Почти пять миллионов человек в России получают зарплату ниже минимального размера оплаты труда, заявила вице-премьер Ольга Голодец. В декабре она же говорила, что реальный уровень бедности в России серьезнее, чем показывает официальная статистика, согласно которой за чертой бедности в России живут около 22 миллионов человек.

Рабочие места, дешевые госуслуги и социальные выплаты в обмен на широкие полномочия были основой "общественного договора" между гражданами и властью в России, говорят эксперты Всемирного банка, и добавляют, что такой договор дорого обходится бюджету и денег на него больше нет.

За год резервы России сократились примерно в два раза. Как подсчитывает РБК, год назад в Резервном фоне и Фонде национального благосостояния было около 9 триллионов рублей, сейчас – 5,3 триллиона. В наступившем году, чтобы компенсировать дефицит бюджета, планируется исчерпать Резервный фонд, а в ФНБ останется немногим более 4 триллионов.

Финансист и ведущий эксперт Центра Карнеги Андрей Мовчан, впрочем, не считает все вышеперечисленные проблемы критичными для российских властей, замечает, что правительство прекрасно научилось лавировать в этих обстоятельствах, и дает нынешней модели медленно сокращающейся экономики еще лет 8-10 жизни:

– Жизнь – сложная штука. Вопрос, кончатся ли у правительства вскоре резервы, подразумевает вопрос, будет ли такой же дефицит бюджета в наступившем году, но ему не тождественен. Да, дефицит бюджета в 2017-м, скорее, будет таким же, как в 2016 году, но его можно покрывать за счет совершенно разных источников. Если нефть вырастет в цене, на что, правда, не похоже, – вот, пожалуйста, покрытие за счет нефтяных доходов. Можно покрыть дефицит за счет увеличения внутреннего долга. Или если Россия договорится тем или иным способом о снятии финансовых санкций – даже, может быть, не формально, а на уровне Госдепартамента, который даст большим банкам отмашку, что можно покупать долговые обязательства России, – то за счет роста внешнего долга можно дефицит бюджета существенно сократить или вообще свести в ноль. Поэтому совершенно необязательно, что в этом году будут использоваться именно резервные фонды для того, чтобы закрыть дефицит бюджета. Но, конечно, можно использовать и их. Если действовать так же, как в прошлом году, то будет примерно такой же темп сокращения резервов. Но здесь еще один вопрос: мы же говорим про два фонда, один из них, Резервный, более-менее ликвидный, а во втором фонде (ФНБ) очень много активов, которые продать невозможно, – какие-то деньги даны ВЭБу, потрачены еще на какие-то инвестиции и так далее. На самом деле, живых денег сильно меньше, чем официально заявлено. Поэтому если использовать только эти фонды, то они могут закончиться гораздо быстрее, чем кажется.

​– Давайте по пунктам. Вы говорите о возможности роста цен на нефть, но на это не похоже – если новый президент США Дональд Трамп будет проводить в нефтяной сфере ту политику дерегуляции, о которой говорил, то, скорее, цены пойдут вниз. Приватизация в России, о которой много говорили в прошлом году, тоже, как выяснилось, не очень приносит живые деньги.

– Если вы обратили внимание, о приватизации я вообще не говорил.

– Вы не говорили, но я попытался вспомнить еще один потенциальный источник денег для бюджета.

– Вы же видите, что даже "Роснефть" не удалось продать, пришлось свои деньги использовать. Значит, этого источника нет.

– Остается снятие санкций, но это тоже совсем непрогнозируемая вещь, и непонятно, насколько это изменит ситуацию.

– Вы упустили рост внутреннего долга – на самом деле, главный источник. Я бы остальные отложил как второстепенные, потому что это главный, большой, легкий, самый правильный источник в нынешней ситуации.

– Рост внутреннего долга. Почему правительство до сих пор не прибегает к этому?

– Потому что внутренний долг стоит денег, а резервы правительства бесплатны.

​– Но правительство не обеспокоено тем, что если так жить, то оно остается без запасов? Через год будут президентские выборы, нужно, по идее, поддерживать население.

– Что значит без запасов? Есть некий карман, которым распоряжается правительство. Да, в этом кармане кончаются деньги, но при этом правительство знает, что может много занять. Причем это "занять" не надо понимать вульгарно – это не обязательно значит продать долговые бумаги на открытом рынке, как ГКО в 90-е годы, чтобы прибежали спекулянты, потом, когда объем продаваемых обязательств сильно вырастет, ставки процента тоже резко вырастут, и дальше – дефолт. У нас 400 миллиардов долларов в валютных резервах, управляемых Центральным банком, и эта сумма растет. Можно занять денег через Центробанк под шумок, выпустив какую-то государственную бумагу напрямую в пользу ЦБ, получить от ЦБ валюту, продать ее ЦБ же, ЦБ под это дело конвертирует валюту, взяв рубли с рынка. А поскольку он будет брать рубли с рынка, то курс рубля даже укрепится, а не ослабнет, и вы при той же низкой инфляции, при нормальном состоянии курса рубля получаете деньги, а заем ЦБ вы можете сделать хоть на сто лет, хоть под 1% годовых – как вы договоритесь с ЦБ, так и будет. Золотовалютные резервы в целом пока растут, они сейчас больше, чем год назад. И они продолжат расти, потому что экономика сжалась очень сильно, валюту никто не тратит – нет ни соответствующего уровня потребления у домохозяйств, ни соответствующего уровня инвестиционного потребления, а нефтедоллары приходят. Это такой почти вечный двигатель на сегодняшний день. Правительству для того, чтобы использовать его как вечный двигатель, надо удерживать две вещи: первая – потребление в стране не должно начать расти хотя бы, чтобы люди становились чуть беднее, чтобы предприятия инвестировали чуть меньше. А второе – удерживать производство и продажу нефти, чтобы нефтедоллары притекали. И все, у вас разработан вечный двигатель для решения проблем бюджета.

​– Звучит превосходно. Впервые слышу, что некоторое сжимание экономики – практически вечный двигатель. Но есть же какие-то ограничители в виде социальных протестов?

– Конечно, когда я говорю "вечный двигатель" – это литературная гипербола. Понятно, что сжимающиеся экономики не живут вечно. Но это сжатие может быть очень маленьким, необязательно быстро сжиматься, ВВП даже может чуть расти – просто важно, чтобы не возникло ситуации, когда доллары начинают требоваться для того, чтобы завозить импорт, и их начинает становиться меньше. С другой стороны, мы говорим о краткосрочном временном периоде. Я и более-менее все, кто всерьез изучает экономику России, сходимся на том, что у подобной консервативной политики есть максимум 8–10 лет в нынешних условиях. Россия сейчас удерживает уровень где-то 9 тысяч долларов на человека в ВВП, причем правительство нас невольно немножко обманывает с ВВП, потому что показывает цифры с учетом его государственной части. А государственная часть у нас все время неумолимо растет, а "частная" часть ВВП все время падает, но в целом ситуация как бы стабилизировалась. Это очевидно плохой показатель: понятно, что государство может закапывать сколько угодно денег во что угодно – это на социальную сферу, на жизнь общества, на частные инвестиции толком не влияет. Но даже если "частный" ВВП будет двигаться вниз такими темпами, какими двигается сейчас, то все равно есть еще 8-9 лет до уровня, на котором реально начинаются социальные протесты.

​– Вы говорите – 9 тысяч. А каков уровень, на котором начинаются реальные протесты?

– Это все очень условно, зависит от климата, от ментальности людей, соотношения общественных сил. Но где-то с 6 тысяч долларов на человека ситуация становится опасной. На уровне ВВП выше 6 тысяч долларов на человека, в самых разных частях мира практически ничего социального опасного не происходит, как-то государства справляются с тем, чтобы гасить недовольство. А вот ниже 6 тысяч уже ничего не гарантировано, хотя, вы знаете, живут государства с ВВП по 2 тысячи долларов на человека, и никаких протестов нет. Так что это тоже условно.

​– Правительство осознает, что ему выгодно снижение спроса? Оно что-нибудь делает для этого?

– Я не очень верю в могущество правительства сегодня. У меня, скорее, ощущение, что правительство чувствует себя не оператором гидроэлектростанции, который пускает или не пускает воду в реке, а байдарочником в потоке, в котором оно пытается как-то проплыть, не очень понимая, как впереди выглядит рельеф дна, но более или менее умея управлять веслами так, чтобы обходить камни и мели. Мы плывем, потому что пока течение более-менее гладкое, нефть подросла, и нам очень везет в том смысле, что народ и бизнес резко отреагировали на кризис, потребление резко сократилось, инвестиции упали почти до нуля. Экономика за счет своих натуральных рыночных механизмов как-то вырулила, не перевернув правительственную байдарку. Правительство, я думаю, понимает, что если сейчас откуда-нибудь вдруг придет резкий спрос, например, если напечатать рубли и раздать населению, то начнут сокращаться золотовалютные резервы, и этот процесс вряд ли уже остановишь. Обычно такую инфляционную спираль запустить легко, а остановить сложно. Поэтому правительство очень жестко реагирует на всякие безумные заявления людей типа Сергея Глазьева, что надо денег раздать, курс зафиксировать и так далее. Правительство очень хорошо понимает ценность проделанных рыночных преобразований. С другой стороны, осознанной цели загнать страну в бедность и за счет этого централизованно накапливать богатство наверху (в том числе в резервах), я думаю, что тоже нет. Если вы посмотрите на бюджет на ближайшие три года, там социальная сфера – единственная сфера, которая в реальном выражении не сокращается. Если бы в правительстве сидели настоящие агенты зла, для которых чем беднее, тем лучше, то они бы сокращали социальную сферу. А это не так. Сокращаются даже расходы на оборону, такие удобные, такие приятные, которые кормят генералов, – "черный ящик", откуда неизвестно, что куда уходит, в какой карман, – и их, тем не менее, сокращают. Социальные выплаты, достаточно прозрачные, которые не украдешь и которые инфляцию подстегивают? – их сохраняют. Поэтому, я думаю, у правительства нет злого замысла, а есть четкое понимание своих возможностей – понимание того, что балансировать на сегодняшнем уровне мы еще как-то умеем, сколько-то еще продержимся, а вот сдвинуться с этого места мы не можем без риска потонуть вместе с байдаркой.