60-летний российско-узбекский режиссер Юсуп Разыков ("Оратор", "Гастарбайтер", "Стыд") был самым старшим участником конкурса фестиваля "Кинотавр". Его фильм "Турецкое седло" многими рассматривался как главный кандидат на Гран-при – точность и выверенность режиссуры, сильнейшая работа ярославского актера Валерия Маслова, очень интересное музыкальное решение фильма – все это вывело картину на первые позиции в рейтинге критиков. Герой фильма Ильич – бывший "топтун", сотрудник службы наружного наблюдения, устроившийся на пенсии работать охранником, – одинокий человек с типично холостяцкими привычками и нежеланием принимать мир таким, как он есть. Главная его привычка – слежка. В свободное время он додумывает ситуации, в которых оказывается по своей профессиональной выучке. Неприятие "непорядков" меняющейся окружающей жизни приводит этого человека к трагедии.

Корреспондент Радио Свобода встретился с Юсупом Разыковым после "Кинотавра" и расспросил о герое, о пожирателях чужой свободы и о кинематографе Средней Азии.

– Юсуп, ваш герой, этот одержимый слежкой за существующими и несуществующими людьми, – как думаете, это тип человека, присущий нашей действительности, или это вненациональный вечный характер, который можно встретить в любой стране мира?

– Я не очень хорошо знаю другие страны именно в таком ракурсе, но думаю, что мой герой все же нетипичен. Это тоже его работа, его выбор. Он не стал асом разведки – он какое-то время следил за назначенными жертвами. Потом у него отобрали эту возможность, и у него теперь есть сосущее чувство ненужности, он пытается сублимировать. Вместо служебных заданий он дает задания сам себе, и таким образом у него случается некий акт творчества, развития тем, историй с интересными персонажами, которых он сам "выглядывает" в толпе. Но сила характера, его особенность этого человека в том, что она присуща именно нашим людям: такое отношение к государственной службе – не к государственному строю, а именно к службе – это только наше. Начиная с вахтера, кончая кассиром в магазине. Только у нас вы можете нарваться на такое нестерпимое желание при первой возможности управлять вами! И дело тут даже не в проявлении хамства с их стороны, а в кровном, выношенном желании показать свою пусть маленькую, но власть. Когда-то Маркс, если не ошибаюсь, назвал стремление к власти одной из главных черт человека. А когда все остальные черты подавлены – например, ощущение ценности твоей жизни, времени, которое ты проводишь на планете, любовь и прочее, – приходит Ильич…

– Это что – комплекс забитого униженного советского человека? Оттуда вышла вся эта многочисленная формация охранников и вахтеров, каждую секунду готовых тебя унизить?

– У советского человека не было таких комплексов, это пришло потом – с ощущением мнимой свободы. Сейчас, когда людям стало что терять, это ощущение появилось у огромного количества людей. В понимании Ильича – это именно мнимая, вредная свобода. Ильич и на пенсии стоит на страже, своей неслышной походкой, зорким взглядом, полупотухшим сознанием и безупречной служивой статью! "За вами глаз да глаз нужен!" Он вторгается в мирные будни порностудии, в жизнь смертельно больного офицера-подводника и других людей, которые привлекают его внимание. Он – пожиратель чужой свободы. У меня даже была идея "забросить" Ильича в тату-салон, где он увидел бы, как кто-то делает себе тату "КПСС", и воспринял это как оскорбление. Этот человек живет по принципу лагерного существования – подчинение внутреннему порядку. Он даже бреется как в лагере – мылом и без помазка, так бреются на зоне… Но то, что он продолжает следить, выйдя со службы на пенсию, – для него тоже не порядок. И это нарушение приводит его к маленькой личной трагедии. Нарушенный порядок мстит ему! Ильич в этом смысле кажется не просто архаичным – вечным.

– Да ведь это современный Башмачкин – человек без характера!

– Ильич действует как некий инструмент, которым пользуется в нужный момент. Башмачкин – он ведь ничем не обладает, кроме хорошего почерка. Его судьба такова, что он был необходим этой стране именно в этом качестве – как топтун! Порой он добрый и симпатичный, чрезвычайно стеснительный человек, становится Башмачкиным. "Господа, за что вы меня обижаете!" А когда он в слежке, нацелен, нос по ветру – никто его не остановит: "Занимайтесь своим делом!", "Хотите, чтобы я вам нос сломал!"

– Я еще вспоминала чеховского "Человека в футляре", особенно когда девушка, соседка героя, появляется на велосипеде, и Ильич изумленно смотрит ей вслед.

– У нас даже первое условное название было "Человек в футляре". Я поначалу хотел сделать своего героя работником статуправления. Бессмысленная работа, вокруг него молодые люди, жизнь куда-то идет. Но я не знал, что с этим героем делать. А потом понял, что он охранник, а в прошлом – топтун, и сразу понял его жизнь. Он наблюдатель, затаившийся, грозный… Кстати, если уж мы заговорили о литературе, то на ум приходит еще одна четкая аналогия – "Верный Руслан" Георгия Владимова. У собаки остался нюх, лагерные навыки, хотя давно уже не служит. Для меня как для режиссера то, как ведет себя герой, – это как раз поведение Верного Руслана, преданной насмерть обученной караульной собаки. У Ильича – синдром "пустого турецкого седла". При этой болезни у человека путается сознание, слабеет память, наступает абстиненция и, как следствие, обостряются устойчивые привычки – таким образом психика пытается себя защитить. Это как раз случай моего героя: у него обостряется единственная устойчивая привычка – следить за людьми. Хотя в названии заложена "обманка" – Ильич здоров, так как не представляет опасности для общества. Вердикт врача…

– Признайтесь – вы держали в голове смелую по нынешним временам мысль: "Чекист бывшим не бывает"? Актуально ведь.

– Нет, не держал. Это было бы слишком просто и прямолинейно, а у меня вредный характер, я не люблю простых вещей – в сценарии, в кино. Я не думал про это. Мне ближе как раз формула человека, который живет в тотальном одиночестве, и на него накладывает отпечаток его профессия, и то, как конкретная система моделирует за норму – "ни шагу вправо", "ни шагу влево", "свобода – это то, что разрешено нами – вам"!

– У вас снялся феноменально талантливый, но никому не известный актер – Валерий Маслов. Трагическая история невостребованного актера. Вы будете дальше принимать участие в его судьбе?

– Я из тех, кто прирученных не бросает. Валерий в советские времена работал в русском театре в Алма-Ате, потом с семьей уехал в Ростов, потом Ярославль, где сегодня преподает сцендвижение. Когда я с ним познакомился, я был ошеломлен и очарован им. Я уже снял "Стыд", а этот человек не оставлял меня, я не переставал о нем думал. Стал таскать его в Москву, делать фотопробы. Потом уже под него начал писать эту историю.

– Раз уж перешли к грустному, давайте и про узбекский кинематограф. Все-таки вы довольно долго возглавляли студию "Узбекфильм". Удалось хоть чуть-чуть что-то наладить?

– Интересно, что в некоторых местах кинематограф развивается по странной логике. Замкнутый мир Болливуда абсолютно устраивает Индию – им плевать на фестивали, они не развивают киноязык или развивают его в жанре специфического индийского "фэнтези", с умопомрачительными трюками. В каждой нищенской палатке стоит телевизор или видеомагнитофон, кинотеатры битком – люди упиваются кинематографом. Индийские дистрибьюторы от проката в России могут отдать партнеру щедрые 70 процентов, а от проката в Индии – максимум один-два! Там громадные, многомиллиардные сборы. В Узбекистане была эра таких режиссеров, как Аббасов, Ишмухамедов, Хамраев. Эта эра была заражена неореализмом, французской новой волной – ее принесли с собой в узбекское кино эти прекрасные режиссеры. Почти весь тогдашний узбекский кинематограф был посвящен современности, Ташкенту. Потом изменилась власть, изменилось отношение к кинематографистам, страной стали управлять писатели. Каримов, как бывший работник Госплана, понимал, что кино должно быть, просто должно быть в нормальном государстве. Поэтому не прекращал финансирование, и даже первые годы вообще не использовал его как идеологический инструмент. Может, просто не любил его…

Сейчас в Узбекистане кинобум – каждые 2-3 месяца премьеры. Многочисленные частные студии снимают фильмы с одинаковым сюжеты, часто заимствованные из индийского кино. Кинозалы в эти премьерные дни полны!

– Но вас не печалит, что на родине – а-ля Болливуд, а не утонченное европейское авторское кино?

– Оно тоже есть. Его немного – и много наверное, не должно быть. Есть и новые имена – Ёлкин Туйчиев, Аюб Шахобитдинов. Зрительское, но достаточно тонкое, ироничное кино уже много лет снимает Зульфикар Мусаков.

– Ваша картина снята без государственной поддержки, как и подавляющее большинство кинотавровских фильмов этого года. Почему вам отказали?

– А я и не пробовал, так что у меня нет претензий к государству. Я понимал, что, если я стану в очередь за деньгами, я потеряю время. Снять кино без помощи государства можно, но это должно быть обидно государству.