Дмитрия Кубасова зрители знают как исполнителя одной из главных ролей в фильме Филиппа Гранрийе "Озеро" и автора документальных фильмов, в том числе коллективного проекта "Зима, уходи", посвященного московским акциям протеста 2012 года.
Его новый фильм "Бабочки" снимался в 2013 году: тогда Павел Костомаров, Алексей Пивоваров и Александр Расторгуев запустили проект "Реальность": добровольцы получали камеры, снимали свою жизнь, материал отдавали, и режиссеры монтировали из него фильмы. По такому методу сделаны два великолепных фильма "Я тебя люблю" и "Я тебя не люблю".
Одним из добровольцев оказался молодой человек Алексей, который отправился со своей камерой в город Плёс на кинофестиваль имени Андрея Тарковского "Зеркало". Там он познакомился с 18-летним Гришей, и у них возник роман. "Бабочки" – фильм об этой любовной истории, внезапно начавшейся, быстро достигшей кульминации и завершившейся уже в Москве. А статистами в этой драме выступают ничего не подозревающие о ней гости фестиваля "Зеркало" – в том числе сестра Андрея Тарковского и режиссер Павел Лунгин – все, кто встречается Алексею на пути.
"Бабочки" – захватывающий фильм. Согласно правилам проекта, это проникновение в такой слой реальности, которого в документальном кино, возможно, и не было прежде. Дмитрий Кубасов считает, что мы присутствуем при рождении нового кинематографа, и наш разговор посвящен законам этого метода, когда герой сам творит фильм о себе, а режиссер выступает в роли монтажера.
– Вы считаете, что новое кино рождается благодаря технологиям, которые каждому позволяют стать режиссером собственной жизни?
– В принципе так, но не каждому. Если бы это было так просто, каждый бы и был режиссером.
– В YouTube каждый блогер – режиссер.
– Безусловно. Но для меня кино – это то, что показывают в кинотеатре, когда есть экран, темный зал и аудитория. Я ничего против YouTube не имею; бывает, что там даже интереснее, чем в кино. И это все благодаря новым инструментам, которые появились в нашем распоряжении, – камеры, которые снимают очень качественно, очень маленькие, они позволяют очень глубоко и близко увидеть человека, не теряя в изображении. Это было невозможно сделать даже 10 лет назад.
– Как из этого хаоса селфи возникает кино, которое можно смотреть в темном кинозале?
Мы избавляемся от традиционных этапов создания фильма
– Благодаря этим инструментам мы в какой-то степени избавляемся от традиционных этапов создания фильма: сценария, работы с актерами в традиционном смысле. Когда существует огромное количество уже отснятого материала, меняется последовательность действий. Ты снимаешь очень много материала для того, чтобы запечатлеть жизнь человека на длинном отрезке времени, и этот фактор времени физически ощутим в итоге. Затем, когда этот материал собран и ты монтируешь фильм, сценарий пишется на монтажном столе. Фактически ты заново создаешь фильм, когда не нужно ничего искусственно придумывать, когда уже все снято, и дальше ты можешь этот сценарий смонтировать и получить очень сильное ощущение близости, создать ритм.
– Исчезает и сценарист, и режиссер, их роли выполняет монтажер, который становится главной фигурой процесса?
– Фактически да. Но так как съемки фильма и монтаж – это очень связанные вещи, герой остается главным. Это самое важное решение – в начале выбрать героя, чтобы в нем не ошибиться. Если ты ошибешься с героем, материал станет слабым, и не сможешь на монтаже исправить это никак. Соответственно, режиссер нужен: и в выборе героя, и на этапе съемок.
– То есть тут все роли меняются. Кастингом занимается режиссер, а главная его задача – это монтаж...
– Да, безусловно. Стадия монтажа и раньше имела главное значение, потому что это стадия, близкая к рождению фильма, встрече фильма со зрителями. Остаются технические вещи, – покраска и работа со звуком, тоже, безусловно, творческие, очень важные элементы. Но что касается самого фильма с точки зрения ритма и оболочки, то, безусловно, это монтаж.
– В финале фильма в списке благодарностей я с большим удовольствием обнаружил имя Филиппа Гранрийе, великого режиссера, с которым вы работали как актер и учеником которого вы себя называете. За что вы его благодарите в фильме "Бабочки", каков его вклад?
– Я показывал фильм Филиппу, он написал мне письмо. Это было очень важное письмо и вообще важная связь, которая не прерывается. Я очень ценю эту связь, все свои фильмы показываю ему, он показывает мне свои, очень рад, что нас есть возможность дискутировать. Он сказал в этом письме очень важные для меня вещи, написал, что полюбил героев, ему очень понравился монтаж и ритм.
– Вы с Филиппом создаете новое кино, а ваш фильм кажется сатирой на старое кино, он ведь снят на кинофестивале. Весь старый кинематограф, такой ветхий, с его ритуалами… Эта сцена с сестрой Тарковского, с людьми, перед которыми танцуют "барыню", кажется неожиданной комедией. Не знаю, намеренно или случайно это получилось, но таково мое впечатление.
Год начался с двух трагедий и вытек в фильм "Бабочки"
– Я не вкладывал в это такой элемент. Я очень уважаю поколение этих людей, считаю, что это был великий кинематограф. Фильм снимался в 2013 году, в начале года умер Алексей Герман, потом Алексей Балабанов. Год начался с двух больших трагедий и вытек в фильм "Бабочки", исходной точкой были два ухода великих режиссеров. Это боль, которую я вкладывал... Очень было больно, хотелось как некую дань и Алексею Герману, и этому поколению, скорее запечатлеть то, что они никогда не будут забыты, очень важны для нас. Вот это был посыл.
– 2013 год – это расцвет проекта "Реальность", метода, который использовали Костомаров, Пивоваров и Расторгуев. А потом что-то случилось, вся колоссальная затея замерзла. И вот теперь появляется ваш фильм. "Реальность" жива? Может быть, еще что-то возникнет из ее материалов?
– Я очень бы этого хотел. Возможно, мы были очень амбициозны, просто не смогли физически справиться с этим монстром – "Реальностью". Нас буквально захлестнул этот материал, потому что две с половиной тысячи людей пришло к нам, и несколько сотен стали что-то снимать про себя. Когда рыба идет на нерест, много факторов, которые не дают бедным рыбам, чтобы все эти природные процессы произошли, – так же этот материал, который сотни людей приносили нам, мы просто физически не успевали проконтролировать. А для меня принципиально было важно сделать из этого кино, потому что я воспринимал "Реальность" именно как шаг в сторону развития кинематографа, хотел видеть "Реальность" в кинозале, а не на пространствах интернета. Безусловно, это тоже интересное пространство, но хотелось более глубокого взгляда. Мое внимание было приковано к главному герою фильма "Бабочки", я полюбил этот материал, который приносил Леша, он был действительно грандиозный. Точно знаю, что в тайниках "Реальности" хранятся сумасшедшие материалы героев, которые к нам приходили. Несколько десятков героев приносили очень сильный материал, я надеюсь, что когда-нибудь что-то из этого может вырасти. Но думаю, что уже не моими руками.
– Почему работа над фильмом растянулась на несколько лет, хотя весь материал 2013 года? Чисто технические вещи или какая-то история за этим?
– Простая моя личная история, потому что, когда был отснят фильм "Бабочки", через месяц начался съемочный период следующего фильма. Так совпало, что у меня два фильма были в виде материалов, они схлестнулись между собой, и мне нужно было разводить их таким образом, чтобы сделать сначала один фильм, а потом другой. "Бабочки" монтировались полтора года.
– Вы говорили в одном из интервью, что на месте Леши и Гриши могла бы быть гетеросексуальная пара. Это действительно так, потому что это классическая история любви, история соблазнения, наверное. Есть фильм "Прощай, молодость!", который трижды снимался в Италии в разные годы, с тем же сюжетом. Но я знаю, что вы специально искали однополую пару. Почему?
Я больше года жил с мыслью о том, чтобы сделать фильм об однополой любви
– Мне очень интересно было зайти на эту территорию. В документалистике было много прекрасных фильмов на эту тему, но мне казалось, что можно сделать из этого кино, не используя элементов актуальной документалистики, я имею в виду закадрового текста, такой истории, которая происходит где-то на расстоянии от нас. Возможно, эта тема жила во мне до "Реальности", я жил больше года с мыслью о том, чтобы сделать фильм об однополой любви, но не понимал, как можно к ней подойти. Когда к нам на кастинг в "Реальность" пришел Алексей, человек из этого мира, у меня сразу возникло ощущение, что так я хотел бы об этом рассказать, зайти на территорию с помощью Леши, вместе с Лешей.
– Это был 2013 год, самое начало гомофобной кампании, которая сейчас привела к тому, что в одном из регионов России геев арестовывают, пытают и убивают. "Бабочки" ведь тоже политическое кино, как и "Зима, уходи", скажем, хотя никто не произносит ни слова о политике, все заняты только развлечениями… Можно сказать, что это политическое кино поневоле...
– Здесь вопрос, как договориться, что мы подразумеваем. Герой моего фильма Евгений Алехин, говорил, что все политика, даже поход в магазин "Пятерочка" – это некий политический акт. В этом смысле политика нас окружает, мы сами ее создаем, мы живем в политике, мы создаем политику, мы ее жертвы.
– Гриша – мальчик из маленького городка, из известной семьи, и вот его роман с Лешей видят зрители Московского кинофестиваля. Гриша смотрел фильм, не боится ли он, не боитесь ли вы за него?
– Надеюсь, что Гриша увидит фильм, и думаю, что здесь нет повода бояться. Это лишь кино, это не факты, которые влияют на судьбу человека, потому что кино – это иллюзия, вымысел так или иначе. Зрители воспринимают это не как защиту прав, не как некий политический акт, а как сказку, и не возникает этого ощущения, что за кого-то может быть страшно.
– Алексей принимал участие в монтаже, видел ли он фильм, и как у него дела?
Зрители воспринимают это не как защиту прав, не как некий политический акт, а как сказку
– Алексей не принимал участия в монтаже. Я считаю, что в какой-то момент после съемок нужно остаться один на один с материалом. Я не знаю, как это получается у Коэнов или у Дарденнов, но это такой интимный процесс, нужно остаться одному. Есть разные ситуации, но в этом фильме мне казалось, что было бы лишним пускать в этот процесс героев. Человек смотрит на себя супернеобъективно – это ситуация, которая не позволяет делать фильм. Поэтому при монтаже мне важно было быть одному. Когда фильм уже был сделан, у меня не было такого ощущения, что нужно срочно показать его героям. Эти люди стали героями фильма – именно киногероями. Разница между ними в жизни и тем, что получилось, очень сильная. Все равно получается конструктор, это разные пространства, разные территории. Когда фильм был сделан, где-то спустя год Леша написал, что он его посмотрел. Леша был и на показе на Московском кинофестивале. Он занял очень, мне кажется, верную позицию по отношению к этому фильму: поверил этому фильму, поверил мне. Герои всех моих фильмов испытывают очень сильный стресс, когда смотрят на себя первый раз, – это нормально. Это поступок очень смелый – вообще согласиться сниматься в документальном кино о себе. В самом начале мы друг друга проверяем, можем ли мы идти вместе. Когда люди, не начав сниматься, говорят: "Дима, я не готов, я не могу дать того, что ты хочешь", я такую позицию тоже уважаю. Все эти вещи проговариваются до съемок или во время съемок. Бывают такие ситуации, когда снимаешь фильм, в процессе съемок герой начинает понимать, что не готов идти за фильмом, не готов идти за мной. Леша несколько раз видел этот фильм, и он мне говорил, что очень сильные изменения произошли с принятием себя в этом фильме после первого показа. Очень важно, что на Московском фестивале он посмотрел фильм вместе с аудиторией, увидел, что нет ничего враждебного, он разделил себя в фильме и себя как человека, живущего в реальности. Потому что все равно это кинореальность. Что касается его жизни, я знаю, что они с Сашей Расторгуевым ездили на съемки в Мурманск, Леша пытается что-то понимать в кино, писать музыку. Я ему очень благодарен.
– Тут возникает вопрос авторства. Вы его называете героем, но он при этом и оператор, и в какой-то степени режиссер, и в какой-то степени монтажер, и актер... Где в такого рода фильмах кончаются полномочия "героя"?
– Леша находится в ипостаси оператора, киногероя, но я бы не сказал, что монтажера.
– Он же не весь материал, который снимает, вам отдает, он тоже отбирал что-то?
Это поступок очень смелый – согласиться сниматься в документальном кино о себе
– Нет, он отдавал все, что снимал, такие были условия. Это очень большой массив материала, отбирать не хватило бы времени. Тебе не хватает времени смотреть даже во время съемок. У нас было условие, что запрещено удалять что-то, как-то монтировать. Герои, которые в "Реальность" приходили, отдавали все, что снимали. Я бы исключил этап монтажа, а все остальное, что делал Леша – это действительно авторство. Он соавтор этого материала, но не сказал бы фильма, потому что фильм рождался без участия Леши.
– Ваш фильм, что довольно удивительно, показали не на Берлинале, например, где половина фильмов об однополых отношениях, а на Московском кинофестивале. Как публика реагировала?
– Московский кинофестиваль – уважаемый мною фестиваль, с ним у меня была личная история: в 2010 году фильм Филиппа Гранрийе "Озеро" был на Московском кинофестивале в программе Андрея Плахова. Я не пропускаю это событие, всегда смотрю хорошее кино, хорошего кино на Московском кинофестивале очень много. Это единственная возможность посмотреть эти фильмы на большом экране, в хорошем зале. Я смотрел фильм "Бабочки" вместе со зрителями, наш показ был в 12 ночи, в "Октябре", пришли 250 человек, это было большим сюрпризом. В час ночи в Москве уже закрывается метро, а зрители пришли в 12, было понятно, что они на метро не успевают. Но зал был полным в такое позднее время. Я остался посмотреть, как фильм смотрится. В нескольких сценах были аплодисменты, была такая невероятная реакция, энергия между экраном и зрителями, это было прекрасно. После показа была такая эйфория, я был счастлив.
– И несмотря на то, что, как вы говорите, остался замечательный материал в архивах проекта "Реальность", вы не хотите им заниматься. Почему?
– Потому что каждым фильмом ты заканчиваешь очень большую свою личную историю, что-то с тобой происходит, ты как будто переворачиваешь страницу. Я с каждым фильмом стараюсь двигаться дальше, усложнять себе задачу, что-то новое придумывать. В 2013 году мне очень важно было попробовать этот метод, поработать с ним, через себя это пропустить, посмотреть, насколько возможно этот способ применить, сделать из этого фильм, а дальше всегда хочется что-то менять. Фильм, который будет следующим, совсем другой. Это было счастье делать "Бабочки", я знаю, что это больше никогда не повторится, это такая счастливая грусть от того, что больше этого не будет никогда, не получится туда вернуться. А дальше, чтобы развиваться, конечно, хочется ставить какую-то новую задачу. Я поставил такую задачу, следующий фильм будет другим. Это даже не решение, а желание двигаться дальше, просто движение. И это движение тесно связано с самим собой.
