Александр Генис: Соломон, я предлагаю начать этот выпуск нашего «Альманаха» со славного юбилея, который с большой помпой и вкусом празднуют в Нью-Йорке. Это - 50-летие Линкольн-центра. Линкольн-центр — это действительно центр, комплекс зданий, который включает и нашу знаменитую оперу Метрополитен, и зал для филармонии, и балетный театр, и театр драматический, и кинозал, и музей, и фонтаны со скульптурой Генри Мура, и все, что угодно. Это - самая красивая площадь в Нью-Йорке.
Ведь в Нью-Йорке — характерная история именно для Нью-Йорка - нет большой площади. Дворцовая площадь в Петербурге, Красная площадь в Москве, Тяньаньмэнь в Пекине, площадь — это державное пространство, государственный фундамент и инструмент. Но в Нью-Йорке вместо такой площади - Централ-парк. Недержавность Нью-Йорка, частный характер этого города — одна из самых симпатичных примет Нью-Йорка для меня. Поэтому когда я показываю гостям Нью-Йорк, я их сперва веду к Линкольн-центру, особенно вечером. На мой взгляд, современная архитектура нигде в мире не достигла такой высоты, как в Линкольн-центра. Это самый красивый архитектурный комплекс, который я знаю. И вечером, когда опера Метрополитен подсвечена, когда открываются шторы и всем видны два гениальных панно Шагала, которые украшают Нью-Йорк лучше, чем что-либо другое.
А как вы относитесь к Линкольн-центру, вы ведь живете рядом, проходите мимо него каждый день?
Соломон Волков: Да, мне 10 минут ходьбы до него, я каждый день через него прохожу. Должен я вам так сказать: ваше восхищение архитектурой Линкольн-центра я не разделяю, но абсолютно согласен с вами, что именно вечером, когда подсвечиваются панно Шагала, они выглядят волшебно. И, добавлю я, странно, что вы об этом не сказали сразу, подсвечиваются фонтаны. Сочетание этих подсвеченных фонтанов и освещенных панно Шагала действительно создает чудесный, волшебный облик. Жаль, что в последнее время там понастроены какие-то ограждения.
Александр Генис: Его реставрировали в связи с 50-летием.
Соломон Волков: Потом, должен сказать, мне еще не нравится, что был Эвери-Фишер-Холл — это зал, в котором выступает нью-йоркская филармония, он превратился в Дэвид-Гэффен-Холл. Вся эта история, мне кажется, не очень красивая, перекупили название.
Александр Генис: Не важно. Важно, что Линкольн-центр создан для высокого искусства. И Линкольн-центр выполняет свою роль оригинально. Все оперные мира в общем похожи друг на друга. Это неслучайно, потому что они часто возводились, когда опера стала орудием национального строительства. Вагнер считал, что театральное здание гораздо важнее, чем парламент или царский дворец, потому что это и есть душа народа, которая поет там. Во всех городах оперные театры похожи. Наша рижская опера похожа на парижскую оперу, на венскую, на одесскую. Конечно, одни более роскошные, другие - менее роскошные. Но наш Линкольн-центр точно не похож, он выделяется. Его архитектура, мне кажется, одновременно современной и долговечной. Прошло 50 лет, и масса небоскребов того времени устарели. Мне кажется, в Нью-Йорке не жалко было бы снести целую улицу, например, Авеню оф Америка, которая застроена абсолютно одинаковыми небоскребами, стеклянными параллелепипедами. Но Линкольн-центр только хорошеет. Когда я недавно был в опере и посмотрел, как зажигаются и гаснут бесценные люстры из австрийских кристаллов, то подумал, что волшебство начинается в этом зале.
Соломон Волков: С вешалки.
Александр Генис: Не с вешалки, гардероб там скромный, а с люстры.
В связи с юбилеем Линкольн-центр устроил замечательную историческую выставку, выставку фотографий, документов и афиш. Мы там можем увидеть Эйзенхауэра, который первую лопату грунта выкапывает. Мы можем увидеть всяких знаменитостей, которые на разных этапах участвовали в разработках проектов Линкольн-центра. Мы можем увидеть те театры, и те проекты, которые предшествовали Линкольн-центру. Еще в 1920-1930-е годы были попытки построить новый большой оперный театр. Эти проекты тоже красивые, но они несут на себе черты своего времени, это все арт-деко. Мне понравились бы и эти сооружения, но они слишком напоминают кинотеатры того времени. Очень хорошо, что архитекторы Линкольн-центра не пошли по этому пути, они сделали нечто своеобразное - мраморную подкову, которая размножена много-много раз.
Когда в новом театре открывался первый оперный сезон, Мет пригласила художником никого иного, как того же Марка Шагала. Он был очень занят - в то время он расписывал не больше, не меньше, как потолок парижской Опера. (Кстати, Солоухин, помнится, написал, что нет большего позора, чем позвать местечкового художника расписывать потолок самой главной французской оперы. Ему очень не понравилось, что коровы бродят по парижской опере). Поэтому Шагал сначала отказался от этого заказа. Тогда ему сказали: мы для вас поставим «Волшебную флейту» Моцарта. Можете вы отказаться от такого вызова? И Шагал сказал: не могу. Он придумал все костюмы, даже занавеси были специальные для этого спектакля. Так «Волшебная флейта» в первом сезоне шла под знаменем Шагала.
С тех пор Линкольн-центр живет и работают как этакой Уралмаш искусства. Они дают по 200 спектаклей в год. Билеты окупают только половину стоимости этих спектаклей, ибо каждый спектакль - роскошный. Это самая дорогая опера в мире, и она того, по-моему, стоит.
Соломон Волков: Проиллюстрируем мы это может быть самой знаменитой арией из оперы «Волшебная флейта» Моцарта — это ария Царицы ночи, которая всегда дает возможность певице продемонстрировать все свое вокальное мастерство.
(Музыка)
Александр Генис: Соломон, вы только что вернулись из Вашингтона, расскажите о своей поездке.
Соломон Волков: Да, я недавно там побывал. Я вообще, как вы знаете, с большой неохотой высовываю нос даже из своей квартиры, а уж тем более, когда речь идет о том, чтобы поехать в какой-нибудь другой город.
Александр Генис: Вы каждый раз жалуетесь, но то вы в Москве, то в Иерусалиме, то в Вашингтоне. Так что не прибедняйтесь.
Соломон Волков: Я побывал в Вашингтоне по приглашению своего приятеля Джозефа Хоровица, он ведущий специалист по истории американской классической музыки. Ему принадлежат несколько томов, которые исследуют это явление - возникновение классической музыки в Америке, история ее в Америке.
Александр Генис: Насколько я знаю, у него очень своеобразная теория, согласно которой главные достижения классической музыки в Америке принадлежат XIX, а не ХХ веку.
Соломон Волков: Он считает, что тогда был зенит классической музыки в Америке, именно XIX век. Нам сейчас кажется, что в XIX веке музыка была элитарным и узким феноменом, но он настаивает на том, что это было достаточно широкое демократическое явление, которое поддерживалось настоящим авторитетом классической музыки, с тех пор уже не превзойденным. Положение классической музыки было незыблемым в качестве морального маяка, морального светильника.
Александр Генис: По-моему, очень глубокое и точное замечание. Потому что в XIX веке музыка была матерью всех искусств, она считалась идеалом для любой эстетики — это еще от Шопенгауэра идет. И конечно, именно по музыкальной культуре судили о культуре в целом - и страны, и города, и его населения. Поскольку тогда все порядочные люди музицировали, то музыка была еще и более массовым искусством, чем сегодня, когда мало кто умеет играть.
Соломон Волков: Причем Джозеф Хоровиц подчеркивает, что это не означало элитарности. К примеру, считает, что оперы Вагнера сегодня нужно показывать с какими-то поправками, пояснениями, что они идеологически неправильны в том или ином направлении. Вагнеруа обвиняют в мужском шовинизме. Но Хоровиц подчеркивает, что главными поклонницами Вагнера в XIX веке были именно женщины, они были самые ярые вагнеристски. Интерес к Вагнеру был как раз здоровым и репрезентативным для демократической части общества.
Александр Генис: Недавно в библиотеке Моргана была выставка «Вагнер в Америке», и я убедился в том, что Вагнер действительно был таким же популярным именем, как сегодня, скажем, Вуди Аллен, - что-то такое, что знали все. Вагнера очень много и ставили, и играли, и знали, о нем писали постоянно, всюду висели афиши, шли споры. Вагнер — был герой поп-культуры, как сегодня бы сказали.
Соломон Волков: Такова точка зрения моего приятеля Джозефа, он ее всегда высказывает с колоссальной эрудицией и блестящим стилем. Но помимо того, что пишет книги, он занялся еще, что я тоже очень уважаю, практической пропагандистской деятельностью, он пытается сохранить постоянно сужающееся поле классической музыки. Посмотрите, что происходит: газеты ведущие одна за другой увольняют своих музыкальных рецензентов, закрываются музыкальные журналы. Считается, что уменьшается также и аудитория у классической музыки. Тут может быть статистика более сомнительна, но все-таки есть ощущение, что классическая музыка сдает свои позиции в современном обществе. А Джо пытается что-то сделать в практическом плане для этого. Он всеми силами хочет вывести классическую музыку из того гетто, куда ее современные обстоятельства запихивают. Уже много лет он экспериментирует в области презентации классической музыки. То есть не просто организует концерты, в которых стандартная форма: сначала увертюра, потом фортепианный концерт, в конце симфония или наоборот. Он же скрещивает исполнение классической музыки и прошлых веков, и современную с выставками, с показом кинофильмов, со всякого рода дополнительными, вспомогательными мероприятиями, которые позволяют оживить презентацию и вовлечь как можно большую часть аудитории. Может быть люди ходят в театр, но не ходят на симфонические концерты, люди могут пойти на выставку, но не пойдут в концерт камерной музыки. А здесь это все совмещено, и таким образом происходит взаимное опыление. Он является художественным советником в нескольких ансамблях очень экспериментальных, живых, интересных в разных местах - в Калифорнии, в Техасе и в Вашингтоне. Я бывал на организованных Джо фестивалях и в Калифорнии, и в Вашингтоне, всякий раз было очень интересно. А тут меня Джо позвал в Вашингтон, потому что он организовал нечто специфически американское такое. По-моему, аналога до сих пор в России нет — это книжный клуб.
Александр Генис: Вы больную тему затронули. Мне кажется, что одна из бед России заключается в отсутствии общественных организаций. На меня огромное впечатление произвела одна цифра. Почему Польша была первой страной, которая освободилась от коммунизма? Выяснилась одна деталь: каждый четвертый поляк был членом какого-нибудь клуба, какой-нибудь общественной организации. Это совсем необязательно связано с политикой, политические организации были запрещены, но это мог быт клуб любителей кактусов или аквариумных рыбок, или дискуссионный клуб филателистов и так далее. Эти общественные организации создавали горизонтальные социальные связи, так возникло гражданское общество в Польше. Когда созрела революционная ситуация, это сыграло грандиозную роль в освобождение Польши.
В России все эти общественные организации были строго подчинены государству, власти им никогда не доверяли. А книжные клубы, о которых вы говорите — это как раз по нашей части, это то, что нам понятно и любимо. Читатели ведь были единственной оппозиционной партией в СССР. Поэтому меня всегда огорчало, что книжных клубов нет в России. В Америке их множество. Я и сам участвую в их работе.
Например, сравнительно недавно приезжал в Нью-Йорк Борис Акунин, Григорий Чхартишвили. Это - человек чрезвычайно популярный, очень умный, интересный, не удивительно, что его зазвали на заседания книжного клуба, который устраивали обеспеченные, прямо скажем, русские, которые живут американской жизнью, но при этом сохраняют интерес к русской культуре. Под руководством Энн Шелберг, душеприказчицы Бродского, была организована встреча на частной квартире, где собрались люди послушать Бориса Акунина, а меня пригласили вести с ним диалог. После этого собирали деньги. Такие организации преследуют филантропические цели, и все в Фонд Бродского пошло. Как мне сказали, этот вечер прилично помог Фонду.
Что же происходит на таких сборищах? Вопросы и ответы. И я вам должен сказать, что нет ничего более интересного, чем слушать, как люди, во-первых, задают вопросы, во-вторых, на них отвечают, потому что диалог всегда непредсказуем. Акунина спрашивали об истории России, но и о том, какой его любимый детектив. Короче говоря, это продолжалось три часа и не кончилось бы никогда, если бы Гриша не смертельно устал. Но я подумал о том, как много можно было бы сделать подобного в России. Одну идею я предложил в свое время: создать книжный клуб с помощью интернета на всю страну. Чтобы люди читали одну книгу и обсуждали ее в Сети главу за главой. Причем я даже знаю, какую книгу - я предложил читать книгу Александра Чудакова «Ложится мгла на пыльные ступени». Это, по-моему, одна из лучших книг, написанных за последние 25 лет. В Америке так работает книжный клуб Офры, который существует уже много лет. Ваш товарищ поддерживает классическую музыку, она - классическую литературу. Одна из книг, которая так читалась, была «Анна Каренина», из-за чего Толстой стал главным автором бестселлеров Америки в тот год. К сожалению, пока из моей затеи ничего не вышло. Но я рад, что такое происходит в Америке.
Соломон Волков: И я могу рассказать, как это было в Вашингтоне. Приглашенные пришли на квартиру женщины по имен Ирина Рот, она родом из бывшего Советского Союза, из Риги, наша с вами землячка. Поселилась в Вашингтоне, успешно занимается исследованиями в области химии, насколько я понимаю, доктор наук. Ее муж - успешно практикующий врач. Когда я появился у них на квартире, то я был поражен. Это, конечно, огромная квартира, но главное, что она выглядит как такая маленькая галерея современного искусства - по стенам висят огромные и первоклассные, должен вам сказать, работы, на меня они произвели очень сильное впечатление, даже скульптуры стоят, фотографии художественные огромных размеров.
Александр Генис: Это характерная деталь. Наши врачи, которые очень хорошо зарабатывают в Америке, часто становятся покровителями художников. Именно так было и в Серебряный век в России.
Соломон Волков: Хозяйка пригласила человек 50 гостей, они все разместились в гостиной, что говорит о размерах гостиной тоже, и дальше было так, как вы и рассказали о встрече с Акуниным - я отвечал на вопросы о Шостаковиче. Люди прочли мемуары Шостаковича, отредактированные мною, и мою книгу «Шостакович и Сталин», обе эти книги вышли по-английски. В руках у большинства были эти издания. После разговора выстроилась очередь, где я надписывал. Самая приятная часть.
Александр Генис: Вы знаете, надписывать книги — это приятная часть любой встречи с читателями. У меня тоже есть опыт в этом деле, особенно, когда я приезжаю в Россию. Я замечал, что если к тебе подходит 80-летняя женщина, она просит “Напишите - Кате”. А если к тебе подходит школьница, то она потребует “Напишите - Екатерине Константиновне”. Я и пишу как проклятый.
Скажите, а вопросы были интересные?
Соломон Волков: Людей интересовали обстоятельства жизни Шостаковича, их интересовали взаимоотношения со Сталиным, их интересовали вопросы интерпретации. В итоге, как полагается, конечно, поговорили о Трампе, без этого нельзя. Но люди задавали очень интеллигентные вопросы, внимательно слушали. Что мне особенно понравилось, они действительно были готовы к беседе, глупых или наивных вопросов практически не было.
Александр Генис: Потому, что публика знала, на что шла. Это были отобранные слушатели.
Соломон Волков: Мы долго не расходились. Во-первых, сама встреча не меньше двух часов, потом еще, наверное, час, когда было подано угощение, люди стояли с закусками в руках, но не расходились, окружили меня плотной толпой, каждый норовил задать свой индивидуальный вопрос в личном порядке.
Александр Генис: Это, конечно, элитная компания, ее изначально отбирают каким-то образом. Поэтому эти книжные клубы тоже не случайны, все это друзья, и друзья друзей. И этим мне идея книжного клуба живо напоминает салон. Мы утратили тот вид общения, которые во многом создавал нашу культуру. Что такое салон XVIII века? Квинтэссенция просвещение. Там возникла философия, новая эстетика и этика, но там возникла, конечно, и революция. Так или иначе, именно в салонах, именно женщины, которые всегда были хозяйками салона, культивировалась мысль и искусство общения. Собственно, это и называется цивилизация. XVIII век меня всегда интересовал именно потому, что королем развлечений тогда был разговор, а королевой - музыка. Именно то, чем и мы с вами занимаемся
Соломон Волков: Именно так, я совершенно с вами согласен. Одним из вопросов, который мы обсуждали с гостями Ирины Рот, был вопрос об интерпретации произведений Шостаковича. Конкретно - Пятая симфония, финал которой можно интерпретировать по-разному. Либо это - радостное праздничное шествие, либо услышать, как представлялось Шостаковичу, как представляется мне, в нем поступь демонстрантов, вынужденных идти этим шествием из-под палки. Потому что их заставляют прославлять вождя. В чем гениальность Шостаковича, как мне сейчас кажется? В том, что его произведения поддаются множеству интерпретаций. И в этом его можно поставить на один уровень с самими нашими замечательными гениями мировыми, Бетховеном.
Александр Генис: И как же это происходило?
Соломон Волков: Сзади меня был большой экран, на котором Джо показал два видеоклипа, один финал Пятой симфонии в интерпретации Бернстайна, который трактует этот финал, как радостное шествие, ликование. И аудитория встречает это исполнение, видно в этом видеоклипе, невероятными овациями. Другое исполнение - Евгения Мравинского, который подчеркивает наоборот принудительность этого ликования.
Александр Генис: Разница, конечно, заключается в том, что Мравинский знал и Шостаковича, и ту реальность, которую Шостакович описывает.
Соломон Волков: В том-то и дело, и в этом разница. Но гениальность Шостаковича заключается в том, что музыку можно было интерпретировать и одним, и другим образом, в обоих случаях она вызывала фантастическую реакцию аудитории. Это как «Гамлет», вспомните знаменитый спектакль 1930-х годов Акимова, где Гамлет был тучным, отдышливым молодым человеком, который боролся за трон. И такую интерпретацию «Гамлет» выдерживает.
Александр Генис: А может быть Гамлет - викинг, который готов всех поубивать, потому что он чуть ли не берсерк, которому привиделось черти что (трактовка Борхеса). А может быть Гамлет Смоктуновского, который выглядит мыслителем, вроде Монтеня. Что бы ни сделали из Гамлета, всегда остается что-то еще -неисчерпаемость его очевидна.
Соломон Волков: Такова и природа творчества Шостаковича. Чтобы проиллюстрировать это, мы сейчас поставим фрагмент из финала симфонии Шостаковича в интерпретации как раз Евгения Александровича Мравинского.
(Музыка)
