50 лет назад вышел фильм "В огне брода нет". Полвека прошло, а он жив и помнится. Само его появление было чем-то вроде чуда. В 67-м году уже наметился застой, а фильм еще явно оттепельный. Режиссер Глеб Панфилов поначалу был комсомольским работником, и даже вполне высокого ранга – вторым секретарем горкома комсомола. Должно быть, умел с номенклатурными людьми разговаривать, потому и фильм свой пробил. Но это, конечно, шутка, и куда проще, не вдаваясь в такую конкретную социологию, говорить просто о чуде. Таким чудом была сама оттепель, Хрущев, заговоривший о преступлениях Сталина и распустивший лагеря. Но "В огне брода нет" проскользнул в прокат, повторяю, уже на излете оттепели, это было удачей. Вскоре Панфилов и другой фильм с Чуриковой сделал – "Начало", опять же о талантливой девушке из самого что ни на есть народа, но там уже другой контекст был: не революция, а вполне устоявшаяся советская жизнь.

Главной удачей, главной сенсацией была, конечно, Инна Чурикова в роли Тани Теткиной, простенькой дурочки, у которой вдруг явился художественный талант. Кстати сказать, первоначальное название фильма было "Дура", и в фильме его героиню не раз именно так и называют. И сочетание такой простоватости с художественным талантом было острым сюжетным ходом, много способствовавшим успеху картины. Но это же, кажется, как раз помогло ее выпуску на экраны: начальство советское всегда было благосклонно к такому сочетанию, к прославлению талантов из народа. Советская власть как бы даже способствовала такому процессу, поддерживала всякую самодеятельность, и подчас под видом самодеятельности удавалось реализовать очень смелые художественные проекты. Об одной такой истории рассказывает знаменитый театральный художник Эдуард Кочергин: как авангардную постановку "Клопа" Маяковского выдали за работу каких-то любителей, и она завоевала первый приз на всесоюзном смотре этой самой самодеятельности, и Кочергин за это получил квартиру. Деньгами не давали, потому что именно самодеятельность, – так Кочергину именно на этом повезло, квартира была дороже денег.

В фильме Панфилова наиболее заметным (но в сущности не главным) был другой мотив, и вот тут бросалась в глаза непривычная смелость: был заведен разговор о гражданской войне как беде всенародной, о трагедии, которой не гордиться следует, а о которой сожалеть надо. Был белый офицер, печалящийся о братоубийственной войне, который отпускает попавшую в плен Таню, и офицер этот был всячески человечен, и в живописи разбирался, и поверил Таниному таланту, когда она, посмотрев на иконы, сразу увидела лучшую. И была такая же человечность на другом полюсе: комиссар санитарного поезда Игнатьич, которому невмоготу было его комиссарство и который от этого комиссарства сбежал, можно сказать, дезертировал на фронт. Комиссар, не желающий командовать, тяготящийся своим маузером, – это был очень необычный персонаж в советском кино. Да пожалуй, такого вообще не было нигде, кроме как в панфиловском фильме.

И был еще один персонаж, который в принципе и в реале, как теперь говорят, как раз был бы уместен на комиссарском посту, он был эвфемистически обозначен как комендант поезда. Это свирепый инвалид на деревянной ноге Фокич. Вот чьей пастью говорила партия, вещала революция. Этот Фокич хотел сразу всех расстрелять, радовался расстрелу царской семьи, бранил Игнатьича за слабость, говорил: какой из тебя комиссар. Ну и, наконец, он нес главный, хотя замаскированный месседж картины, тут-то и таилось зерно замысла, идея фильма: он был цензором. Ударная сцена фильма: художник расписывает агитвагон, а Фокич ему говорит: как ты солнце нарисовал, это ж не солнце, а колесо. Художник отвечает: иди отсюда, занимайся своим делом, я, а не ты художник. На что Фокич отвечает: ты художник, а я комендант. Сдается, что для этого диалога и был сделан фильм "В огне брода нет". Этот фильм не столько о гражданской войне (строго говоря, вообще не о ней), а декларация о намерениях, даже декларация независимости советского времени художников, завуалированный их бунт против идеологической и всякой другой цензуры.

Удивительно, что начальство не заметило этого. Вот это и было подлинным чудом, отнюдь даже не сам фильм, строго говоря: ведь художники, люди искусства и всегда должны говорить независимую правду. Чудом было вот это невнимание начальства, оно выступило, как Таня Теткина, дурой. Но искусство от этого только выиграло. И кинозрители, конечно.