Национальный архив США опубликовал на своем сайте большой объем ранее секретных документов ЦРУ и ФБР, связанных с убийством президента Кеннеди. Документы подлежали рассекречиванию не позднее чем через 25 лет после вступления в силу соответствующего закона, принятого в 1992 году. По истечении этого срока президент США должен разрешить публикацию или запретить ее в интересах национальной безопасности. На принятие решения закон отводит ему шесть месяцев.
25-летний срок заканчивается 26 октября этого года, но ни архив, ни президент Трамп не стали дожидаться этой даты.
Покушение на Джона Кеннеди произошло 22 ноября 1963 года в Далласе. В президента стрелял Ли Харви Освальд – 24-летний гражданин США с путаной биографией и левыми убеждениями. В октябре 1959 года Освальд приехал по туристической визе в Советский Союз и попросил политического убежища. Он прожил в Минске полтора года, женился, у него родилась дочь. И все же в мае 1961-го Освальд попросился обратно в США. На вторые сутки после покушения и ареста Освальд был убит владельцем ночного клуба Джеком Руби, заявившим о своих мотивах, что он хотел избавить вдову президента от необходимости давать показания на судебном процессе.
Коллекция, опубликованная Национальным архивом, включает 3810 единиц хранения, в том числе 17 аудиофайлов. Значительную часть этого массива составляют документы, связанные с Юрием Носенко – офицером КГБ, который в феврале 1964 года стал невозвращенцем. Надо полагать, эти материалы сейчас внимательно изучают в соответствующих российских ведомствах. Носенко заявил сотрудникам ЦРУ, что имел непосредственное отношение к пребыванию Ли Харви Освальда в Советском Союзе. Это было первое свидетельство о советском периоде жизни Освальда, полученное американскими властями. Но этому свидетельству не поверили.
Майор Второго главного управления КГБ СССР (контрразведка) Юрий Носенко предложил свое сотрудничество ЦРУ в июне 1962 года в Женеве, где он находился в составе советской делегации на международной конференции по контролю над вооружениями. Человек, который принял его на конспиративной квартире, сотрудник советского отдела ЦРУ Теннент Бэгли, пишет в книге "Шпионские войны", что Носенко объяснил свое решение растратой казенных средств. Речь шла о ничтожной для ЦРУ сумме в 250 долларов.
В первой же беседе Носенко продемонстрировал свою осведомленность. При этом он сразу же заявил, что, хотя он и разочаровался в советской системе, у него нет намерений остаться на Западе: он любит свою жену и двух дочерей и не представляет своей жизни без них. Однако в январе 1964 года он снова прибыл в Женеву и заявил, что за ним следят, поэтому на этот раз он решил не возвращаться. Важную, если не главную роль в судьбе Носенко сыграло его сообщение о том, что он лично общался с Ли Харви Освальдом в Москве и видел его дело.
Беседы с сотрудниками ЦРУ в Женеве представлены в коллекции в виде аудиозаписей. Вот отрывок, в котором Юрия Носенко спрашивают о причинах, заставляющих его стать невозвращенцем, и о том, стоит ли ему бежать так спешно. Вопросы задает специально прилетевший в Женеву из Вашингтона глава советского отдела ЦРУ Дэвид Мёрфи. Носенко он представился как Чарльз, а псевдоним Носенко – Джордж. У Мёрфи уже есть санкция директора управления Ричарда Хелмса на переезд Носенко в США. В разговоре участвуют сотрудники советского отдела Теннент Бэгли и Джордж Кизевалтер (последний – в качестве переводчика). Все трое владеют русским, но Мёрфи предпочитает говорить по-английски.
МЕРФИ. Имеются два вопроса. Первый касается вашего перехода к нам. Я уполномочен мистером Хелмсом приветствовать вас <неразборчиво>, и он чрезвычайно интересуется вашими планами содействия нашим операциям. Он особенно просил меня коснуться этого вопроса глубже – как мы будем работать теперь. И вторая тема – это выбор времени, который мы еще не обсуждали. Мистер Хелмс задал мне два или три вопроса, на которые я не смог ответить и которые я хотел бы прояснить.
НОСЕНКО. Пожалуйста, я готов.
МЕРФИ. Например, он спросил меня: "Почему Джордж переходит на нашу сторону?" И я объяснил ему отношение Джорджа к советскому режиму. Он сказал: "Прекрасно, он может сделать это сейчас, но насколько принципиален момент?" Он отлично понимает ваше желание, но хочет знать, возможна ли отсрочка. Информация, которую передает нам Джордж, имеет огромное значение для безопасности Соединенных Штатов.
НОСЕНКО. Я это и сам понимаю, потому что я работал в КГБ.
МЕРФИ. Ну так вот что он хочет знать: уверены ли мы до конца в том, что причины, побуждающие Джорджа к побегу именно сейчас, настолько веские, что он никак не может остаться?
НОСЕНКО. Переведите точно, что я скажу. Между прочим, я этого ожидал. Я это знал и предвидел. Я этого не говорил, но я предвидел реагаж этот. Я этот реагаж предвидел заранее, еще до начала беседы! Я предвидел! Может быть, я сам понимаю, где интересней и как интересней. <Неразборч.> должен прямо сказать: я себя, может быть, так же повел бы, если бы аналогичная была ситуация, но вел бы ее я, ко мне бы попал разведчик или контрразведчик. И до отъезда Чарльза я знал, что это будет один из вопросов. Это главный вопрос, я ожидал его. Но я думал, что Чарльз объяснит ему подробно то, что я говорил, что он скажет, что именно руководило мной и почему именно сейчас.
МЕРФИ. Ну, я сказал ему, что после возвращения Джорджу может больше не представиться возможность выезда на Запад, поэтому Джордж хочет воспользоваться случаем. Это правильно?
НОСЕНКО. Правильно. Потому что я потом не выеду на Запад. Потом, я имел достаточно времени со момента нашей последней встречи здесь, в Женеве, все взвесить и все обдумать.
МЕРФИ. Отсюда вопрос: действительно ли вы все взвесили, прежде чем сделать этот необратимый шаг?
НОСЕНКО. Мне немножко непонятно. Когда мы кооперируем по этим делам, то все открыто и понятно. Все, что я знаю, я говорю. А здесь какая-то витиеватость есть. То есть что я имею в виду? Неясность – так, обинячком, как будто мы дипломаты на комитете восемнадцати сидим обсуждаем вопрос (Комитет 18 по разоружению. Именно в работе этого органа и участвовал Носенко в Женеве. – В.А.).
МЕРФИ. Я не хочу входить в детали нашей продолжительной и <неразборч.> беседы с мистером Хелмсом. Не думаю, что я должен говорить Джорджу, что я на его стороне. Без сомнения, переход может произойти хоть сегодня. Но нужна полная ясность, потому я и задаю этот вопрос.
НОСЕНКО. Я не знаю, какие еще нужны заверения. Единственное, что я хотел бы знать и я поставил как вопрос – я хотел знать, что меня ожидает. Сами понимаете.
МЕРФИ. Насколько я понимаю, в Соединенных Штатах вы хотели бы иметь работу и обеспеченное будущее. Насколько это возможно – работу в той области, которую вы знаете. Верно?
НОСЕНКО. Верно.
МЕРФИ. Поскольку вы уже оказали нам огромную помощь, мы хотим, чтобы вы с самого начала обрели уверенность, и предоставим вам 50 тысяч долларов единовременно и контракт на 25 тысяч долларов в год...
НОСЕНКО. Контракт на сколько времени?
МЕРФИ. Бессрочный. Контракт будет предусматривать пенсионное обеспечение и возможность карьерного роста. Это то, что вы хотите?
НОСЕНКО. Я хочу иметь работу, работу интересную, ту работу, которая как профессия мне нравится, я все свои знания, все свои силы, все отдам работе.
А вот фрагмент, в котором Носенко утверждает, что КГБ не имело ни малейшего отношения к покушению на Кеннеди.
НОСЕНКО. Не надо так уже сгущать краски, неправильно. Я – ваш друг. Я целиком и полностью с вами, я буду работать с вами против Советского Союза по всем вопросам. Но правда всегда должна быть правдой. Мы должны быть людьми, а правда должна быть правдой. Как я ни ненавижу руководство и что бы там ни было, но я не хочу лгать против своих убеждений и я не буду никогда лгать. Так вот, я тверд, я твердо знаю абсолютно, и вот здесь я могу расписаться в том, что я знаю, и я за эти свои слова отвечаю. Никак Советский Союз сюда не привязывайте. Потому что напуганы были до безумия, всех подняли на ноги: хоть что-нибудь ему говорили, хоть как-нибудь его обрабатывали? Не дай бог! Вербовали его или нет? Нет! Что мы позволили себе... единственное, что позволили, – это через дядю жены его, Марины... он подполковник милиции, между прочим... Так вот он сказал, что вот вы уезжаете – ну хоть будьте же людьми, вы в Советском Союзе жили, так хоть не хайте, не охаивайте, не ругайте и не высказывайте резких антисоветских суждений. Вот единственное, что было себе позволено. Почему я так твердо говорю? Я сидел на этом деле несколько дней, когда вот случилось несчастье с президентом. Чтоб узнать, что сделали местные органы в Белоруссии, не позволили ли они себе что-нибудь. Немедленно все проверить, всех поднять на ноги! Я работников туда посылал специально, не доверяли же бумагам. Все досконально проверить...
Архивный фильм Радио Свобода о пребывании Ли Харви Освальда в Минске
11 февраля Юрий Носенко прибыл в США. Однако прием ему оказали далеко не радушный. Историк разведки Филлип Найтли в книге "Вторая древнейшая профессия" (по-русски она издана под названием "Шпионы XX века") рассказывает:
Его продержали три с половиной года в условиях, близких к тем, которые существовали в советском ГУЛАГе. Носенко кормили впроголодь, он был лишен естественного освещения, ему не давали одеяла, зубной щетки и пасты, не разрешали мыться (лишь изредка позволялся душ) и выполнять физические упражнения. Его подвергали грубым допросам. Однако Носенко ни в чем не признался, и в конце пути ЦРУ ни на йоту не приблизилось к тому, чтобы установить истину.
Некоторые более ранние перебежчики убеждали высокое начальство в том, что Носенко лжет, что на самом деле он послан советской разведкой для дезинформации и внедрения в ЦРУ. Сведения Носенко, получившие подтверждение, считались недостаточным доказательством его искренности. Особенно настораживало упорное отрицание Юрием Носенко какой бы то ни было связи между КГБ и Освальдом.
Одним из перебежчиков, настроенных враждебно по отношению к Носенко, был Петр Дерябин, оставшийся на Западе в 1954 году. Версия Носенко противоречила его собственной. Сразу после убийства Кеннеди Дерябин написал пространную записку, в которой утверждал, что Освальд был завербован КГБ и покушение на президента США было заданием Москвы.
Дерябин допрашивал Носенко, детально выяснял обстоятельства его личной жизни и служебной карьеры. Стенограммы именно этих допросов теперь рассекречены и доступны всем желающим. По итогам допросов Дерябин написал резко негативное заключение – оно тоже есть в досье Национального архива.
Носенко на этих допросах кажется измученным, он очень нервничает, ведет себя агрессивно, а Дерябин упорно докапывается до мелких подробностей и тем раздражает Носенко еще больше. Вот цитата из стенограммы допроса, который состоялся в июле 1965 года.
ДЕРЯБИН. Мы разговариваем с вами третий день, и я не вижу никакого подтверждения того, что вы называете правдой.
НОСЕНКО. Я говорю вам только правду, чистую.
ДЕРЯБИН. Вы забываете, что мы только что закончили говорить об анкете, и вы не смогли ответить на простейшие вопросы.
НОСЕНКО. Я говорю, что помню.
ДЕРЯБИН. Ладно, еще вопрос. Что вы знаете о личном листке по учету кадров?
НОСЕНКО. Какой такой личный листок?
ДЕРЯБИН. Личный листок по учету кадров. Что это за документ?
НОСЕНКО. Не знаю. Не знаю я никакого листка. Понятия не имею.
ДЕРЯБИН. На каждого члена партии или комсомольца, работающего в органах, или МВД, или в правительстве, или даже не члена партии, имеющего высокую квалификацию, в КГБ, или в Совете министров, или в ЦК КПСС заводится личный листок по учету кадров. Это вроде анкеты.
НОСЕНКО. Не знаю я.
ДЕРЯБИН. Его все заполняют.
НОСЕНКО. Я никогда не заполнял. Не знаю, что это такое.
ДЕРЯБИН. Как вы объясните тот факт, что вы не помните номер вашего партбилета?
НОСЕНКО. Я не помню, не помню.
ДЕРЯБИН. Каждый член партии обязан помнить номер своего партбилета. Этого нет в уставе, но так положено, и парторг всегда спрашивает, когда взимает взносы.
НОСЕНКО. Вы помните свой номер?
ДЕРЯБИН. Очень хорошо помню. Он остался у меня в памяти. Я не помню номер своего комсомольского билета, а партийного помню, хотя это было больше 30 лет назад.
…Знаете, между нами: за те две недели, что мы с вами общаемся, единственное, в чем вы проявили познания, – это блатной жаргон. Я, например, никогда не слышал слова "бикса".
НОСЕНКО. Ну, молодежь его знает. Мой брат знает. Оно даже в литературе есть – прочтите "Один день Ивана Денисовича".
В подобном стиле допросы продолжались сутками, неделями, месяцами. В конце концов подозрения с Юрия Носенко были сняты. 1 марта 1969 года он был освобожден и получил компенсацию за все, что претерпел. Версия о непричастности КГБ к убийству Джона Кеннеди стала официальной позицией ЦРУ. Однако многие, в том числе и первый куратор Носенко Теннент Бэгли, продолжали считать, что Носенко все же был двойным агентом, посланным для того, чтобы отвлечь внимание ЦРУ от "крота", который так никогда и не было раскрыт.
