В убогой палате украинской больницы страшно кричит молодая женщина. Ханна, пианистка из Австрии, приехала в Украину к своем другу Юрию и попала в автокатастрофу. Ее мать, Марта, была счастливой женщиной, окруженной друзьями, но болезнь Альцгеймера превратила ее в безумную старуху. Полнометражный дебют живущего в Австрии киевлянина Юрия Речинского убеждает зрителя в том, что жизнь страшна и бессмысленна, а мнимое благополучие в любой момент может оборваться. Фильм называется по-английски Ugly (уродливые). Одним из продюсеров Ugly стал австрийский режиссер Ульрих Зайдль, а снимал картину его оператор Вольфганг Талер. Критик киевской газеты "День" назвал фильм “важнейшим кинособытием года”. С Юрием Речинским мы встретились на Роттердамском кинофестивале, где прошла премьера Ugly, участвовавшего в конкурсе полнометражных дебютов "Блестящее будущее".
– Юрий, как на русском языке будет называться ваш фильм? "Ugly" можно перевести и существительным, и прилагательным, и наречием…
– Мы не нашли перевода, который нам нравится. Поэтому название на русском языке будет "Январь – март".
– Это отсылка к болезни Альцгеймера: Марта забывает слово "февраль".
– Плюс всё может происходить в этот промежуток времени.
– Я знаю, что вы начали работу над фильмом довольно давно, а потом она приостановилась из-за отсутствия финансирования и, наверное, из-за политических проблем в Украине?
– Мы начали снимать в начале 2014 года в Кривом Роге, он был весьма изолирован как от Киева, так и от тех территорий, где потом начались военные действия. Когда мы закончили съемку украинской части, мы уже вернулись в другую страну, совсем с другими проблемами, другим правительством. Конечно, всё немножко приостановилось. Оно приостановилось и по другим, художественным причинам. Мне пришлось после украинских съемок полностью переписать австрийский сценарий. Потому что в процессе было очень много импровизации, и я понял, что старая написанная история уже умерла, нужно писать новое и живое.
– Героя зовут Юрий, актер похож на вас, и этот монолог о том, что жизнь ужасна, а любви нет, который он произносит в споре с матерью, – это ваши размышления?
Почему приходит страдание, за что, что с ним делать, как его воспринимать?
– Это мои размышления в ситуации, которая была давно, и они, естественно, изменились. Поэтому он там не главный и не единственный персонаж. Это размышления, свойственные человеку, который находится в отчаянии, когда теряется почва под ногами. Это такое состояние, когда очень легко стать религиозным, потому что тебе необходима какая-то система утверждений о мире, о жизни и о том, почему приходит страдание, за что, что с ним делать, как его воспринимать. И этому состоянию, конечно же, свойственно отрицание всего, и отчаяние, и злость. Потом приходит принятие.
– Ваш герой, как говорили в двадцатом веке, нигилист, который отрицает всё и, в частности, красоту бытия, говорит, что всё безобразно, отсюда и это слово “ugly”.
– Он вынужденно становится нигилистом на какой-то промежуток времени, когда у него уже просто не остается сил во что-либо верить и что-либо любить. И “ugly” так же подходит к описанию таких событий в жизни, от которых мы, к сожалению, никак не застрахованы, – может быть, они гарантированы у нас будут…
– Болезнь, несчастья, старость….
– Если ты кого-то любишь, все, кого ты любишь, в какой-то момент либо предадут тебя, либо умрут.
– Вот, видите, вы нигилист по-прежнему.
– А какие другие варианты?
– Есть вечная любовь, есть много красоты в жизни, не только уродство. Искусство, как способ создания новой реальности. Вы же занимаетесь искусством – вот выход из уродства.
– Да, но это не выход в фильме, там герой до этого не доходит, не дотягивает.
– Это ваша история, история автокатастрофы, трагических отношений с девушкой из Австрии?
– Это основано на похожем опыте, но все детали изменены. Самая близкая точка соприкосновения – крики, которые повторяются каждую ночь в больнице, где их не могут купировать, это длится бесконечные месяцы. Наверное, это самая документальная сцена. Все остальное видоизменено. Все равно фильм получился слишком личным, его довольно больно показывать людям, которые не хотят его видеть. Я не уверен, что смогу продолжать делать настолько же личные фильмы, возможно, отойду на большую дистанцию.
– А болезнь Альцгеймера?
– Болезнь Альцгеймера – то, что очень близко сейчас проходит в семье людей, которые мне дороги. И в Австрии это большая тема, вообще в Западной Европе этому большее внимание уделяется, это можешь чаще встретить, чем сейчас в Украине, где совсем другие проблемы.
– В постсоветском обществе о таких темах еще не научились говорить, вообще о страданиях, это всегда скрывается, считается стыдным. Инвалид должен быть спрятан. Знаете, как при Сталине собрали на улице всех калек, раненых после войны, безногих, безруких, слепых и отправили в приюты, чтобы они не портили вид.
– Да, люди с синдромом Дауна, люди с церебральным параличом… Это вызывает у постсоветского человека шок, когда он первый раз видит в баре вечером человека в инвалидной коляске, который пьет вино, курит сигарету и читает газету. Я никогда этого не видел в Украине. А потом, когда привыкаешь, это оказывается нормально, и потом возвращаешься в наши парадные, смотришь на эти скаты для инвалидов и понимаешь, что человеку с инвалидностью у нас сложно даже выйти из дома.
– В вашем фильме дом состоятельной австрийской семьи контрастирует с больницей в Украине. И вот тоже их поражает несчастье, болезнь, возникает это уродство, эта грязь. Это специально, я думаю, сделано на таком контрасте?
Страховки нет, гарантий нет
– В фильме я стараюсь обходить какие-то конкретные указания на страну. Да, есть два мира: один посимпатичнее, побогаче, покомфортнее, второй немножко пожестче, погрязнее, поскромнее. Но и там, и там происходит то же самое. И там, и там страховки нет, гарантий нет. С отношениями человеческими в принципе то же самое происходит. То есть история пожилой пары для меня параллельна, идентична истории молодой пары. Раймунд Валлиш, который играет спутника Марты, проходит через то же самое, через что проходит Юра, просто у него по-другому немножко, не так громко проявляется.
– Когда видишь в титрах имя Ульриха Зайдля, ожидаешь, что это фильм, который связан с его представлением о мире, с его безжалостным взглядом. Я даже подумал, что у него был "Импорт-экспорт", когда украинка приехала в Австрию, а у вас наоборот – австрийская девушка приезжает в Украину. Как получилось с Зайдлем у вас?
Не понимаю, как можно жить в Москве – это слишком большое пространство, в котором максимальное скопление ненависти
– Я могу смотреть максимум два фильма Зайдля в год и до сих пор не посмотрел все его фильмы, потому что они меня травмируют надолго. Я, конечно, восхищен тем, что он делает, но у нас очень разное отношение к происходящему. Мне кажется, у него очень большая дистанция, а у меня за счет того, что это очень личная история, дистанции практически нет. Я не знаю, как это воспринимается зрителем, возможно, совершенно по-другому. Я с ним познакомился после своего первого документального фильма "Больныесукалюди". Нас познакомил мой продюсер, мы показали ему фильм, ему понравился, мне понравились его фильмы, мы начали общаться. А потом, когда у нас были проблемы с игровой картиной, в какой-то момент мы ему об этом сказали, он предложил показать ему материал, посмотрел и тут же сказал: ребята, я буду копродюсером, материал стоящий.
– Как-то вмешивался в вашу работу – советом, рекомендацией?
– Он очень деликатен как продюсер, вмешательства не было, были комментарии, но очень точечные и в единичных случаях.
– Что он сказал о готовой работе?
– Поздравил с тем, что получилось, сказал, что это очень поэтично, трогательно. Ему многое понравилось, понравились сцены без единой реплики, понравились длинные массивные блоки с непрерывным действием, его захватили все эти метафоры, все эти переходы. Конечно, он сказал, что у кого-то могут быть проблемы с пониманием хронологии событий, но его это никак не смутило.
– Я вас хорошо понимаю, когда вы говорите, что не можете смотреть больше двух фильмов Зайдля в год, его последний его фильм "Сафари" я решил просто не смотреть, потому что страшно подумать, что на моих глазах будут расчленять жирафа. Но ваш фильм тоже тяжелый, тяжелый в другом смысле, потому что понимаешь свою незащищенность. Он говорит зрителю: с тобой может случиться то же самое. Хочу спросить вас об этом образе камышей, которые постоянно появляются, на глазах Юрия они горят, автокатастрофа случается в них, потом Марта теряет весла в этих камышах. Где, во-первых, они находятся и почему этот образ все время повторяется?
Про отсутствие контроля над своей жизнью, над своим будущим, над тем, что будет в следующую секунду
– Мы их снимали в обеих странах, это не одна локация. Нашли мы их первый раз в Украине, там же начали пробовать снимать. Потом они очень сильно вмешались в сценарий, многое переделали. Потом мы вернулись к ним уже в Австрии. Мне понравилось, как вы описали тему фильма, я бы только добавил, что большая часть этих образов так же про отсутствие контроля над своей жизнью, над своим будущим, над тем, что будет в следующую секунду, про незащищенность. Вот эта лодка в камышах, которая просто направляемая течением. Этот ветер, который просто сдувает людей, как этот камыш. Я не уверен, что будет правильно, если я начну формулировать своими словами, что для меня этот камыш. Нет, я не буду этого делать.
– Вы ведь работали в Москве, на "Мосфильме"?
– Я работал режиссером монтажа на коммерческих фильмах. А потом вернулся в Киев и в результате этого болезненного опыта, который лег в основу фильма, начал снимать документальный фильм "Больныесукалюди" про молодых людей, живущих в подвале.
– У вас есть опыт работы на московской студии, в Киеве и в Австрии. Какие впечатления?
– Все три города отличаются весьма сильно. Я не понимаю, как можно жить в Москве – это слишком большое пространство, в котором максимальное скопление ненависти, которую я когда-либо испытывал. Мне хочется вернуться в Киев, у меня там родители, у меня там сестры, в Австрии у меня жена, маленький ребенок. Я недавно приезжал в Киев. Еду в машине, думаю: надо сюда частично переехать, проводить не пару недель в год, а хотя бы три-четыре месяца. Пока я еду на машине, меня подрезает "Порш Кайен", вылезают люди, начинают бить мне в окно, потом достают пистолет. Начинается полное безумие, которое мне просто флажок: вот, ты думал по поводу возвращения в Киев, вот тебе пример. При этом совершенно непонятно, как это могло произойти на очень оживленном шоссе, Бориспольская трасса, в середине дня.
– Просто так или был какой-то конфликт?
– Нет, я выезжал с парковки, им пришлось сдавать назад 20 метров, они очень обиделись. Я спрашиваю у людей, которые там живут сейчас: это нормальная ситуация? Они говорят, что никогда такого не слышали, они не понимают, как это может произойти.
– Думаете, знак свыше специально вам послан?
– Я не знаю. Я не хочу, чтобы это трактовалось как что-то, что там происходит регулярно, я в этом сомневаюсь. По поводу Австрии…
– Как кинопроизводство отличается?
– Если Москву, Киев и Вену выстроить в этом порядке, то в Москве будет самое жесткое продюсерское кино, которое возможно, продюсерский подход к режиссеру.
– Кто платит, тот и заказывает музыку.
– Да. И у этого, кто заказывает музыку, отвратительный вкус, он нанимает кого-то, у кого он получше, но все равно периодически бывают моменты, когда нет, давайте все-таки здесь поставим другую музыку. Что мне понравилось в Вене, что мне понравилось в работе с австрийцами – это то, что у них другая культура отношения к режиссеру, художнику, человеку, которого они приглашают главным художественным руководителем проекта. Они по-другому с тобой разговаривают, они по-другому спрашивают. Даже в Киеве это все еще, к сожалению, более рекламный подход к процессу. Тут еще такая штука: если бы у нас главным продюсером, главной стороной копродукции была бы не Австрия, я думаю, мы бы фильм закончить не смогли, потому что его бы закрыли. Просто потому, что такие изменения в сроках, к ним нужно очень долго привыкать. В Австрии, вообще с кино, особенно с авторским, это одна из самых обычных ситуаций, когда на монтаже ты понимаешь, что тебе нужно еще полгода это делать. Я представляю себе, если бы я в Москве это делал, мне бы, наверное, сказали: ты знаешь, две недели осталось, давай, заканчивай фильм. В Киеве скорее бы было плюс-минус что-то похожее. В Австрии мне дали полтора года на то, чтобы закончить этот фильм.
– Мы знаем и в России случаи, когда некоторые режиссеры снимают фильм по 10 лет, но это большая редкость… Мне трудно судить издалека о том, что происходит в культурной жизни Украины. От знакомых слышу разные вещи: кто-то говорит, что опять застой, кто-то говорит, что после революции произошел невероятный всплеск, и литература, и кино расцветают. Что вы думаете?
– Мне сложно что-то сказать, потому что на время работы над этим фильмом я выпал из контекста культурного, социального, новостного. То, что я знаю по людям из Киева, с которыми я работаю, с художниками, с композиторами, с киношниками, с писателями, мне очень нравится, что они делают, и они очень ускорились с тем, что делают. Они, мне кажется, всё более и более успешны. Они показывают свои работы не только в Украине. Мои друзья, коллеги вдруг за эти три-четыре года начали ездить за рубеж, у них гастроли, показы, чтения. Может быть, потому, что мы все плюс-минус одного возраста, просто повзрослели, что-то наработали. Мне кажется, что изменения в украинском обществе с 2014 года произошли очень серьезные, вряд ли обратимые.
– А чем закончилась история с "Порше Кайеном"?
– Все хорошо, я выжил, даже в меня не попали.
– Может быть, это сюжет для следующего фильма?
– Не думаю. Это как-то скучновато, это необъяснимое для меня насилие, которое мне не очень интересно.
– Будете снимать в Австрии, превращаетесь в австрийского режиссера?
– Не знаю. Многое зависит от того, как пройдет этот фильм, от того, как на него отреагирует Украина, продюсеры в Украине, писатели в Украине, Держкино в Украине. Многое зависит от предложений, которые начинают поступать. Мне месяц назад первый раз в жизни прислали почитать сценарий проекта, который готов к запуску, у меня до этого не было такого опыта. Мне стало очень интересно. Австрия готова продолжать. Я не знаю, легко ли будет после этого фильма запустить следующий игровой, потому что это был очень тяжелый в производстве фильм. До сих пор непонятно, еще слишком рано говорить, какие результаты он принес.
