Лора Гуэрра приедет в Москву в апреле, когда состоится вручение российско-итальянской премии "Белла". Одна из номинаций премии носит имя итальянского сценариста, писателя, поэта и художника Тонино Гуэрры и называется "Оптимизм – аромат жизни". Когда-то именно Белла Ахмадулина впервые перевела на русский язык поэзию Тонино Гуэрры. Пять лет назад премия "Белла" была основана мужем Ахмадулиной, художником Борисом Мессерером.

– В прошлом году в Италии я была в жюри этой премии, – говорит Лора Гуэрра. – В этом году я постараюсь в дни Тонино Гуэрры в марте провести мероприятия у нас в Пеннабилли. Кроме того, мы готовимся сейчас к поездке в Рим, это связано с работой нашей ассоциации и с тем, чем я занималась три месяца в Москве, – это фестиваль "Амаркорд", который должен быть посвящен 100-летию Федерико Феллини и Тонино Гуэрры в 2020 году. Это должно стать достойным действом, чтобы люди вспомнили двух великих маэстро.

– Вы сказали, что имя Тонино Гуэрры носит ассоциация. Это разве не фонд?

– Мы сейчас работаем над тем, чтобы ассоциация, которая уже 5 лет работает без Тонино, превратилась в фонд. Она была создана в 2005 году при жизни Тонино Гуэрры. Он очень волновался и говорил: "Зачем эта Ассоциация?! Зачем?! Я первый раз в жизни слышу, чтобы при жизни человека создавался его фонд или ассоциация. Вот когда умру, пожалуйста, делайте, что хотите", – говорил Тонино. Я настаивала на появлении этой ассоциации, потому что Тониночка становился все старше. Как-то, проходя мимо старой запущенной церкви, мы увидели каменные глыбы. Тонино настоял на том, чтобы все это было отреставрировано, в эту работу включились провинции Пезаро и Римини. Получилось замечательное двухэтажное помещение, где мы и расположились.

В этой ассоциации каждое воскресенье каждую зиму проводились курсы сценарного мастерства. Часто это совмещалось с приездом наших учеников из Москвы, с высших режиссерских курсов. Вместе с Тонино здесь преподавали и Георгий Данелия, и Андрей Хржановский, и Ираклий Квирикадзе и другие режиссеры, которые приезжали в Италию. Это был своего рода сбор друзей, которые рассказывали о кино итальянским студентам. Последние лекции Тонино провел в октябре 2011 года для студентов высших режиссерских курсов. Ничего более прекрасного я в своей жизни не слышала. Можно сказать, что это было завещание Тонино. К счастью, эти лекции записаны, и я сейчас попытаюсь их издать на русском и на итальянском.

​– Маэстро Гуэрра был и сценаристом, и художником, и поэтом. И, судя по всему, многогранность его таланта нашла отражение в деятельности ассоциации...

– Конечно! У нас в Пеннабилли есть созданный Тонино вместе с одним садовником первый в Италии сад забытых фруктов, где собраны уникальные деревья. Вначале их было 47, сейчас уже 63... Это те яблоки, груши, берикокколо, о которых сегодня не знает никто. Их нужно было искать по лесам и холмам Италии. Одержимые этой идеей садовники пришли к Тонино и сказали: что делать, маэстро? "Сад забытых фруктов срочно!" В мэрии выделили участочек земли, и весь городок сажал деревья. Теперь там еще и памятники Андрею Тарковскому, Джульетте Мазине и Федерико Феллини, и солнечные часы, и фразы Тонино... Там даже посадил свое дерево далай-лама, который дважды был у нас в гостях.

– Я знаю, что вы по образованию филолог, как вы оказались в кино?

– В кино я начала работать в "Совэкспортфильме". Мы готовили субтитры для фильмов, которые шли за рубеж. И тут-то мой немецкий сыграл свою роль... Это истории из другой моей жизни, тоже полные чудес и свершений, знакомств с людьми и первых знакомств с кино.

​– Но когда вы познакомились с маэстро Гуэррой, вы работали на "Мосфильме"?

– Да, я была редактором в экспериментальном объединении Григория Наумовича Чухрая, одним из организаторов которого был только что приехавший из-за границы отец Владимира Познера. Экспериментальным это объединение называлось, потому что мы должны были производить фильмы, которые бы окупались у зрителя, а на эти деньги мы должны были снимать другие картины. Одним из первых фильмов экспериментального объединения был фильм "Белое солнце пустыни", но я еще тогда там не работала.

А на "Мосфильм" я попала благодаря моему первому мужу Александру Ефремовичу Яблочкину, который работал директором фильмов – сегодня его бы назвали продюсером. Сашенька Яблочкин был совершенно удивительный человек. В 19 лет он был директором картины "Богдан Хмельницкий" у Игоря Савченко. Потом его позвал к себе в театр Михоэлс. В 1948-м убили Михоэлса, весь театр поехал в Воркуту. И Саша отсидел свои 5 лет в Воркуте. Он чудом остался жив, а когда вернулся – стал работать на "Мосфильме".

​– А через какое-то время на "Мосфильм" пришли работать и вы...

– Для меня это, по сути, не была работа. Это были какие-то встречи, знакомства. Это было счастье встречать людей, помогать тем, кому, как тебе казалось, нужно помогать! Там я впервые встретилась с моим другом и абсолютным гением Рустамом Хамдамовым. Он был младше меня, и я его поначалу опекала, тогда на "Мосфильме" он делал первые шаги. Рустам был учеником руководителя объединения Григория Чухрая. И тогда был задуман фильм "Нечаянные радости, или Раба любви". Но мы в объединении прекрасно понимали, что тот сценарий, который предложил Хамдамов, никогда не пройдет в Госкино. Поэтому мы решились на такую хитрость: попросили, чтобы Кончаловский дал свое имя, а кто-то написал бы сценарий, близкий по теме и по эпохе к тому, что придумал Рустам. Так было и сделано. Кончаловский дал свое имя, а сценарий по мотивам Рустама написал очень талантливый человек Фридрих Горенштейн. Сценарий прошел, его запустили. И вот тут-то Кончаловский подошел и спросил: "Вам нравится сценарий?" Я ответила: "Нет". А он мне сказал: "Ну, тогда вы просто читатель". В ответ я сказала: "А вы – автор титульного листа". И с тех пор у нас отношения некоторым образом испортились. Но вернемся к фильму Рустама. Он поехал в экспедицию во Львов, уже начал снимать картину – и появились доносы, что Хамдамов снимает не по сценарию. Его вызвали в Москву. И вот мы смотрим отснятый материал у Сизова, который тогда был директором "Мосфильма". Рустам не пришел. Спрашивают: "А где режиссер?" Я говорю: "Болен". Он говорит: "Что же, такой молодой, а уже болен. А у меня 72 фильма". И после просмотра материала, надо отдать должное Сизову, он сказал: "Мы не будем закрывать этот фильм. Видно, что он фестивальный. Только режиссер мне обязательно должен прислать экспликацию. Я бы посмотрел, что он хочет снимать, а потом мы бы и запустили картину". Я прибежала к Рустаму (мы с ним всю жизнь на "вы" и до сих пор), воодушевленно ему сказала: "Рустамчик, ура, вы выиграли поездку на фестиваль. Вы напишите только экспликацию". И тогда он мне в первый и последний раз в жизни сказал: "Какая же вы, Лора, дура!" Я опешила. Он никогда ко мне так не обращался. "Вы не понимаете. Я от этого всего устал. Я уеду". И он уехал в Ташкент. Его за это лишили фильма. Директор объединения Леонид Мурса предлагал многим снимать картину, начатую Хамдамовым, но все отказывались из солидарности с Рустамом. И только один человек согласился – это был Никита Михалков… Таких историй на "Мосфильме" было много.

– То есть вы понимали, в какой стране живете. Знакомство, а потом и брак с Тонино Гуэррой на вашей работе как-то отразился? Связи с иностранцами в 70-е годы в СССР были без таких страшных последствий, как в сталинские времена, но тем не менее они были.

– Конечно! Меня тут же перевели в архив. Я уже не была никаким редактором, а зарплату мою уменьшили наполовину. Ну и, конечно, за нами все время следовали люди. Даже когда мы возвращались домой поздно вечером, они стояли и смотрели. Зимой Тонино им говорил: "Зайдите, холодно. Выпейте рюмочку водки, согрейтесь!"

– Заходили?

– Нет, что вы! И когда Андрей с Тонино просто говорили о камнях в саду или тумане над рекой, Тарковский предварительно закрывал подушками все телефоны. Или они выходили на улицу под снег говорить. Много лет спустя мне позвонил кто-то из моих друзей и сказал: "Лора, Госкино выбрасывает все документы. Тут нашелся первый сценарий, который Тонино написал для Бондарчука про Москву, и все доклады этих самых соглядатаев, которые писали рапорты в Госкино, о том, куда вы пошли, что делали…" То есть вся эта слежка была записана, а потом выкинута на улицу! И я по дурости отказалась все это взять. Просто потому что не хотелось больше к этому прикасаться.

– Творческая кухня – это всегда интересно. Два великих маэстро – Феллини и Гуэрра. Как они работали? Как рождались шедевры кино?

– Они знали друг друга с детства. И их дружба – это не только фильмы, которые мы знаем: и "Амаркорд", и "Джинджер и Фред", и "И корабль плывет", и "Репетиция оркестра". Как они веселились, как они любили друг друга, как они замечательно дружили, с какой любовью и пиететом относились друг к другу, какие дивные письма в тот период, когда еще не случилось меня в жизни Тонино, писал Феллини! Издательство "Бослен" опубликовало книгу "Уйти как прийти". Там впервые опубликованы письма Федерико Феллини и письма Андрея Тарковского к Тонино...

– У них было какое-то определенное время суток отведено для работы?

– Феллини обычно приезжал к Тонино в 7:30 утра. Они были оба утренние. До этого на протяжении тех 8 или 9 лет, что мы жили в Риме, он звонил Тонино около 7 утра и рассказывал свои сны. Это было так чудесно для меня. Я лежала рядом в постели с Тонино, затаив дыхание, и по ответам улавливала и угадывала феллиниевские вопросы. Этот рассказ о снах, это было пробуждение, которое не каждому даровано в жизни. Иногда они работали в студии у Федерико, иногда у нас дома – это очень редко, но случалось. И я была свидетелем их работы. Происходило это так. Однажды пришел Федерико и спросил Тонино: "Над чем ты сейчас работаешь?" А Тонино говорит: "Я сейчас собираю материалы о великих похоронах, которые потрясли воображение человечества. Например, похороны диктаторов, Сталина, Насера или звезды немого кино Рудольфо Валентино. Валентино – красавец итальянец в Голливуде – умер в возрасте 29 лет. Женщины рыдали. Был открытый гроб. Его несли через площадь". И потом Тонино рассказывал: "Когда все уже разошлись, площадь была усыпана оторванными рукавами". Феллини спросил: "Почему?" – "Ну, как же?! Стоявшие сзади все хотели видеть. Дамы цеплялись за рукава пиджаков мужчин и отрывали их. И потом эти рукава остались на площади". Было ли это действительно или это придумал Тонино, но образ для кино был замечательный. Потом он рассказал Феллини о том, как умирала и просила развеять ее прах Мария Каллас около своего греческого острова. "Представляешь, вот этот фильм мы и будем снимать!" – сказал Феллини. А перед этим он рассказал Тонино, что хочет снимать фильм о карабинерах. "Как о карабинерах?" – "Ты представляешь, Тонино, парад карабинеров! Они скачут в плюмажах на лошадях... Все собираются... Дамы в шляпах ... И вдруг спотыкается первая лошадь на параде. Падает. Офицеры застревают… В общем, все превращается в свалку". Феллини описал это в красках. Оба смеялись. И вообще, я часто слышала, когда они работали, как они смеются, придумывая что-то. Иногда они кричали мне из комнаты, где работали: "Лора, Лора, гляди!" И они рассказывали то, что придумали. Например, про носорога в фильме "И корабль плывет", у которого расстройство желудка. Его поднимают над палубой, он обдает всем этим тех, кто там находится… Тонино и Феллини это показалось очень смешным, они меня позвали, и я смеялась вместе с ними. Вот так они работали. Сценарий "И корабль плывет" был написан за 11 дней.

– Тонино Гуэрра автор сценария фильма Тарковского "Ностальгия". Название картины, вышедшей на Западе, пишется именно в русской транслитерации. Чья это была идея?

– Это Андрей настаивал, потому что ностальгия – это русское чувство, о котором он рассказывал. Это то, что свойственно России. Но Тонино считал эту картину у Андрея не самой удачной, потому что надеялся, что этот фильм должен был стать переходным к тому, что Андрей сможет сделать на Западе. Это ведь был первый фильм, сделанный Тарковским в чужой стране. Но это была картина именно о ностальгии советской, о невозможности вернуться, о невозможности разорваться. И "Ностальгия" своего рода памятник той эпохе. Помните, когда в финале картины на развалинах церкви Гальгано сидит умирающий герой и потрясающе начинает идти снег... Гениальный конец "Ностальгии"!

– 30 лет назад на Московском кинофестивале я брала интервью у Тонино Гуэрры. С переводом помогал коллега из итальянской редакции иновещания. Но, когда подошли вы, маэстро попросил вас проследить за точностью перевода. Ваш муж говорил на каком-то особом диалекте?

– Тонино сочинял свои первые стихи на романьольском диалекте. Потому что в 1946 году сразу после войны и он, и Пазолини начали писать в той области Италии, в которой он вырос, чтобы дать языку народа новое звучание. Как если бы они стали играть Гершвина на мандолине. Пазолини писал на фриульском, а Тонино на романьольском диалекте – в Италии их огромное количество, это язык плоти и крови. Как говорил Тонино, диалектами строился Нью-Йорк. То есть простые люди, которые говорили только на диалекте, ехали в Нью-Йорк в эмиграцию. Тонино говорил на своем особом языке, а поскольку он знал, что я перевожу точно, не позволю себе выдумок, интерпретаций или причесывания, что обычно делают переводчики, то он попросил проследить за точностью перевода. Тонино хотел, чтобы его мысль была передана правильно.

– Люди живут памятью о дорогих и близких людях. Но, судя по тому, что вы почти все время говорите о муже в настоящем времени, для вас Тонино живой…

– Абсолютно! Для меня самое главное – это любовь. Вы понимаете, любовь никогда не умирает. Человек находится просто в другой вибрации, в другом измерении. И после ухода мамы, и после ухода папы, и вообще после ухода близких я всегда чувствовала горе. Естественно, после ухода Тонино тоже. Но он единственный учит меня, как маэстро, что смерти нет. Это просто переход во что-то, чего мы не знаем. Я не раз рассказывала, что когда Тонино уходил, в последние дни, я старалась быть все время рядом и говорила: "Тониночка, я тебя любила всю мою жизнь! Даже тогда, когда я тебя не знала". Он так на меня посмотрел и сказал: "А я тебя люблю теперь". И я опять закричала: "И я теперь, Тонино, ну, конечно!" Тогда он опять на меня посмотрел и сказал: "И потом тоже". И вот это "и потом тоже" – оно для меня сейчас и длится. Потому что это для меня как завет. У Тонино есть такое стихотворение:

"Воздух – это далекая вещь, которая вокруг твоей головы.
И становится более светлой, когда ты смеешься".

Недавно у меня в гостях были замечательные ребята из Москвы, Таня и Максим. И выслушав это стихотворение, Таня сказала: "Знаете, Лора, сейчас воздух вокруг вашей головы – это защита и любовь Тонино". И это правда.