Александр Генис: На днях по зимнему морозным вечером мы повезли друзей из провинции смотреть рождественский город. С набережной Ист-ривер нас прогнал ветер, от которого мы решили укрыться на Фултон-маркет, в самых старых кварталах Нью-Йорка - кривых и узких улочках, окружавших бывший базар.
Тут-то они и полезли – из всех дверей, щелей и закоулков. С каждой стороны к площади стекались Санта-Клаусы. Сосчитать их было нельзя, объяснить – тем более. Словно красные лемминги, они брели, ослепленные общей, но непонятной целью. Колоны полупьяных Дед-Морозов туго заполняли переулки. Слабые шли, обнявшись, сильные пихались ватными животами, остальные наступали друг другу на ноги декоративными валенками. Это было Рождество на марше.
Тут за спиной раздалась дружная дробь копыт.
- Олени! – осенило меня, но вместо них из-за угла выскочило полсотни пикантных снегурочек в коротких полушубках, цокающих высокими каблуками по сохранившейся только в этой части Америки булыжной мостовой.
- Откуда вы все взялись? - спросил я, отбив от стада самую покладистую.
- С Северного полюса, откуда же еще? – надменно ответила она и ускакала за подружками.
- Santa-Сon, - наконец сжалился над нами полицейский. – Фестиваль такой, интернетский.
Я увязался за алой волной, вполне безобидно буянившей в городе, пока не разобрался, чего мне в них не хватало: подарков!
В таком обличии Санта-Клаус слегка походил на скрягу Скруджа…
Впрочем, Скрудж, – герой уже другой истории, той, без которой в Америке кажется немыслимым справить Рождество.
Об этом рассказывает книга Леса Стэндифорда «Человек, придумавший Рождество». Сейчас Марина Ефимова представит ее слушателям «Американского часа».
Марина Ефимова: Мое поколение выросло на Диккенсе. Он, слава Богу, легко вписывался в советские идеологические рамки, и мы провели детство в компании Оливера Твиста, крошки Доррит, Пипа и Давида Копперфильда, видели в страшных снах Билла Сайкса, презирали Фейгана и, вихляясь, изображали отвратительного Урию Гиппа с его влажными ладонями...
Но одна вещь Диккенса совершенно прошла мимо наc - его сказка «Рождественская песнь» - Christmas Carol. Вообще говоря, во времена моего детcтва «рождественская классика» не была вовсе изъята из обращения. Я уж не говорю о «Щелкунчике», но и фильм по сказке Гоголя «Ночь перед Рождеством» показывали перед всеми новогодними праздниками даже в сталинские времена. Правда, там Рождество было лишь веселой, уютной традицией. В гоголевском шедевре – больше нечистой силы, чем святости. Так или иначе, но мы прозевали в детстве сказку, которую Теккерей назвал «национальным достоянием Англии и благодеянием для всех читателей мира».
Диктор: Старый скряга Скрудж, бесчувственный эгоист, преображается за одну ночь в канун Рождества, благодаря трём незваным ночным посетителям. Это – странные, неведомые доныне призраки: ничего не забывающий Дух прошлого; веселый, но живущий лишь одни сутки Дух Рождественского дня, и невозмутимый Дух грядущего, который не произносит ни слова. Именно этот, третий дух показывает Скруджу его собственную, никого не огорчившую смерть, и другую - всеми оплаканную - смерть ребенка. И наутро после визита духов в холодном доме Скруджа просыпается совершенно новый человек, новый Скрудж, который спешит испытать всё, чего не знал раньше: порыв щедрости, добродушное отношение к себе подобным, сочувствие к ним и даже любовь. И главным объектом его симпатии и щедрости становится маленький мальчик-калека Крошка Тим.
Марина Ефимова: Лес Стандифорд дал своей книге подзаголовок «Человек, который придумал Рождество», имея в виду, что диккенсовская сказка дала Рождественским праздникам новое направление: они стали временем пиров, веселья, подарков, щедрой благотворительности, призывных колокольчиков Армии спасения. Вот как это комментирует рецензент книги Кэтрин Харрисон:
Диктор: «Совершенно неоспоримо, что в 1843 году (когда была опубликована сказка Диккенса), ее действие на общество мало с чем можно было сравнить. Несколько последующих десятилетий только у Библии было больше читателей, чем у Christmas Carol. И сейчас, полтора века спустя, эта сказка все еще наполняет своим далеко НЕканоническим духом каждый рождественский праздник. Даже рождественская птица пошла от Диккенса: ведь, именно Скрудж заменил традиционного гуся на индейку (размером с Крошку Тима). Но нелепо думать, что только благодаря Диккенсу Рождество превратилось в нынешнюю оргию гурманских обедов, ёлочных блёсток и неостановимых трат. Вспомним пиры, описанные Вашингтонм Ирвингом за четверть века до Диккенса; Санта Клауса с мешками подарков из поэмы Клемента Мура 1823 года; разукрашенные ели перед Букингемским дворцом, появившиеся там за три года до публикации Christmas Carol. Но вот что верно в книге Стандифорда: эмоциональный центр сказки – мальчик Крошка Тим, который обречен стать очередной жертвой жестокой судьбы, но становится главным искуплением Скруджа. И эта сказка – еще одно эмоциональное возмещение собственных детских страданий Диккенса».
Марина Ефимова: Чарльзу Диккенсу было 12 лет, когда его отец попал в долговую тюрьму Маршалси (в ту же, куда позже попал его персонаж мистер Доррит). Чарльза забрали из школы и отдали учеником на обувную фабрику, где он работал по 10 часов в день. Судьба Диккенса-мальчика, полная не только горя, но и унижений, судьба, столь типичная для времени индустриальной английской революции, была повторена писателем во множестве вариантов во всех его романах. Но в сказке Christmas Carol (в которой, как всегда у Диккенса, есть много смешного и веселого) дети – пасынки судьбы - являются в какой-то особенно невыносимой ипостаси: под плащом умирающего «Духа рождественского дня» Скрудж с содроганием замечает спрятанных там двух маленьких призраков: мальчика Невежество и девочку Нищету. И в сказке предложен выход: не молитесь за обделенных судьбой детей в день Рождества, а помогите им – хотя бы одному.
Месяцы, предшествующие выходу в свет «Рождественской песни», были для Диккенса ужасно неудачными. Самый популярный писатель в Англии (если не в мире), он был по уши в долгах. Роман «Мартин Чезлвитт» большого успеха не имел, как и «Американские записки» (к горькому моему сожалению - потому что они восхитительны). И подгоняемый нуждой писатель создал «Рождественскую песнь» - один из классических примеров диккенсовской прозы - всего за полтора месяца, чтобы успеть к празднику. Она вышла из печати за несколько дней до Рождества. Кэтрин Харрисон так резюмирует особенность этой вещи:
Диктор: «В «Рождественской песне» Диккенс подменил ускользающий образ Святого Духа очеловеченными и красочными «духами Рождества», а младенца Христа - земным ребенком-калекой, чье спасенье зависит не от Божьей воли, а от человеческой доброты и щедрости. Писатель передал религиозное празднество в руки соединенных сил секулярного гуманизма. Если краткий (длиной в одну ночь) курс наглядного обучения сумел совершенно переродить такого, казалось, безнадежного человека, как Скрудж, вообразите, что могло бы произойти с каждым из нас».
Марина Ефимова: Это – интерпретация человека неверующего. Потому что для верующего именно через «секулярный гуманизм» и сходит в мир, в сердце человека Святой Дух.
Популярность сказки «Christmas Carol» вдохновила Диккенса на целую серию рождественских повестей: «Сверчок за очагом», «Колокола», «Битва жизни», «Одержимый». Каждая из них хороша, но ни одна не обладает бессмертной магией «Рождественской песни».
