фильм о клинике я начал снимать не с Аней, а с другими детьми. И уже потом тот молодой врач рассказал мне историю Ани – и что она до сих пор лежит в больнице, и что она пострадала больше всех. Он сказал также, что она хочет общаться со мной, рассказать о себе, но, по его мнению, она к этому еще не готова – ее состояние очень нестабильное. И мне пришлось ждать 10 месяцев, только тогда врач выписал ее и сказал: да, теперь можно. Так что, пока я ждал, я снял свой первый фильм с другими пациентами клиники, а потом встретился с ней и начал снимать фильм уже про нее. Вот почему у меня получилось два фильма – один до встречи с ней, а другой после. Общаться с Аней было очень хорошо. Когда мне удалось до нее дозвониться, она отреагировала моментально, мы встретились, и я увидел, что она была в состоянии полного отчаяния и безнадежности, что она уже ничего не ждала. И очень скоро я понял почему. При этом я сам боялся общаться с человеком, находящимся в таком состоянии – у меня нет никакого образования в этой области, и я все время спрашивал у доктора: могу я делать то-то и то-то? Ведь она склонна к суициду – как бы не навредить! Но он ободрял меня: все будет в порядке, если вести себя осторожно и мягко, то все получится. Его разрешение было для меня очень важно. В первую же встречу Аня сказала мне, что ей не нравятся всякие телесериалы, идущие неделя за неделей, что ей бы хотелось участвовать в настоящем фильме. И когда я заверил ее, что так и будет, она сказала: да, вот этого я хочу! Разговаривая с ней, я хотел вернуться к истокам ее травмы. Но фильм снимался долго, несколько лет, и за это время многое менялось. Когда я только встретил ее, впечатление было такое, что Аня – это абсолютно разрушенный человек на грани самоубийства, и главное, что я чувствовал тогда, – это грандиозную несправедливость, которая совершилась. Общество растоптало ее личность. Я хорошо это понимаю, ведь я не могу забыть первый гей-прайд в моем городе – это было ужасно, это глубоко меня ранило. Нас было 300 человек, окруженных тысячами разъяренных людей, и если бы не множество полицейских, нас был просто растерзали. Я даже сделал короткометражку про гей-прайд в Загребе – как пример, насколько далеко может зайти гомофобия. Я делал ее как пример социальной несправедливости, ведь я сам был в числе тех 300, которых окружали тысячи и кричали: "Всех в больницу, в больницу, это все больные, больные!" И я сначала хотел начать свой фильм про Аню с этих самых кадров – с криков "В больницу!" – и дальше показать, к чему это приводит, когда дело действительно доходит до больницы. То есть сначала я хотел сделать политически заостренный фильм. Но потом много чего произошло, за последние годы – пока я снимал фильм – наше общество очень сильно менялось, особенно после вступления в Европейский союз. Давление на ЛГБТ-сообщество становилось все меньше, так что делать такой острый политический фильм больше не имело смысла. Я понял, что фильм должен быть, скорее, интимным портретом, изображением человека.

– А вот родители Ани, поместившие ее в клинику, неужели они действительно такие жестокие звери – или все же они сделали это в искреннем заблуждении, что так для их дочери будет лучше?

– Я думаю, где-то посередине. Это определенно не любовь, но они, конечно, думали, что помогают ей. Все это сложно – папа и мама там разные. Семья очень патриархальная, и глава решает все. Отец из очень консервативной области, и сам чрезвычайно консервативен, так что для него то, что происходит с Аней, – это в чистом виде болезнь. Это неприемлемо, и дочь обязана слушаться отца. Отец сказал: ты должна быть такой, а дочь говорит: нет, извини, я совсем другая. То есть все очень жестко. Мама не похожа на отца, и к тому же мама есть мама, но она считает, что должна слушаться мужа. В итоге она запуталась: и дочери помочь хочется, и мужу надо подчиняться. И потом она не верит, что ее дочь такая, она думает, что кто-то дал ей наркотики, кто-то ее убедил в том, что она лесбиянка. Мать совсем необразованная, совсем. И ей действительно очень плохо, у нее случается сердечный приступ каждый раз, когда кто-то упоминает Аню, она просто теряет разум. Я думаю, у нее настоящая драма, она не справилась с ситуацией, оказавшись между мужем и дочерью. Еще у Ани есть старшая сестра, которая сначала боялась отца и была в этом конфликте на стороне родителей. Правда, потом она об этом пожалела, она увидела, до чего довели ее сестру. И она приняла Аню, извинилась перед нею, и теперь между ними все хорошо. Да и мама в конце фильма говорит: прости, я была плохой матерью.

– Скажите, а ваш фильм самой Ане помог?

– Я в этом уверен. Она говорила мне об этом много раз. И потом, для нее был важен не только фильм, ей важно было говорить о себе. Между мной, моей командой и Аней установились очень близкие отношения. Она мне много раз повторяла, как важно для нее дружить с мужчиной. Она говорила: я раньше так плохо о них думала, но вы убедили меня, что не все мужчины такие же плохие, как мой отец. В этих разговорах она открывала саму себя. Я и моя команда были для нее чем-то вроде зеркала, в котором она видела свое собственное развитие. Мы всегда говорили ей: все хорошо, ободряли ее. Мы с ней общались, когда после больницы она была переполнена темными чувствами, желанием мстить за то, что ее искалечили, отняли 5 лет жизни, – это одна из тем фильма. Пока мы его снимали, случилось важное событие: Аня встретила Мартину, казалось, что это будут счастливые отношения, что все завершится браком, что мы увидим хеппи-энд. Но оказалось, что у каждой свои проблемы: Аня была травмирована в клинике, а Мартина была токсикоманкой. Но Мартина сумела от этого избавиться, и она ждала, что Аня тоже отойдет от своих черных мыслей, но этого не случилось. Аня все время находилась внутри свей истории, все думала о мести, судилась с директором больницы. Вообще сейчас идет два процесса: один против тех, кто ее лечил, привязывал к кровати, давал лекарства, которые ей только вредили – калечил ее как личность. Там со всеми так обращались, слишком долго держали детей в больнице, и все это было абсолютно незаконно. Ее лечащего врача обвиняют в нанесении вреда здоровью Ани, за это полагается от 2 до 5 лет тюрьмы, если, в конце концов, она будет признана виновной. Правда, у нее хорошие адвокаты. Второй процесс – это коллективный иск Ани и еще пятерых детей против больницы. Если тот первый процесс против врача будет выигран, то и коллективному иску будет дан ход. А с родителями Аня решила не сводить счеты, решила: пусть они живут своей жизнью, а она – своей.

– Скажите, Хрвое, вы давно работаете в массмедиа, у вас своя студия, почему вы решили сосредоточиться именно на социальных темах?

– Это очень сложный вопрос, я не уверен, что он имеет ответ. Когда я был совсем молодым, я слушал песни на социальные темы. Я не знаю, откуда это ко мне пришло – это что-то такое, что разлито в воздухе. Еще в детстве моими героями были парни с гитарами, которые пели о социальной несправедливости. А еще были книги, которые я читал, фильмы, которые я смотрел. Кое-что я могу объяснить – например, как появился этот фильм: мне хотелось рассказать о человеческих предрассудках, о том, как общество подавляет личность, какой вред оно ей наносит. Я хорошо знал это, потому что многое испытал на собственной шкуре: моя семья из очень консервативной области, с сильным влиянием католической Церкви, а я – сразу видно было, что я совсем другой ребенок. И когда тебе все время говорят, что ты не такой, как надо, что ты просто дьявол, в конце концов, начинаешь в это верить. Во мне бушевала энергия протеста, в основном направленная на саморазрушение. Я прошел большой путь от ненависти к моим родителям до прощения, когда я понял, откуда они, как они воспитаны. Так что для меня приверженность к социальным темам – это не абстракция, многие из них касаются меня лично. Сейчас у меня идет подготовка к съемкам трех или четырех фильмов. Два из них игровые, один короткий, другой длинный. Короткий будет посвящен кризису, связанному с беженцами. Здесь меня интересуют разные экзистенциальные вопросы – например, что заставляет людей быть такими закрытыми, такими невосприимчивыми к другим. Я имею в виду самих беженцев, конечно. Знаете, это как Библия – я не могу сказать, что читал ее много, но я нашел там много хороших мест. Но я совершенно не согласен с тем, как их интерпретирует официальная католическая Церковь. Я вижу в этом массу лицемерия, даже что-то вроде нравственной шизофрении. У них выстроена некая моральная вертикаль, но основание у нее, по-моему, абсолютно лицемерное.

– Например?

– Да, вот, чтобы не быть голословным: в Евангелии есть место, где Иисуса спрашивают о том, кого считать ближним, кого считать хорошим соседом. И Иисус рассказывает притчу о добром самаритянине. У этой истории есть несколько прекрасных интерпретаций, но одна, принадлежащая Мартину Лютеру Кингу, мне нравится больше всех. Ведь в это время иудеи и самаритяне враждовали, не общались, но у Христа добрым соседом, ближним оказывается как раз самаритянин. Значит, не важно, какой национальности человек, важно одно: добрый он или нет. Но я никогда не слышал такой интерпретации от католической Церкви, когда надо ее применить, например, в ситуации, когда наши католики враждуют с православными сербами. Никто никогда не говорит, что мы все верующие и что мы должны быть добры к ближнему. Это все потому, что у Церкви слишком сильные связи с государством, а на самом деле она должна существовать над государственными границами. Еще один фильм, который сейчас на стадии подготовки, – это фильм о переходе от социализма к капитализму, к демократии. У нас в этот период, так же как и у вас, прошла очень грязная приватизация, небольшое количество людей украли то, что мы все вместе создавали на протяжении 50 лет. Простые люди скопили что-то за много лет, а потом пришли другие люди и отняли у них накопленное, взяли себе, так что основное богатство страны сосредоточилось в руках немногих, а огромное количество людей сделались бедняками.

– Допустим, вы сняли какие-то документальные фильмы, работа закончена – продолжаете ли вы общаться с героями своих фильмов?

– Да, по большей части продолжаю. Особенно в таких случаях, как с Аней, когда фильм снимается столько лет. Мы с ней остались друзьями. Да, я старше, у нее другие интересы, мы живем в разных городах, так что, конечно, мы не такие друзья, которые вместе ездят в отпуск. Но мы время от времени звоним друг другу, когда я бываю в ее городе, я обязательно к ней захожу, я знаю, что происходит в ее жизни, она – в моей. У нее много проблем – например, я пытаюсь помочь ей найти работу. Можно сказать, что мы близкие приятели.

– Какие темы во всем мире кажутся вам самыми важными, о чем, с вашей точки зрения, нужно в первую очередь говорить?

– Все та же глобальная несправедливость. Повсюду есть очень много бедных людей, живущих в ужасных условиях. Очень много голодных, много бездомных – в Южной Америке, в Африке, а также в России. И всюду деньги находятся в руках у маленькой кучки людей, и разница между бедными и богатыми все возрастает и возрастает. Это связано и с дискриминацией всех мастей. Потому что когда люди живут благополучной жизнью, ими трудно манипулировать, трудно возбудить в них ненависть к людям другой национальности или гомофобию.

– Как люди реагируют на ваши фильмы?

– Очень хорошо. Фильм "Болезнь" был показан примерно в 30 странах, я, конечно, был не на всех просмотрах, где-то на половине, и каждый раз реакция была очень сочувственной. Конечно, не у всех – для кого-то смотреть такие картины слишком тяжело, и это нормально, я их понимаю, это кино не для всех. Но людей, которым такие темы интересны, он трогает по-настоящему.

Одна из организаторов IX кинофестиваля "Бок о бок" Мени Дигоу считает фильм Хрвое Мабича "Болезнь" одним из центральных в фестивальной программе.

– Многие до сих пор считают, что гомосексуальность – это болезнь, и такие случаи, как с Аней, даже сейчас очень часто происходят в России. Ребенок делает камин-аут перед родителями, те его полностью отвергают, считают, что это болезнь, и отправляют ребенка в психиатрическую клинику, где его подвергают жесткому лечению. Так что эта проблема существует, и ее надо обсуждать. Кроме того, фильм очень хорошо снят. История тяжелая, девушка много страдала, 5 лет она провела в больнице, но ей удалось выжить, выйти оттуда, и хотя такую сильную травму невозможно перенести бесследно, не получив разных побочных проблем, но все-таки сейчас ее жизнь потихоньку налаживается.

Мени Дигоу считает очень важным проговаривать такие вещи вслух, и в этом году почти после каждого просмотра собираются гости, зрители, создатели фильмов – и обсуждают то, что видели на экране. В разговоре участвуют люди с разных континентов, у них у всех разный опыт, и такая дискуссия – это еще и школа понимания друг друга.