Александр Генис: Сегодня мы отметим 150-летие одного из самых популярных зарубежных авторов в России – Джона Голсуорси. Пик любви к нему пришелся на конец 60-х, когда Би-Би-Си сняла чрезвычайно удачную 26-серийную экранизацию “Саги о Форсайтах”. Предтечу “Аббатства Даунтон”, “Сагу” во всем мире посмотрели 160 миллионов телезрителей. В том числе и в СССР, где “Сага” стала первым английским сериалом, доступным советскому зрителю. Я отлично помню, как пустели улицы, когда очередная серия появлялась на голубом экране. Тем больше оснований вспомнить этот удостоенный Нобелевской премии опус в рамках авторской рубрики Бориса Парамонова “История чтения”.
Борис Парамонов: Вы знаете, Александр Александрович, мне пришлось вступить в соприкосновение с Голсуорси еще прежде, чем я его прочитал, году этак в 1946-м, когда было мне девять лет. Я хоть и тогда уже отличался пристрастием к чтению, но Голсуорси точно не читал. В доме делали ремонт и содрали со стен старые обои. А обои, как мы знаем, всегда клеились на газеты, так что обнажился целый слой газет, хронологический срез, и самый ранний слой был 1932 года. И вот что можно было прочесть на одном из газетных сегментов.
Советская пресса негодовала на то, что Нобелевскую премию по литературе за 1932 год присудили не великому пролетарскому писателю Максиму Горькому, а фашиствующему эстету Голсуорси. Судите сами, что за обстановочка была в Советском Союзе, если тишайшего англичанина называли фашистом. Впрочем, этот ярлык всем лепился, кто не совсем был в восторге перед СССР. Даже немецких социал-демократов называли социал-фашистами, отторгали любой союз с ними, что и привело к победе настоящего фашизма в Германии. И вот тогда, убедившись, что сели в лужу, большевики, Сталин начали искать союза с левыми силами в Европе, в частности, создали какую-то литературную организацию, в которой Эренбург от СССР орудовал.
Александр Генис: Борис Михайлович, а может быть, тут нужно вспомнить итальянский фашизм, уже к тому времени давно победивший в Италии? В случае Голсуорси хотя бы то соотнесение имело место, потому что многие культурные англичане обожали Италию Муссолини и при всякой возможности туда ездили. Впрочем, не они одни. Эзра Паунд и Мережковский тоже видели в дуче ренессансного князя. Это было общее безумие.
Борис Парамонов: Может быть, и так, но вряд ли советские пропагандисты учитывали все эти культурные тонкости. Но англичане действительно всегда воспринимали Италию некоей культурной Меккой и дружно туда устремлялись.
Александр Генис: Это повелось со времен Шекспира, у которого половина пьес разворачивается в Италии. А уже в наше время сколько фильмов об этом сделано, и хороших, с ностальгией по тридцатым годам, когда леди и джентльмены были еще похожи на леди и джентльменов и одевались корректно. Помните фильмы "Комната с видом" или "Зачарованный апрель"?
Борис Парамонов: Я не знаю, какие англичане сейчас ездят в Италию, но, прожив в Риме год, наблюдал в основном английских футбольных фанатов, приезжавших на матчи с итальянцами, они очень шумели, попросту хулиганили, болтаясь по улицам после игры. Это ведь нынешние англичане создали эту, как сейчас говорят, "культуру" хулиганствующих болельщиков. Честь им и хвала. Впрочем, на Капри, помню, видел англичан, двух мужчин и женщину, сидевших в кафе, куда и я, свежий эмигрант, робко приземлился. Один из англичан был в шортах, но дама зато была в белом кисейном платье.
Александр Генис: Борис Михайлович, опять вас уносит в сторону от "Саги о Форсайтах".
Борис Парамонов: Но это же вы, Александр Александрович, завели этот разговор, напомнив о любви “вышесредних” англичан к Италии. И потом не так уж это и далеко от Голсуорси. Вот что он пишет во второй части "Саги", уже о двадцатых годах. Говорит аристократ – девятый баронет Монт:
"Царство Небесное уже почти наступило. Обучение бесплатное, женщины имеют право голоса; трущобы обречены на гибель, развлечения и новости проникают под каждую крышу; либеральная партия сдана в архив; спорт доступен в любых количествах, догматам дали по шее, платья удобные, волосы короткие – это всё признаки царства небесного".
Это написано в 1928 году.
Александр Генис: Телевизора еще не было.
Борис Парамонов: Ну а с телевизором все это надо умножить в два раза, а то и больше. Вот указание на временной размах "Саги", начало которой относится еще к самым что ни на есть викторианским годам – 1880-м.
И вот что очень характерно для самого писателя: как он менял свою позицию. Первый роман этой серии был написан в 1905 году, и назывался "Собственник", и один из героев его Сомс был сделан крайне неприятным человеком. Последующие романы (их шесть в "Саге") писались с начала двадцатых годов, уже после Первой мировой войны, принесшей конец мифу о прогрессе, о Европе как светоче человечества. И характерно, как Сомс меняется в течение времени действия и написания Саги: он становится положительным персонажем, всех опекает, всеми умно руководит, обожает дочь свою Флер и ради нее готов на все. Автор даже делает его коллекционером и знатоком живописи, вводит тему красоты в его жизнь. За нее же он и погибает на последних страницах, спасая Флер во время пожара в его картинной галерее.
Вот каков размах "Саги", вот какие поистине судьбоносные сдвиги в европейской культуре он прослеживает. Когда все было спокойно и стабильно, можно было возмущаться холодным буржуем Сомсом, а когда ему пришлось в жизни потесниться, он сразу же другими красками заиграл в романе. Что имеем не храним, потерявши плачем.
Александр Генис: Можно сказать, что “Сага о Форсайтах” – это культурная хроника Европы за полстолетия? Или это просто семейный роман? Вроде "Будденброков"?
Борис Парамонов: Ну ведь нельзя объять необъятное, хоть шесть романов напиши, хоть девять.
Александр Генис: Так он и написал девять: была еще трилогия "Конец главы" с некоторыми героями, перешедшими из Саги,
Борис Парамонов: Да, но будем говорить о первых шести. Это не просто семейная хроника, там есть некий метафизический обертон, и он различимо слышен. Это тема красоты, вторгающейся в мир чистогана, в жесткую буржуазную жизнь. Красота персонифицирована в образе Ирен, первой жены Сомса, из-за которой сыр-бор разгорелся. Это как бы Анна Каренина, причем погибает не она, а ее любовник, архитектор Босини. Главная пружина романа, да и всей "Саги": Сомс насильно овладевает Ирен, когда она охладевает к нему и перестает эмоционально быть его женой. Вот эта травма и ее последействие прослеживается во всех шести книгах "Саги". Откровенно говоря, этого слишком мало для такого большого, на полстолетия развернутого романа. Голсуорси пытается представить этот сюжет архетипически, проецирует его на Ромео и Джульетту, и к каждой части "Саги" дает эпиграф из Шекспира.
Александр Генис: Монтекки и Капулетти.
Борис Парамонов: Ну да, враждуют не только Ирен с Сомсом, но две ветви семьи: ведь, разойдясь с Сомсом, Ирен сходится с его двоюродным братом Джолионом, художником, кстати сказать, в свою очередь порвавшим со своей буржуазной семьей. И тема Ромео и Джульетты возникает уже во втором поколении, когда дочь Сомса Флер и сын Джолиона Джон встречаются и впадают в любовь, если говорить по-английски: fell in love. Тут-то Джолион и сообщает сыну о происшедшем у его матери с Сомсом, и они расстаются. Флер достигает Джона в последней, шестой части, уже замужней и имеющей сына. Но Джон, чистая душа, не хочет обманывать свою жену и уходит от Флер.
Кстати сказать, эта Флер получилась у Голсуорси весьма неприятной особой, она напоминает уже не Анну Каренину, как Ирен, а чеховскую попрыгунью: так же гоняется за знаменитостями, пытается устроить у себя салон, и над ней подсмеиваются нынешние молодые люди (это уже двадцатые годы), называют ее выскочкой. Она, конечно, чистой воды сноб, но Голсуорси как бы не замечает этого, хочет дать ее подлинно страдающей героиней, и у него этого не получается.
Лучшие сцены этой части романа – суд, гражданский иск за оскорбление, который вчинила Флер ее светская соперница Марджори Феррар, весьма высокородная особа (ее дед маркиз). Очень интересно читать про британский суд и про то, какие номера выдают опытные английские адвокаты.
Александр Генис: Процесс Березовский против Абрамовича не вспоминался?
Борис Парамонов (смеется): Нет, это нечто иное. Я бы сказал, более приятное, все-таки две чистокровных англичанки судятся, а не аферисты из постсовка.
Александр Генис: Борис Михайлович, вот мы упомянули "Будденброков", а еще какие-нибудь параллели возникают к "Саге"?
Борис Парамонов: “Семья Тибо” Роже Мартена дю Гара вспоминается, конечно. А "Будденброкам" действительно хронологически соответствуют первые части "Саги", а части, описывающие уже двадцатые годы, конечно, приводят на память "Контрапункт" Олдоса Хаксли и, пожалуй, "Возвращение в Брайдсхед" Ивлина Во. Но я бы сказал, что Хаксли и Во адекватнее Голсуорси, ведь двадцатые годы – это их время, их жизнь, а для Голсуорси это уже иное время, иное поколение, он смотрит на него как бы вчуже.
Александр Генис: Не говоря уже о Генри Миллере.
Борис Парамонов: Это уж точно! Но я, Александр Александрович, сам человек уже старый и стою на стороне стариков. Не то чтобы мое время было лучше, в частности советские мои годы, но нынче совсем уж как-то неспокойно стало. Вот и приходится спасаться от этих беспокойств чтением старых добротных книг.
