"Волк не может нарушить традиций:
Видно, в детстве слепые щенки,
Мы, волчата, сосали волчицу
И всосали "нельзя за флажки!".

Владимир Высоцкий. "Охота на волков", август 1968. Впервые опубликовано в альманахе "Метрополь", 1979 год

Дело "Метрополя" в свое время внесло особую лепту в борьбу за появление 29-й, "антицензурной", статьи российской Конституции, усилиями нынешней власти превращенной, скорее, в театральную декорацию. Недавний скандал в Русском ПЕН-центре с исключением "из рядов" Сергея Пархоменко, с "оргвыводами" в отношении одних "строптивых" писателей и добровольным выходом других, словно бы придал ему новое измерение. В роли гонителя в нынешнем скандале оказался глава ПЕН-центра Евгений Попов, один из героев тех событий почти сорокалетней давности, в которых сам был гоним. История с "Метрополем" на примере Попова словно бы опрокидывается, показывая, как легко и незаметно мнимая "аполитичность" оборачивается предательством тех самых идеалов, за которые боролся и пострадал. А может, все дело в банальном искушении властью, которое в иных обстоятельствах и в иные времена оказывается непреодолимо...

Так что же это был за заговор у всех на виду? Бунт на корабле советской культуры? "Камингаут" неформальной литературы? Кто победил в той игре с Софьей Власьевной? И куда ведут игры с Путьей Власьевной – ее прямым потомком?

"Штука литературы"

…Тихое субботнее утро. Идем с Евгением Поповым через знаменитый Дубовый зал особняка графини Олсуфьевой, в 1934 году ставшего домом литераторов, ныне ЦДЛ. Под ногами поскрипывает дорогой паркет, а с потолка посверкивает хрусталем огромная люстра – та самая, которую Сталин преподнес "любимым писателям" на новоселье. У подножия изящной, сработанной без единого гвоздя лестницы останавливаемся. Она ведет на второй этаж, где некогда располагался кабинет первого секретаря Московской писательской организации Феликса Кузнецова.

"Штука литературы", которую Аксенов поручил двум молодым соратникам-составителям альманаха – Виктору Ерофееву и Евгению Попову "сволочь" начальству в тот памятный январский день 1979 года, была увесистая. Покрытые мраморной бумагой, сброшюрованные шелковыми тесемочками – по другой версии, ботиночными шнурками – ватманы с наклеенными по четыре на листе страницами перепечатанных авторских текстов – дизайнерский шедевр художников Бориса Мессерера и Давида Боровского. Граммофончики Мессерера на фронтисписе словно кричали об основной идее – "даешь свободу творчества и долой цензуру!" Кузнецов, ожидавший, увидеть самиздатовскую стопку машинописных страниц, лишился дара речи…

…Их было двадцать пять. И "примкнувший" двадцать шестой – американец – Джон Апдайк, приятель Аксенова с отрывком из готовившегося к публикации романа The Coup ("Переворот"). Уже сам список авторов в оглавлении "Метрополя" позволяет читателю из 2017-го оценить "скромную грандиозность" предприятия.

К 1978 году мысли о неподцензурном журнале овладели дышавшим в затылок старшим товарищам литературным "молодняком". Виктор Ерофеев высказал их Аксенову в весьма нетривиальных обстоятельствах, когда оба сидели в зубоврачебном кабинете в ожидании эффекта анестезии: а что если сделать свободный журнал не где-нибудь за границей, а прямо здесь, в Москве? Анестезия еще не подействовала, а Аксенов уже идею подхватил. Вечером того же дня ее развивали вместе с Поповым – бездомного в ту пору красноярца Аксенов приютил на квартире своей покойной мамы Евгении Семеновны Гинзбург. Эта "хорошая" квартира, состоявшая из одной комнаты и кухни, и стала "шалашом" для "Метрополя".

Основная задумка составителей – собрать тех, кто уже был признан, то есть членов Союза писателей (Аксенов, Вознесенский, Искандер, Битов и др.) и официально не признанных. В результате под одной крышей оказались Ахмадулина, выступившая в альманахе как прозаик с посвященной Аксенову повестью "Много собак и Собака". Владимир Высоцкий – бард, актер, народный любимец, пользующийся такой популярностью, какая даже многим признанным писателям не снилась, в "Метрополе" он впервые публиковался как поэт. Гениальному, по мнению многих коллег, Горенштейну, уже известному как сценарист Тарковского и соавтору, а фактически автору многих сценариев, чья фамилия тем не менее даже не всегда присутствовала в титрах, до "Метрополя" удалось официально опубликовать единственный рассказ – в 1964 году в "Юности" "Дом с башенкой". Семен Липкин печатался как переводчик. Инну Лиснянскую методично "заворачивали" в издательствах. Борис Вахтин публиковался как синолог – о том, чтобы свет увидело хоть что-то из прозы и эссеистики, даже речи не шло, как и у историка авангардного искусства Василия Ракитина. Генрих Сапгир официально "проходил" как детский поэт и мультипликатор и не мог напечатать своих "взрослых" произведений. Юз Алешковский тоже имел возможность публиковать только повести и рассказы для детей – его взрослая проза и стихи, среди которых особое место занимало лагерное творчество (знаменитая песня "Товарищ Сталин, вы большой ученый" стала поистине народной), оставались "за кадром".

"Баловень судьбы", каким его считали многие коллеги-сверстники, – Аксенов испытал на себе все прелести советской власти почти с рождения, когда его родителей арестовали, а его, пятилетнего, вцепившегося в тряпичного львенка, буквально вырвала из рук бабушки женщина в кожаном реглане, чтобы отправить в приемник-распределитель для детей "врагов народа". Сам Попов, хоть подобных встрясок не переживал, в Москву из Красноярска прибыл, можно сказать, в звании "литературного диссидента". В 16 лет школьник Попов и сотоварищи студенты, вдохновленные свежим ветром десталинизации, "издали" собственный независимый журнал. Успели выпустить три номера. "Наказание было мягким, – смеется Попов, – исключение из комсомола, в том числе меня, который там не состоял никогда – ни до этого, ни после".

Еще один мой собеседник-метрополец, прославленный режиссер, народный артист РФ, создатель и руководитель театра "У Никитских ворот", а в 70-е, говоря словами Аксенова, "неприкаянный театральный человек" Марк Розовский к моменту приглашения в "Метрополь" тоже имел "боевой опыт". За плечами у выпускника журфака МГУ была работа в "Юности", куда его пригласил Катаев, доверивший начинающему журналисту фельетонный отдел – "Пылесос", а главное, его первое режиссерское детище – уникальный университетский театр-студия "Наш дом", просуществовавший более десяти лет и закрытый инстанциями, в декабре 1969-го, по выражению самого Розовского, "за антисоветчину".

"Хорошая" квартира

Работа кипела в "однушке" на Красноармейской улице в районе метро "Аэропорт" вдохновенно и весело. Бывало, как рассказывает Попов, в квартиру набивалось до тридцати человек – кто-то выпивал и закусывал на кухне, кто-то вычитывал свой текст. А волонтер "Метрополя" Владимир Боер, впоследствии заслуженный художник РФ, тем временем невозмутимо нумеровал листы ватмана, выклеивая цифры, аккуратно вырезанные из календаря.

Когда листаешь альманах, бросается в глаза и его неоднородность – "мы не делали памятник себе" – замечает Розовский, и разномыслие: религиозный философ Виктор Тростников, к примеру, соседствует с историком культуры, весьма далеким от религии Леонидом Баткиным, обвинявшимся в советскую пору в "пропаганде чистого искусства и формализма". Это многообразие дает пусть не полное, но достаточно точное представление о том, что варилось в неофициальной культурной жизни 1970-х, и что, конечно, трудно было представить в книжном обличье на полке советской библиотеки.

В план метропольцев входила презентация альманаха, или как они сами говорили, вернисаж с приглашением дружественной общественности, в том числе иностранных дипломатов и журналистов, и главное – официальная публикация "без купюр" в Москве. Их бурная активность на Красноармейской, естественно, не осталась не замеченной. И в конце концов предводитель московских писателей Кузнецов все-таки позвонил Аксенову – мол, хотелось бы взглянуть, а может, и поучаствовать. Аксенов пообещал познакомить с продуктом, когда тот будет готов.

…И вот 17 января Попов с Ерофеевым понесли экземпляр в Олсуфьевский особняк. Еще по "штуке", как и планировалось, отправились во Всесоюзное агентство по авторским правам (ВААП) и в Государственный комитет по делам издательств, полиграфической промышленности и книжной торговли СССР.

Выполнив свою миссию, литераторы притормозили в ресторане. И уже вечером, покидая ЦДЛ, обратили внимание на веселый перестук пишущих машинок: позже ходили слухи, что Кузнецов в тот вечер вызвал с десяток машинисток, которые за ночь размножили шедевр чуть ли не в 50 экземплярах. На следующий день с творчеством метропольцев, которое априори было признано идеологической диверсией, как по форме, так и по содержанию, начали знакомить писательскую общественность. Последнюю разделили на "устойчивых" и "не вполне". Первым давали почитать; вторым предстояло громить "заразу" в духе "сам не читал, но знаю".

Разделить попытались и самих метропольцев, в лучших партийно-чекистских традициях – друг от друга и всех – от Аксенова. По очереди тягали для "задушевной беседы" на писательский ковер.

Порнография духа

22 января в 15.00 в комнате номер восемь собралось человек пятьдесят. Заседание вел Феликс Кузнецов, когда-то начинавший творческий путь как шестидесятник. Лейтмотив его выступления – "происки Запада" и "так называемая борьба за права человека".

Вообще, когда читаешь стенограмму того заседания – замечательный документ-приговор эпохе, возникает странное ощущение переклички с днем сегодняшним – происходящее здесь и сейчас на разного рода собраниях и ток-шоу – ну просто эхо творившегося там и тогда. Обстановка накалялась по мере демонстрации "провинившимися" явных признаков непризнания "вины".

"Кампучия какая-то получается, если прочесть альманах, а не наша страна", – подытожил "дискуссию" Феликс Кузнецов. Сам он тогда очень гордился ярлыком, который придумал, – "порнография духа", что стало заголовком, под которым по горячим следам вышла публикация в газете "Московский литератор" с набором "рецензий" на произведения авторов альманаха. Судилище продолжалось четыре часа. Итоговое заявление с угрозой карательных мер в случае выхода "Метрополя" за границей приняли единогласно.

Однако главный сюрприз, как для гонителей, так и для гонимых, был впереди. 25 января 1979 года в программе "В мире книг" "Голоса Америки" глава издательства "Ардис" (Ardis Publishing) Карл Проффер объявил, что располагает экземпляром "Метрополя", а также информацией, что еще одна копия дошла до французского "Галлимар" (Gallimard).

Как альманах попал на Запад? Об этом спрашиваю моего американского коллегу Дэвида Саттера, который в то время работал в Москве корреспондентом Financial Times и дружил со многими метропольцами. Дэвид предполагает, что через каналы посольства – диппочтой. На мое удивленное замечание, что та "штука литературы" была "великовата для письма", смеется: "Ну, диппочтой тогда Советский Союз чуть не танки передавал… В общем, они украли нашу технику, а мы освободили их литературу".

Евгений Попов уточняет: изначально составители не думали публиковать "Метрополь" сразу на Западе – альманах туда переправили, чтобы "в случае чего" не пропал. "Один экземпляр, – рассказывает Попов, – увез американский дипломат, старый друг Аксенова – Рей Бэнсон. А другой – француз Ив Аман – сегодня человек известный – христианский богослов, друживший с Александром Менем и написавший о нем книгу. В ту пору – совсем "мальчишка", младший чин во французском посольстве. Он ко мне ночью приехал на квартиру. Помню, мороз был страшный, а Ив простуженный, носом шмыгает. Он к тому же невысокого роста – увидел альманах и покачнулся – ожидал, видимо, что это или микропленка, или листки формата А4, а тут стопка ватманов. Но устоял – взял его подмышку, пошел, в багажник запихал и уехал. И дальше, как мне рассказывали, не спрашивая никого абсолютно, просто перевез через границу как дипломат…"

Инстанции выходят из тени

Говоря о главных гнобителях "Метрополя", Попов особо подчеркивает роль советских писателей: "Точно также как самыми большими гнобителями художников выступили художники, а Шостаковича – композиторы". Даже цитирует генерала Бобкова, тогдашнего начальника Пятого управления КГБ СССР (это подразделение боролось с "идеологическими диверсиями, диссидентами, антисоветскими элементами". –​ РС), который в своей книге "КГБ и власть" упоминает "группу богемствующих литераторов, создавшую альманах малохудожественный" – у руководства КГБ, мол, было мнение напечатать его тиражом тысяча экземпляров, но карьеристы из Союза писателей во главе с Феликсом Кузнецовым раздули из него целую историю…

Больше всего власть взбесило то, что против ее неписаных законов – а писаных альманах, выпущенный в такой необычной форме, не нарушал, – на что обращал внимание адвокат Константин Симис, опубликовавший в журнале Problems of Communism в июле 1979 года исследование "Метрополя" как социальный феномен", взбунтовались как раз те, кто в известном смысле был ей "обласкан".

Но "хитрость" составителей, отмежевавшихся от "заслуженных диссидентов", обернулась жесткой критикой "Метрополя" и с противоположной – антисоветской стороны. "Тут между нами пробежала жирная кошка, –​ вспоминал несколько лет назад Владимир Войнович. – Создатели (альманаха), надеясь обмануть советскую власть своей мнимой лояльностью, никого из литераторов, исключенных из Союза писателей и числившихся в диссидентах… в свою компанию не пригласили… Включив в число авторов… тогда практически не печатавшихся Высоцкого, Сапгира, Горенштейна и прочих, они считали свою затею смелой, а я ее счел конформистской..."

Попов признает, что первая реакция в диссидентской среде была однозначная: эти московские "баловни судьбы" Аксенов, Ахмадулина, Битов с жиру бесятся. Обсуждение "Метрополя" по горячим следам в вестнике "Русского христианского движения", который в Париже издавал Никита Струве, вынесло свой вердикт: альманах – безнравственное подражание модернизму. "Но стоило начаться репрессиям, – говорит Попов, – все мгновенно изменилось – мы стали мучениками за демократию".

Евгений Попов и Виктор Ерофеев были исключены из Союза писателей. Точнее, так и не получили членских билетов, которых им до начала метропольской истории выдать не успели. Начальство, правда, предложило "альтернативу" – публично покаяться – мол, тогда "восстановят". Не покаялись. В знак протеста против исключения молодых коллег из СП вышли Инна Лиснянская, Семен Липкин и Василий Аксенов. Исключение означало невозможность публиковаться в советских издательствах.

В семье Ерофеева за сына пострадал и отец, который, едва начался скандал, был отозван с поста постоянного представителя СССР при международных организациях в Вене, что означало конец дипломатической карьеры. Виктора Тростникова выгнали из МИИТа, где он тогда преподавал, и вплоть до развала Советского Союза известный ученый-математик и будущий философ-богослов работал сторожем, освоив также профессии чернорабочего и каменщика.

Уехали Алешковский, Аксенов и Горенштейн. В 1982 году под угрозой лагерного срока за зарубежные публикации был вынужден покинуть страну Юрий Кублановский.

От Кузнецова до Попова

А вот для антигероя метропольской истории Феликса Кузнецова, вполне комфортно устроившегося в новые времена в кресле Директора Института мировой литературы РАН, "Конфуз с "Метрополем" (так называлась его статья в газете "Московский литератор" от 9 февраля 1979 года. –​ РС) два десятилетия спустя неожиданно обернулся его собственным конфузом. В 1998 году Евгений Попов случайно увидел заклятого оппонента в телевизоре – тот вещал, опершись на считавшийся утерянным экземпляр "Метрополя": "У нас были тяжелые времена в стране, вот, взять альманах "Метрополь", – мы хотели помочь ребятам…" Попов написал обидчику письмо с требованием вернуть ему альманах, который, по признанию самого Кузнецова, хранился в его домашнем архиве. Обидчик ответил, что разговор в эфире так его расстроил, что он-де уже выбросил экземпляр на свалку. Дело кончилось судом, длившимся два года. Представители Кузнецова "сдались" только когда дошло до угрозы аудиторской проверки подведомственного ему ИМЛИ, в архиве которого альманах якобы числился.

Попов альманах получил. Справедливость, однако, восторжествовала не полностью: следы пометок, оставленных на полях карандашами гнобителей, оказались тщательно стерты…

Но история любит сюрпризы. И сегодня самое поразительное то, как быстро – одним движением того же самого ластика, может быть стерт из ее анналов образ не прогнувшегося под власть Евгения Попова. Как легко сам он освоился в роли "гонителя", низвергающего из рядов русского ПЕНа недавних коллег. Куда делись терпимость к чужому мнению? Солидарность с теми, кто преследуем властью?

Объяснение, на мой взгляд, кроется в заочном споре, точнее столкновения позиций двух моих собеседников. Соратники и сподвижники по "Метрополю". Две творческие личности, достойно прошедшие – каждый свой маленький ад, получившие общий опыт и ценящие его, пришли к противоположному пониманию текущего момента. И возможно, это лучше, чем что-либо, отражает это наше противоречивое "здесь и сейчас".

Вот фрагменты этих бесед.

Спрашиваю Евгения Попова:

–​ По-моему, в нынешнем времени проявляется все больше знакомых черт – словно тени рамок той эпохи, которые вы когда-то пытались раздвинуть…

– Мне кажется не очень правильным сравнение "Метрополя" с нынешними делами. Может быть, я в этом смысле обыватель – но я очень доволен, что власти больше не обращают внимания на писателей. До них, тупых, дошло, что сейчас главное внимание надо обращать на пропаганду, на телевидение и на прессу – на журналистов.

–​ Надо пожрать журналистов, а писатели – пусть живут?

– Я не историк. Не уверен, что идет тенденция обратная. Она идет, скорее, вразнос. Предпочитаю избегать крайностей любых – и левых, и правых. Вообще, общаюсь только со здравомыслящими людьми. А они обычно ни в каком лагере не находятся. Уже штампом стало: пока по радио говорят, что нет свободы слова, она есть! …Слава тебе господи, от писателей отвязались…. И вообще, я просто не сравниваю времена. Потому что это разные системы – та была тоталитарная, а это авторитарная. Одно дело, когда к тебе гэбэшник приходит – здравствуй и прощай – тянет тебя на Лубянку. И другое дело, когда какие-то законы все-таки соблюдаются... Пока эти правила не людоедские…

Обращаюсь к Марку Розовскому:

–​ Может быть, что-то было недоразрушено... Едва насладившись в перестройку и в 90-е пьянящим воздухом свободы, мы снова говорим о цензуре…

​–​ Не просто недоразрушено. Мы одной ногой в этом прошлом. Сегодня время реванша – коммунистического реванша, большевистского реванша. Хитрость нынешнего времени в том, что в Конституции записано одно, а в реальности происходит другое. Был я на круглом столе у Калягина по поводу цензуры. Чиновники нам говорят:​ а чего вы вообще волнуетесь. Какой театр сегодня закрыли? Какой спектакль закрыли в Москве или в Петербурге? Да, в провинции бывает иногда. А вы обращайтесь в суд. Закон на вашей стороне, художники. Четко и ясно написано: никакой цензуры. Дальше уточняют: вас не чиновники запретили, вас не желают общественные организации, а у нас демократия. Суд Линча – это же тоже часть демократии – свиную голову подкинут, мочой обольют, с молотком придут – это разве государство? Вы, художники, должны учитывать, что есть и другие мнения. А государство должно следить, чтобы это не переходило границы. Тот, кто с молотком пришел, его осудили, он тысячу рублей заплатил штрафа…

​

–​ А что труднее переносить –​ прямое или это "кривое" давление?

– Мы с вами сидим здесь, в театре "У Никитских ворот". Мне удалось сделать дело моей жизни. Я играю то, что хочу, что сам поставил. Мне невероятно трудно сейчас. Но разве это сравнимо с тем, когда я был безработным, опозоренным, в черных списках? Может быть, нас ждет еще и не такое. Это другой вопрос. Опасность возвращения в сталинщину – это самая главная опасность для России, и она с каждым годом нарастает. И безусловно не видеть этой опасности нам, людям, прожившим большую часть жизни при советской власти, как говорится, западло… Вот меня убеждают: хватит тебе заниматься политикой, делай искусство в чистом виде. Но я не могу быть другим. И я не считаю, что я что-то делаю такое, что мешает моему искусству. Да, оно политичное искусство. Но "Горе от ума" была политическая пьеса. И "Ревизор" была политическая пьеса. И даже "Дядя Ваня" политическая пьеса. Потому что там ставится вопрос о том, что люди, которые могли бы быть родными друг другу, приходят к вражде, и дело у них кончается выстрелом. А через десять с лишним лет началась Гражданская война. Чехов был как бы вне политики – а смотрите, каким политичным оказался в контексте истории…

А как в контексте истории выглядит альманах "Метрополь"? С этим вопросом обращаюсь к его "болельщику" – человеку со стороны Дэвиду Саттеру.

– Думаю, "дело "Метрополя" – один из тех моментов, которые расшатывали систему, когда люди делали первые шаги в направлении литературного сопротивления. В условиях, в которых тогда существовала литература, важную роль играли ваши убеждения. Если как результат "Метрополя" началась борьба с цензурой – это положительный момент, конечно. Но проблема половинчатости – она и сегодня в России существует. Всегда есть опасность, что те, кто оперирует в рамках, вынуждены приспосабливаться, говорить полуправду, и тогда они попадают в ситуацию, когда фактически дают легитимность режиму, который их преследует...

Хранители и охранники

…Мыслями возвращаюсь к тому давнему спору, когда участников "Метрополя" их коллеги из числа заслуженных диссидентов, обвинили в том, что они были встроены в систему и играли по ее правилам. Мне-то как раз кажется, что метропольцы своим примером и, возможно, совершенно того не желая, продемонстрировали, что с властью играть и особенно заигрывать, нельзя – ни по правилам, ни без оных. Как не получится просто "раздвинуть" рамки – потому что, раздвигая изнутри, их можно только сломать.

Марк Розовский в той своей публикации в альманахе "Театральные колечки, сложенные в спираль", на которую сам он сегодня смотрит немного "свысока", писал: "Культуру не следует охранять, ее надо хранить. Хранители отличаются от охранников тем, что ходят не в караул, а в театр". К сожалению, в нашей сегодняшней жизни все яснее проступают злобные черты тех охранников-караульных, которые, казалось бы, давно отмаршировали в Лету вместе с эпохой унижений и уничтожений на судилищах в высоких партийных и чекистских кабинетах. Не канули. Цензуры как бы и нет. Зато живучи повадки гонителей, непостижимым образом проявляющиеся, как показывает история с ПЕНом, даже в людях, которые, казалось бы, должны отвергать их по определению.

В далеком 1979-м это был бунт культуры против цензуры. А бунт потому и бунт, что зачастую вершится не по четкому плану, а по вдохновению. И было в той истории что-то еще, утраченное сегодня. Что-то неуловимое, легкое. Вольнодумство, внутренняя свобода и бесстрашие молодости, которые вся эта замечательно талантливая, разношерстная компания подогревала и лелеяла друг в друге – качества, убитые в сегодняшнем российском обществе, понуро плетущемся за Путьей Власьевной. В обществе, в котором большинство, даже среди самой что ни на есть творческой интеллигенции так и не научилось выходить, да и не рвется за "флажки"...