Александр Генис: Сегодня, сбегая подальше от нью-йоркской жары, наша рубрика “Картинки с выставки” отправится на одну из бесчисленных ярмарок, которыми сельская Америка отмечает лето. Но прежде, чем рассказать о ней, я хочу предложить нашим слушателям “провинциальную увертюру”.
(Музыка)
Александр Генис: С тех пор, как Трампа выбрали президентом, все мои друзья, и настоящие, и бывшие, стали пленниками политики. Первые удивляются, как Америка дошла до такой жизни, вторые - как до такой жизни дошел я.
В этих разговорах проходят недели и месяцы, и я с ужасом вспоминаю, что все это уже было. Вот так мы сидели на кухне за водкой, а чаще - чаем и упивались повседневными гадостями советской власти. Тогда я сумел сбежать от этого кошмара - еще задолго до того, как это попыталась сделать вся страна. Но вот сорок лет спустя политика меня нагнала и взяла в заложники.
Чтобы отдохнуть от нее, я выбрал менее радикальный маршрут бегства и отправился в самую глубь американской провинции, чтобы навестить бабушку Мозес.
Бабушка она, конечно, не мне, а всей Америке, которая так привыкла называть свою любимую художницу Анну Марию Робертсон-Мозес. Прожив всю жизнь на ферме, в 78 лет она устала доить коров и занялась живописью. Со временем ее работы полюбили соседи и остальная страна. К счастью, она прожила достаточно долго, чтобы насладиться признанием. За заслуги ее наградил президент Трумэн. (Узнав об этом, пенсионерки раскупили кисти и краски, создав неожиданный дефицит в магазинах художественных принадлежностей). Столетие бабушки отметил обложкой журнал “Лайф”. А когда в 101 год она все же умерла, почта выпустила памятную марку. Теперь ее наследие бережно хранят лучшие музеи. Миллионным тиражом разошлась репродукция ее шедевра “Сбор кленового сока”. Одна из них много лет висит в моем кабинете, и я не представляю себе Америки без той провинции, которую с такой твердой и спокойной любовью изображала бабушка Мозес.
Вагрич Бахачанян, всякой живописи предпочитавший наивную, говорил, что только народное искусство не знает кризисов, ибо оно по своей природе оптимистично. Завороженные открывшимся им чудом самоучки умеют доносить правду того бесхитростного искусства, которое не изображает реальность, а воспевает ее.
На картинах бабушки Мозес мир застыл в идиллическом прошлом. Тут ездят на санях, снег покрывает красные амбары, деревья стоят в прихотливом порядке и маленькие, почти кукольные, как у Брейгеля, люди заняты умными и нужными делами, которые никогда не бывают лишними. За все перемены в этом мире отвечает не череда президентов, а времена года. И мы следим, как на картинах чередуются цвета и сюжеты: зима и лето, утро и вечер, посев и урожай, вчера как сегодня.
Ферма Орлиный мост, на которой разворачивалась эта мирная эпопея, расположена в самом глухом углу графства Вашингтон на севере штата Нью-Йорк. Сегодня к ней ведет дорога имени бабушки Мозес, но в остальном ничего не изменилось. Те же коровы лениво топчутся в весенней грязи, радуясь еще скудному солнцу. У крыльца дежурит такой нарядный петух, что, верится мне, его предки попали не в суп, а на полотно. Более того, в доме бабушки живет другой Мозес - ее внук Уилл, который вслед за отцом Форрестом продолжил семейной дело и, начав рисовать в четыре года, стал одним из самых известных наивных художников в мире.
Его работы очень похожи на бабушкины. Разве что на них появились приметы другого, но тоже прежнего времени: дымящие паровозы и колесные пароходы. Не отходя далеко друг от друга, три поколения художников воссоздают семейную сагу. Она рассказывает о вечной дружбе человека с землей. Эта история никогда не надоедает, ибо жизнь ходит по кругу, возобновляясь и расцветая с каждым поворотом.
В этой глуши, кажется, что Белый дом значит так мало, что государство играет проходную роль, особенно - по сравнению с пашней, садом и стадом.
(Музыка)
Александр Генис: Эта зарисовка написана весной, когда я посетил края бабушки Мозес. И вот пришло лето, я отправился в городок к северу от Нью-Йорка на берегу Гудзона, он называется Рейнбек. Кстати, называется он так потому, что Гудзон в этом месте очень напоминает Райн, его так и называли американским Рейном, действительно очень красивые места. И в этом Рейнбеке проходят знаменитые американские ярмарки, на которых показывают все лучшее в мире прикладного искусства. В том числе там был Уилл Мозес о котором я только что говорил. Я, собственно, и приехал, чтобы с ним познакомиться, посмотреть поближе на его работы, и задать ему один вопрос: какое время годы - его любимое.
- Зима, - быстро ответил Мозес, - как и у бабушки.
Надо сказать, что ярмарка произвела на меня огромное впечатление. Это сотни маленьких павильончиков, где продавцы торгуют всякими принадлежностями для украшения дома. И тут я задумался о том, что такое сельская Америка. Ведь эта ярмарка является предметом гордости сельской Америки, и покупатели туда приезжают из сельской Америки. Это правильный передов слова «кантри Америка», но все-таки какое-то это не то село.
Дело в том, что тогда уж вся Америка - сельская и вообще вся Америка живет в своих домах, которые мы бы назвали дачными, и вся Америка украшает эти дома. В определенном смысле каждый американец , и уж точно его жена, является художником по той простой причине, что у них есть дом, который надо декорировать на свой вкус. На ярмарке продают бесконечные украшения для домов, они настолько разнообразны, что описать их невозможно. Тут и ковка, и керамика, ковры, знаменитые американские лоскутные одеяла - килты, наивная живопись. Все вместе составляет пеструю картину промыслов, картину, не подчиненную ходу времени. В кантри, в сельской Америке люди живут так, как они жили всегда. Вот эта вневременность производит сильное впечатление.
Соломон Волков: Что мне мешало именно этим людям выбрать Трампа.
Александр Генис: Я не знаю, за кого они голосовали и не спрашивал. Мне показалось, что они заняты своей собственной жизнью, которая очень мало зависит от правительства, от Белого дома, от Трампа.
Да, чтобы не забыть. Самая красивая на этой ярмарке была огромная лошадь, которая катает детей на Рождество, а остальное время с ними играет. Я подумал, что это то место, которое американцы назвали бы раем.
Соломон, какие у вас отношения с сельской Америкой?
Соломон Волков: Никаких абсолютно. Я напряг свою память, но ничего подобного за 40 лет своего пребывания, 41 год недавно исполнился, не видел. Все-таки для Америка — это мегаполис, в первую очередь, конечно, Нью-Йорк, мой родной, а еще уже - Манхеттен, а еще точнее - верхняя западная сторона, еще уже — это моя квартира. Гриша Брускин всегда любит говорить, что я живу не в Америке, и не в Нью-Йорке, и не на Манхеттене, а в квартире 23А. Еще есть несколько мегаполисов, которые я видел, Сан-Франциско, Лос-Анджелес, Чикаго. Нет, ничего подобного я не видел. Вы знаете, меня даже и не тянет, скажу честно.
Александр Генис: Тем поразительнее, что мы находим общий язык. Вы знаете, я как раз мегаполисы американские не люблю, кроме Нью-Йорка, но Нью-Йорк не является ни мегаполисом, ни американским. Нью-Йорк, как сказал Бодрийяр, - искусственный спутник Земли, нечто такое, что не имеет земных параллелей. Не могу сказать, что они меня очень привлекают остальные большие города,
Соломон Волков: Они не красивые.
Александр Генис: Сан-Франциско и Новый Орленан я не отдам, а другие не красивые и кроме музеев там ничего делать. Но сельскую Америку я люблю. Если месяц-другой не езжу туда, то чувствую, как разрываются мои связи с этой землей, а они уже есть, за 40 лет я пустил здесь корни. Когда я попадаю на такую ярмарку, я не чувствую себя чужим, хотя, конечно, не очень-то похож на тех людей, которые там собираются.
Соломон Волков: Скажите, в России, мы с вами в Латвии выросли, вот Рижское взморье, Юрмала, Югла была этнографическим музеем, самое приближение к сельской жизни, мы туда выезжали по воскресеньям, школьные классные экскурсии. Я не был ни на одном хуторе латышском никогда.
Александр Генис: Вы знаете, вы мне напоминаете моего знакомого, который говорит: ну что, мне природа?! Для меня Квинс — это тайга. (Квинс — это нью-йоркский район). Я же чрезвычайно люблю латвийскую природу, и много ездил с палаткой по Латвии. Да и здесь в Америке я езжу с палаткой в Катскилльские горы для того, чтобы спать в лесу и слышать, как шуршат листья.
Соломон Волков: Я вообще не понимаю, что такое палатка, я бы там погиб, наверное, в первую же ночь от комаров, всей прочей нечисти.
Александр Генис: Надо когда-нибудь вас вытащить.
Соломон Волков: Не получится.
Александр Генис: Тогда давайте поговорим о том, что вам ближе: о музыке, связанной с сельской Америкой.
Соломон Волков: Вы знаете, я также не являюсь большим поклонником кантри-музыки — это вещь, которая в русской «Википедии» переводится как «сельская музыка». Как ни дико это звучит, «сельская музыка», мы все привыкли, даже и в России, по-моему, теперь говорят именно «кантри-мюзик».
Александр Генис: Потому что нет параллельного явления. Мне кажется, что это очень аутентично -чисто американское явление: кантри-мюзик.
Соломон Волков: Это и так, и не так. По степени присутствия в масскульте американская кантри-мюзик - уникальна. Я не думаю, что на сегодняшний момент нечто подобное существует в Германии или во Франции, может быть в Италии только. В России тоже есть то, что можно было бы назвать русской кантри-мюзик, как это ни дико звучит.
Александр Генис: Скажем, Жанна Бичевская.
Соломон Волков: Жанна Бичевская, может быть хор Покровского покойного. Ансамбль «Песняры» - это кантри-музыка Белоруссии, которая умудрилась стать кантри-мюзик всего Советского Союза. Так же, как грузинский ансамбль «Орэра». За ними следило все культурное население, что бы мы ни понимали под этим определением, все культурное население Советского Союза.
Но все-таки только в Америке из кантри-мюзик сделали колоссальную индустрию. Это колоссальная воронка, которая в себя засасывает все окружающие явления. Я не являюсь специалистом в легкой музыке, моя сфера — это все-таки музыка классическая. Я страшно боюсь и, должен сказать, не люблю вот этих узких специалистов, когда ты начинаешь говорить о джазе, все мы любим так или иначе джаз, а такие пуристы говорят: нет, это настоящий джаз, а то не настоящий джаз, здесь это можно называть джазом, а это уже не джаз. То же самое происходит с кантри-мюзик, идут бесконечные споры, дискуссии ожесточенные, что же называть настоящей кантри-мюзик.
Александр Генис: Фильм Олтмана «Нэшвилл» - это гимн кантри-мюзик, лучше я не знаю.
Соломон Волков: Это замечательный фильм, я с вами согласен. Гений Олтмана в том, что на этом срезе, казалось бы, локальном, он сумел показать все величие и весь трагизм американской жизни.
Александр Генис: Потому что «Нэшвилл» - это шекспировская драма. В Америке есть хорошие режиссеры, например, скажем, мой любимый Вуди Аллен, но он - нью-йоркский режиссер, он как и вы, манхеттенский человек. И американская жизнь не очень попадает в его фильмах, а вот Олтман с одной стороны авангардист, такого же размера, как гении авторского кино в Европе, как Феллини, как Антониони, из той же материи соткан человек, того же масштаба, но он - чисто американский режиссер. Не может быть Олтмана в Европе, нельзя было его туда переселить. Кстати, с Вуди Алленом это произошло, он стали снимать в европейских столицах, очень хорошее про Барселону, про Париж.
Соломон Волков: Его там встречают с большим энтузиазмом, чем сейчас здесь в Нью-Йорке.
Александр Генис: Зато Олтман всегда находит именно американские идиомы. «Нэшвилл» - как раз такой образец настоящей чистой “американы”.
Знаете, в кантри еще очень важны слова, надо хорошо понимать слова, потому что это очень любопытная поэзия.
Соломон Волков: Они еще с этим акцентом.
Александр Генис: Западным или южным.Это самодеятельная поэзия сродни наивной живописи, о которой я рассказывал. Я слышал одну песенку, которая мне очень понравилась, начинается она так: «Когда я один, я в плохой компании».
Соломон Волков: Да, это типично для кантри. Если обобщать, это - народная музыка белых переселенцев, песни и танцы, завезенные в Америку переселенцами из Европы. Принадлежит музыка к англо-кельтской традиции,на сегодняшний момент ее бастион, ее опора в таких штатах, как Теннесси, Кентукки и Северная Каролина. Но звучит она повсюду, ее можно и в Нью-Йорке услышать, хотя, конечно, Нью-Йорк и кантри-мюзик на первый взгляд две вещи несовместные. Но тем не менее, когда звезда кантри-мюзик выступает в зале “Бикон”, который недалеко от меня расположен на Бродвее, то там всегда очереди стоят, там и стар, и млад, что называется. Популярностью своей эта музыка обязана тем, что она очень гибкая, она впитывает в себя разнообразные влияния и джаза, и блюза, и рок-н-ролла, и рэпа на сегодняшний момент. Все это переваривает, выныривает каждый раз какая-то новая звезда. Мне из титанов прошлого кантри-мюзик больше всех по душе Джонни Кэш, конечно. Мои любимые песни Кэша — это не чистая кантри-мюзик, а ее разновидность, тоже очень важно — это тюремные баллады, здорово у него получается.
Александр Генис: Корни которых уходят, кстати сказать, в ирландский фольклор. Такие баллады очень популярны было в кельтской музыке.
Соломон Волков: Тоже, кстати, интересно, ведь в России тюремные, воровские песни, песни заключенных, набрали большую популярность к началу ХХ века, когда появилась грамзапись, они стали расходиться огромными тиражами на самых первых пластинках патефонных. Одновременно началась популярность кантри-мюзик такого рода и в Соединенных Штатах. Грамзапись сделала эти вещи всенародно популярными, если угодно.
Мне ближе следующая волна того, что можно условно назвать кантри-мюзик — это Том Уэйтс, которого я очень люблю, и человек, которого я хочу сейчас показать, о котором меньше слушатели знают. Его зовут Стив Эрл, ему 62 года сейчас, он представитель того, что называется алт-кантри, то есть лирика в стили кантри, но с готическим, если угодно, оттенком. Он любопытная фигура, был 7 раз женат, причем дважды на одной и той же женщине, что уже само по себе делает его привлекательной личностью. Его специальность - меланхолические баллады. Я хочу показать одну из них, она называется «Гуд бай», он сам поет и аккомпанирует себе на гитаре и на гармонике, сопровождает его ансамбль, основной рефрен этой песни таков: «Я не помню, сказал ли я тебе «прощай».
(Музыка)
Соломон Волков: А теперь я хочу показать любопытный пример адаптации кантри-мюзик, которая принадлежит перу очень в свое время знаменитого, сейчас может быть немножко меньше, композитора по имени Лерой Андерсон. Он родился в 1908 году, умер в 1975-м, 66 лет ему было. У него любопытная биография, он по происхождению швед. Во время войны начал работать переводчиком в армии, быстро продвинулся по этой лестнице, уже будучи очень успешным композитором, он одновременно был, должен сказать, что с таким я, пожалуй, не сталкивался примером, стал руководителем отдела Скандинавии в военной разведке — это большой чин, большая ответственность. Но с другой стороны, когда ты подумаешь, он стал им в 1945 году, что там особенного в военной разведке в скандинавских странах можно было делать.
Александр Генис: Я бы не сказал. В это время скандинавские страны, как, впрочем, и сейчас, страшно боялись русской угрозы. Конечно, северные края, когда еще НАТО не было, казались уязвимыми.
Соломон Волков: Во всяком случае ему это не мешало создавать один хит за другим. Он сотрудничал со знаменитым Артуром Фидлером, руководителем популярного оркестр «Бостон Попс». Там играли музыканты Бостонского симфонического оркестра, которые собирались и исполняли популярный, условно попсовый репертуар, то, что называется, легкая классическая музыка. Одна из наших передач на Свободе сопровождалась музыкой Лероя Андерсона «Пишущая машинка».
Александр Генис: Имитация пишущей машинки.
Соломон Волков: Забавно очень имитируется звук пишущей машинки в оркестровом звучании. Артур Фидлер, когда он это дирижировал, надевал зеленый бухгалтерский козырек.
Александр Генис: Не только бухгалтерский, газетчики тоже носили козырек, чтобы не мешал свет глазам.
Соломон Волков: Причем, руками он не дирижировал, а как бы печатал на машинке перед оркестром. Это пользовалось всегда колоссальным успехом.
Андерсон, между прочим, ушел в отставку, но был опять призван во время Корейской войны, опять служил в разведке. Видимо, у него хороший послужной список. Как композитор он был невероятно популярен в 1940-50-е годы. Одна пьеса его завоевала большую популярность так же в Советском Союзе, потому что ее популяризировал оркестр «Московские виртуозы» под руководством Спивакова. Он сделал замечательную запись, которая называется Fiddle-Faddle, где воспроизводятся элементы кантри-мюзик, это тогда было совершенно необычно и очень шокирующе: музыканты вдруг начинали петь, никто этого не ожидали.
Александр Генис: Действительно странно, когда скрипачи поют.
Соломон Волков: Да, оркестранты пели, скрипачи пели. Звучало это страшно эффектно. Послушайте, как это все могло восприниматься тогда, до сих пор, по-моему, производит колоссальное впечатление.
(Музыка)
Александр Генис: А завершить нашу передачу я предлагаю другим номером. Дело в том, что на каждой ярмарке, естественно, играют оркестры. Я очень люблю эти оркестры, обычно они состоят из стариков. Вы знаете, это очень трогательная сцена: они все седые, все с бородами, все бывшие хиппи, может быть и настоящие, но но часто лысые.
Соломон Волков: Похожие на меня.
Александр Генис: И на меня тоже, честно говоря. Может быть поэтому я им особо симпатизирую. Когда они поют, они чувствуют себя молодыми. Люди, которые собираются, в том числе молодежь, на них смотрят с нежностью, потому что это их будущее,тоже.
Соломон Волков: Как хорошо, когда молодежь смотрит с нежностью на стариков — это прекрасно.
Александр Генис: Это действительно приятно. Вот на этой ярмарке собрался такой небольшой оркестр, с банджо, как и пложено. Эти старики сказали, что они дружили с Питом Сигером, знаменитым американским поэтом.
Соломон Волков: Один из моих любимцев в американской фолк-музыке.
Александр Генис: Он тоже жил на Гудзоне и всячески боролся за то, чтобы очистить реку— это была большая экологическая войнаные победили. Теперь в Гудзон вернулись осетры. В городке Рейнбек, который расположен прямо на Гудзоне, Пита Сигера считают своим апостолом, он же защищал их реку. Поэтому они исполнили песню, которую слышали в его исполнении, а они предложили свою вариацию этой песни. Я сидел в первом ряду, включил магнитофон, записал то, что получилось, со всеми шумами ярмарки - со всей толпой, которая шумела, галдела, веселилась и смеялась. Мне кажется, эти звуки лучше всего передают атмосферу летней американской ярмарки.
(Музыка)
