Александр Генис: Когда политические скандалы, как это случилось сейчас, занимают первые страницы всех газет, и мы с испугом открываем их каждое утро, нам особенно нужна вечная отдушина – и она в погоде. Смена сезонов и смущенную душу наделяют гармонией. Все тут происходит само собой, а нам остается только наслаждаться нарядной метаморфозой природы, безразличной и прекрасной. Она живет отдельна от нас, позволяя собой любоваться, ничего от нас не требуя. Как говорят китайцы, не надо помогать весне. Тем более – в Нью-Йорке, где она часто бывает сумасшедший. В этом году февральскую жару сменил лютый март. Весь месяц валил снег, но и он не смог отменить главный нью-йоркский весенний праздник: цветочное шоу в Ботаническом саду Бронкса. По давней традиции в Нью-Йорке весна начинается с орхидей. Поэтому сегодня наша рубрика “Картинки с выставки” отправится в самую большую оранжерию мира, чтобы полюбоваться этими прекрасными и роковыми цветами.
(Музыка)
Александр Генис: Я никогда не пропускаю случая полюбоваться ежегодной выставкой орхидей, которая принадлежит к одному из самых, прямо скажем, снобистских мероприятий в светском календаре. Каждый год экспозицию составляют цветы своего региона. Лучшие на моей памяти были выставка кубинских орхидей, которую сопровождал ненавязчивый политический контекст. Другая запомнившаяся выставка - мексиканская, которая воспроизводила сад художников Диего Риверы и его жены Фрижы Кальо. Ну и, конечно, прекрасно получалась у кураторов экспозиция флоридских орхидей.
На этот раз Ботанический сад перенес в Тайланд , о чем напоминали архитектурные композиции и даже маленькие храмы, где посетители оставляли доллары, фрукты и соду в красных банках, которые почему-то особенно любят тайские духи.
В круг любителей орхидей входят богатые и знаменитые. Хобби – это дорогое и «породистое»: как скачки. Поэтому на выставке можно встретить дам в изобретательных шляпах, джентльменов в бабочках, старушек в шалях и вуалях и другую публику из хорошего общества и прежнего времени. Общую атмосферу «бель эпок» усугубляет место действия – самая большая , как я уже сказал, оранжерея в мире, которую возвели больше ста лет назад по всем правилам викторианской инженерной науки. Ажурная, как Эйфелева башня, оранжерея – свой мир под крышей, который гораздо лучше и уж точно красивее нашего в обычное время, но во время выставки орхидей она превращается в роскошный дворец экзотических соблазнов.
Орхидея – цветок изломанный, капризный, даже декадентский. К природе это шоу имеет примерно то же отношение, что выставка комнатных собак. Исходное сырье ничем не напоминает готовый продукт. Даже если все эти красавицы и растут где-то в диком виде, здесь они живут, как в роскошном гареме: к каждому цветку проведена персональная поилка.
В ответ на заботу орхидеи делятся своей очень своеобразной красотой. Как стихи Бодлера или Северянина, она требует от нас особого настроения: бал при свечах, экзотика маскарада, почти пошлая в своей чрезмерности красивость. А тут еще запах, который не всегда бывает ароматом. Одни орхидеи благоухают шоколадом, от других несет сырым мясом.
Зато цветом орхидей Бог не обидел. Самые резкие сочетания, которые не пойдут никакой манекенщице, эти цветы смело носят на людях, и, что важнее, они всем нравятся, прежде всего - насекомым. Самый странный из экспонатов – звездная орхидея. Она хранит нектар на такой глубине, что добраться до него может только обладатель непомерного хоботка. Именно такое насекомое предсказал Дарвин, увидав звездную орхидею, и оказался прав, когда насекомое сумели – лишь недавно - снять за охотой.
Среди посетителей выставки было множество экспертов, которые обращаются к орхидеям на вы и по латыни. Но было немало и тех, кто, как мы с женой, болтались с камерой по галереям без всякого порядка, наслаждаясь яркими, как у Матиса, пятнами цвета.
Апофеоз выставки – начальная экспозиция. В центральном бассейне отражались сотни разных цветов, собравшихся вокруг геральдического зверя Тайланда - белого слона. Искусно сплетенный из кустов и прутьев, он переносил нас в таинственную страну, где орхидеи чувствуют себя дома.
(Музыка)
Александр Генис: Поскольку мы весь апрель отмечаем вместе с остальной Америкой, месяц поэзии, я счел уместным добавить в этот выпуск “Картинок с выставки” маленькую антологию стихов об орхидеях.
Вот Константин Бальмонт:
От снежных гор с высокого хребта
Гигантская восходит орхидея,
Над ней отравой дышит пустота,
И гаснут звёзды, в сумраке редея
Тот же Бальмонт:
Я был в тропических лесах,
Я ждал увидеть орхидеи.
О, эти стебли точно змеи,
Печать греха на лепестках. <...>
Как будто чей-то нежный рот,
Нежней, чем бред влюблённой феи,
Вот этот запах орхидеи
Пьянит, пьянит, и волю пьёт.[18]
— Константин Бальмонт, «Орхидея», 1905
В чём смысл? Лобзать сухие ногти
Распятых ног в листве олив?
Со смехом звёздные каменья
В вине шипучем растворить?
Иль орхидеи, растенья тленья,
Весёлой кровью напоить?[20]
— Михаил Зенкевич, «Протяжно воют ночные звери...», 1908
Я понял, отчего Вы смотрите нежнее,
Когда уходит ночь в далёких кружевах,
И отчего у вас змеятся орхидеи
И медленно ползут на тонких стебельках.[22]
— Илья Эренбург, «Вы приняли меня в изысканной гостиной...», 1910
Какой-то добрый Чародей
Его из вод направил сонных
В страну гигантских орхидей,
Печальных глаз и рощ лимонных.[23]
— Марина Цветаева, «Первое путешествие», 1912
...«там есть орхидея, прекрасная, как семь смертных грехов»...[8]
— Венедикт Ерофеев, «Из записных книжек», 1973
(Музыка)
Александр Генис: Сегодняшний выпуск «Картинок с выставки» продолжит Соломон Волков.
Мы рассказали, как отмечают приход весны в Бронксе, а теперь я предлагаю обсудить, как воспевают весну в музыке.
Соломон Волков: Конечно, разговор о весне в музыке невозможно начать ни с какого другого произведения, как с «Весны» Вивальди из его «Времен года». Начнем с того, что это произведение, я думаю, самое популярное музыкальное классическое произведение всех времен и народов.
Александр Генис: Я не стану с вами спорить, потому что в какой бы город я ни приехал, там всегда играют «Времена года» Вивальди. Я слушал этот опус и на его родине в Венеции, и в Риме, и в Париже, и в Нью-Йорке, разумеется. Есть такие универсальные вещи, как Шопен или мороженое. Вивальди еще и живописец природы. Ведь его «Времена года» почти документальное произведение, особенно «Зима», где музыка показывает, как люди поскальзываются на льду. Говорят, что в тот год в Венеции замерзла лагуна. «Весна» тоже относится, я бы сказал, к натуралистической музыке, потому что мы слышим, как поют птицы.
Соломон Волков: Вивальди - мастер того, что мы можем назвать дескриптивной музыкой, музыкой описательной. В России, в Советском Союзе ее называли программной музыкой. У него это получалось ненавязчиво, но очень убедительно. Как-то он умел эту дескриптивность, эту программность растворять в музыкальном пространстве, которое одновременно является самодостаточным. То есть ее можно слушать и как чистую музыку, не имея представления о том, описывает ли данный пассаж весну, осень, лето, зиму. Конечно же, когда знаешь, какому времени года посвящен данный концерт, то ты его воспринимаешь с большим удовольствием. Вдобавок еще, как известно, Вивальди предпослал в первом издании этих своих произведений... Кстати, это опус 8 в списке сочинений Вивальди, а всего он написал более 500 концертов.
Александр Генис: Злые языки говорили, что он написал 500 раз один и тот же концерт. Но это неправда.
Соломон Волков: Это совершенно неправда. Как я уже сказал, он каждый концерт предварял стихотворением, которое рассказывает, о чем это. Я позволю себе привести свою интерпретацию этого текста Вивальди. У меня в Фейсбуке есть такое альтер-эго Кот Базилио, которому я передоверяю, когда мне хочется какие-то вирши представить на суд почтеннейшей публики, я это делаю от имени Кота Базилио.
Александр Генис: То есть это ваш Козьма Прутков?
Соломон Волков: Именно так. Сначала это у меня начиналось как новый Козьма Прутков, постепенно я перешел к Коту Базилио. Так вот Кот Базилио перефразировал текст вступления поэтического Вивальди следующим образом, напоминает одновременно японское хокку:
Весна пришла.
Счастливо птички поют.
Ручейки ветерку отвечают нежным журчаньем.
(Музыка)
Соломон Волков: Следующее сочинение, которое мы покажем, - и опять-таки это совершенно натурально и неизбежно - принадлежит перу русского композитора. Тут любопытная есть хронологическая перекличка. Вивальди родился в 1678 году, а умер в 1741, а наш Петр Ильич Чайковский родился почти точно через сто лет, то есть в 1840 году. Ему принадлежит не такой всемирно популярный , как цикл Вивальди, но тоже очень популярный и по сию пору в России фортепианный цикл «Времена года».
Об истории этого произведения существует легенда, которую впервые высказал один влиятельный музыкальный русский критик. Весь этот цикл «Времена года» был заказан Чайковскому издателем довольно распространенного в свое время журнала «Нувеллист». Журнал выходил каждый месяц строго по графику. Издатель, желая сделать свое издание еще более широко распространенным, заказал уже модному в то время Чайковскому по пьесе на каждый месяц. Легенда гласит о том, что Чайковский был такой растерянный, забывал о том, что такое надо написать, и ему слуга напоминал каждый месяц. Тогда он кидался к фортепиано и было сочинял очередную пьесу.
Александр Генис: Это, конечно, мило, но на самом деле он сочинил сразу весть цикл или действительно писал раз в месяц?
Соломон Волков: Нет, он действительно писал по пьесе в месяц к сроку. Очень любопытный пример того, как работал Чайковский. Во-первых, у него была достаточно активная на этот счет деловая переписка с издателем, он из него выцарапывал деньги просто-напросто, говорил: мне нужно столько-то рублей серебром, сделайте, пожалуйста, милость, заплатите вовремя или даже авансом. Во-вторых, он старался написать вовремя, не от того, что ему слуга напоминал, а потому что у него было высокое профессиональное чувство ответственности. Он никогда не опаздывал, между прочим.
Александр Генис: Я всегда считал, что заказ полезен художнику.
Соломон Волков: Очень. На этот счет у меня большие всегда разногласия с моим нью-йоркским другом Гришей Брускиным, он считает, что нужно работать без заказа, мол, это лучше. А я вслед за Чайковским и за Стравинским утверждаю, что заказ очень стимулирует творческую работу.
Покажем мы, естественно, пьесу, которая описывает месяц апрель, называется она «Подснежник». Я сейчас впервые подумал, а не сделал ли он это в подражание Вивальди, мне раньше эта мысль в голову не приходила, но очень может быть, потому что Чайковский тоже каждой пьесе предпослал стихотворное вступление из стихов русских поэтов. Названа эта пьеса «Подснежник», потому что эпиграфом взято стихотворение Аполлона Майкова под названием «Подснежник». Я сначала прочту это стихотворение, а потом немножко расскажу о Майкове, потому что это очень любопытная фигура.
Стихотворение звучит так:
Голубенький, чистый
Подснежник-цветок!
А подле сквозистый,
Последний снежок...
Последние слезы
О горе былом
И первые грезы
О счастье ином.
Очень незамысловатое, кажется, стихотворение. Но если ты начинаешь его анализировать и перечитывать, то видно, что оно очень здорово сделано, обнаруживается большое профессиональное мастерство.
Александр Генис: Майков таким и был. Он ведь был еще и знаменитым переводчиком, знатоком античности и любителем поэзия идиллии.
Соломон Волков: О Майкове сейчас почти забыли в России, очень мало вспоминают. А он, конечно, был фигурой незаурядной. Начнем с имени — он был Аполлон Николаевич, но при этом его отец был Николай Аполлонович. Какое чередование Аполлонов в истории семьи. При этом отец его был академиком живописи. Образование Майков молодой получил великолепное. Один из его учителей был никто иной, как Гончаров, можете себе вообразить: классик - домашний учитель. Стихи он начал писать с 15 лет. Но при этом настоящей его мечтой было вовсе не стихотворчество, он хотел как отец стать живописцем, но не смог им стать, потому что у него было слабое зрение. Тогда, поскольку все очень одобряли его юношеские стихи, он пошел в литераторы, прославился он своими антологическими стихами в первую очередь. У него есть монументальное произведение, посвященное Древнему Риму. Он был действительно огромный специалист в древнегреческой и в римской литературе. Но при этом он пошел очень успешно по служебной бюрократической линии, дослужился до поста не больше не меньше, как председателя комитета иностранной цензуры. При этом он становился все более консервативным, даже восхвалял Ивана Грозного, говоря, что “день этого царя еще придет”. Оказался в этом смысле, между прочим, пророком.
Александр Генис: Надо это Сорокину рассказать.
Соломон Волков: Ему же принадлежит одно из лучших по сию пору переложение «Слова о полку Игореве». Но стихотворением, которое вызвало большой скандал при жизни Майкова, называлось «Коляска». Оно восхваляло Николая Первого. Вот тут уже он превратился в нерукопожатную, как сейчас говорят, фигуру. Количество злых эпиграмм в адрес Майкова зашкалило.
Александр Генис: Вот начало этого панегерического стихотворения:
Когда по улице, в откинутой коляске,
Перед беспечною толпою едет он,
В походный плащ одет, в солдатской медной каске,
Спокойно-грустен, строг и в думу погружен, -
В нем виден каждый миг державный повелитель,
И вождь, и судия, России промыслитель
И первый труженик народа своего.
Соломон Волков: Сегодня, я считаю, перечитывать и антологические, и лирические стихи Майкова — большое удовольствие. Конечно же, пьеса Чайковского тоже прекрасна, как и вдохновившие эту пьесу стихи Майкова. Их исполняет замечательный пианист Константин Игумнов, который родился в 1873 году. Если мы вспомним, что Чайковский умер в 1893, то Игумнов при жизни Чайковского уже был 20-летним человеком. Запись сделана в 1936 году, а Игумнов умер в 1948-м, все эти даты означают, что эта запись нам передает дух и аромат того, как эта музыка воспринималась еще при жизни Чайковского, вот в чем прелесть этой записи. Послушаем пьесу «Подснежник» в исполнении Константина Игумнова.
(Музыка)
Соломон Волков: А теперь, конечно же, «Снегурочка». Но тут у меня для слушателей сюрприз. При слове «Снегурочка» мы все вспоминаем оперу Римского-Корсакова, основанную на пьесе Островского. Но сегодня у нас прозвучит музыка не Римского-Корсакова, а того же Чайковского. Ее возникновение очень любопытно.
Я последние несколько лет занимался историей Большого театра, и этот эпизод - тоже из истории Большого театра. В 1873 году в Москве Малый театр, который принадлежал системе Императорских театров, был закрыт на ремонт, труппе нужно было где-то выступать, и она выступала на сцене Большого театра. Таким образом там впервые объединились три казенных, в хорошем смысле этого слова, искусства, то есть - драматическое, оперное и балетное. Дирекции Большого театра пришла в голову идея, что нужно поставить какую-то феерию на сцене Большого театра. Специально была заказана пьеса Островскому, в то время уже очень известному и популярному драматургу, этой пьесой была «Снегурочка». Островский же настоял на том, чтобы Чайковский написал музыку. Он был его поклонником. Существует очень любопытная переписка Чайковского с Островским по этому поводу. Чайковский пришел в восторг от пьесы. Она работали параллельно, Островский писал акт, присылал Чайковскому, и тот писал музыку. Это было тесное сотрудничество.
Александр Генис: Как кино.
Соломон Волков: Да. Чайковский очень высоко ставил свою музыку к «Снегурочке». Он писал Надежде фон Мекк, своей покровительнице, что это одна из его самых любимых работ. Потому что весна тогда стояла чудная и у него было очень хорошо на душе.
Когда состоялась премьера, то музыкой Чайковского к этой пьесе дирижировал Николай Рубинштейн. Хотел бы я присутствовать на этом спектакле. Парадокс, однако, заключается в том, что пьесу Островского приняли весьма прохладно, зато музыку Чайковского приняли на ура. Но дальнейшая судьба сложилась как раз наоборот, то есть про музыку Чайковского после появления оперы Римского-Корсакова все забыли, она очень редко звучит в живом исполнении, а пьеса Островского вошла в историю русского драматического театра как одно из очень существенных его явлений.
Сейчас мы покажем финальный номер из этой музыки Чайковского. «Снегурочка» - не Римского-Корсакова, а Чайковского.
(Музыка)
Соломон Волков: И наконец последнее музыкальное произведение, связанное с весной, и тоже это очень естественно, потому что говоря о весне и музыке, то первое, что должно прийти на ум...
Александр Генис: «Весна священная».
Соломон Волков: Конечно же.
Александр Генис: Есть мнение о том, что у Стравинского - чисто русская весна. Это не просто весна как у Вивальди или даже как у Чайковского, а русская весна, и потому она такая бешеная. В России весна особенно важное время года. Зима - длинная, мучительная, снежная, людям приходится очень трудно зимой. Весну с одной стороны ждут, с другой стороны боятся, потому что вскрываются реки. Ведь Россия - речная страна, страна больших рек. Ледоход — это всегда долгожданное, но и опасное время. Иногда ведь даже пушками стреляют по льду, чтобы торосы не наползали друг на друга. То есть русская весна — это не идиллическое время года, а нечто бурное и опасное, как Стравинский и показал в своей музыке.
Соломон Волков: Вы знаете, для меня «Весна священная» Стравинского — это в первую очередь, я сейчас опять-таки выскажу может быть не совсем привычными терминами, но для меня это в первую очередь идеологическое произведение. Музыка гениальная, мы бы иначе о «Весне священной» не вспоминали. Но за этим есть идея очень сильная — это идея возрождения языческого, дикого, скифского начала, которое стало модным к началу ХХ века. Это было связано и с раскопками, и со знаменитым скифским золотом, и со скифской идеологией. Тогда начались поиски корней, как всегда в России это бывает. Вечный вопрос: где настоящие корни России, корни русской нации? В то время эти корни искались в древней истории. Для Стравинского обращение к этой архаике было важным именно в идейном смысле. Поэтому это сочинение и осталось для нас главным символом буйства накануне Первой мировой войны. На самом деле мы сейчас воспринимаем «Весну священную» как сочинение символическое, предчувствовавшее религиозный и псевдорелигиозный экстаз, который мы ассоциируем с Первой мировой войной.
Александр Генис: А почему именно весна?
Соломон Волков: Потому что действие происходит весной. Вот здесь как раз я хочу внимание наших слушателей привлечь к тому, как начинается «Весна священная». Когда мы говорим о «Весне священной», мы все время вспоминаем буйную пляску оттуда, когда приносят в жертву девицу. Но начинается-то опус очень идиллически наигрышем фагота в сопровождении валторны. В данном случае это опять дескриптивная музыка: весна, птички щебечут, пастушок играет на свирели. Вся оркестровая ткань начала «Весны священной» дышит весной, буквально чувствуешь, как ты вдыхаешь весенний воздух. Один из величайших писателей о музыке Борис Асафьев охарактеризовал «Весну священную» как “симфонию весеннего произрастания”. Это точные слова. «Весна священная» открывается свирельными пастушескими наигрышами и щебетанием птиц.
(Музыка)
