Александр Генис: Начиная новый эпизод нашего цикла “1918 – век спустя”, я считаю, что нам пора вернуться к фронтам Первой мировой войны, мы давно не наведывались туда. Весной 1918 года началась последняя атака немцев против Антанты. Почему это стало возможным? Потому что война для стран Оси была наполовину выиграна. К этому времени Россия вышла из войны. В декабре 1917 года было заключено перемирие, а в начале 1918 года шли переговоры в Бресте, которые привели к знаменитому Брестскому миру.

Соломон Волков: Тут надо напомнить о позиции большевиков в этом вопросе. Когда большевики пришли к власти, они провозгласили лозунг, очень популярный в то время среди солдатской массы, а это было важно для большевиков, – "Мир без аннексий и контрибуций". Это был тот заманчивый лозунг, который большевики бросили в народ. Практически русская армия к этому времени уже не могла сражаться, не хотела, солдаты массовым образом покидали самовольно позиции и уходили домой. И тогда были начаты, как вы и сказали, переговоры с немцами, которые выдвинули ультиматум. Они требовали часть территорий в Белоруссии, Польше, Прибалтике, Финляндию. В общем-то большевики были готовы многое отдать, но они не были готовы платить контрибуцию, а немцы требовали огромные деньги. Тогда был выдвинут Троцким, который вел переговоры в Бресте, другой известный лозунг: "Ни мира, ни войны". То есть большевики отказывались подписывать мирный договор, отказывались платить контрибуцию, но говорили, что мы не будем воевать с вами. Рассчитывали они, конечно, на то, что в Германии скоро произойдет социалистическая революция, тогда русские и немецкие народы обнимутся и буржуев не будет нигде.

Александр Генис: Это самый важный момент, о котором сегодня уже редко вспоминают. Дело в том, что все миросознание большевиков в 1917–18 году было построено на том же, на чем было построено сознание ранних христиан. Все было в расчете на то, что грядет катаклизм такого рода, после которого все остальное потеряет значение. Для христиан это было второе пришествие Христа, а для коммунистов – всемирная коммунистическая революция.

Соломон Волков: Это было вполне реалистическое ожидание, должен сказать.

Александр Генис: Так или иначе, именно поэтому был заключен Брестский мир. Ленин считал, что договор не стоит бумажки, на которой он подписан. Он не собирался ничего отдавать, потому что он был уверен, что вот-вот начнется мировая революция. Большевики были догматиками, они верили свято в то, что революция неизбежна. Вот эта вера и привела к Брестскому миру, по которому Россия должна была отдать одну треть своих территорий, одну четверть своего населения и три четверти промышленных ресурсов. Это были, конечно, катастрофические условия.

Лозунг Троцкого "Ни войны, ни мира" произвел дикое впечатление на немцев, которые не понимали, что это значит. Когда Троцкий ушел с переговоров, то немцы сели в поезда и поехали завоевывать Россию, от станции к станции, они так и продвигались по России – стремительно и без всякого сопротивления.

Соломон Волков: Вот в этой ситуации и родилось одно из самых, на мой взгляд, великих произведений русской поэзии – "Скифы" Александра Блока.

Александр Генис: Хорошо, что мы начали с истории, потому что сегодня забывают, что у этого стихотворения есть чисто газетный контекст, без которого непонятно, зачем он эти стихи написал. Для того, чтобы об этом вспомнить, нужно процитировать несколько строчек из дневника Блока. Итак, 11 января 1918 года Блок узнал о том, что немцы отказываются вести переговоры с Россией, отказываются заключать мир, и о том, что Россия будет проигравшей стороной.

Соломон Волков: Захвачена Германией.

Александр Генис: Совершенно верно. Ведь он рассчитывал на то, что будет заключен мир, дружба победит и на этом кончится война. И вот что пишет Блок:

"Мы на вас смотрели глазами арийцев, пока у вас было лицо. А на морду вашу мы взглянем нашим косящим, лукавым, быстрым взглядом; мы скинемся азиатами, и на вас прольется Восток.

Ваши шкуры пойдут на китайские тамбурины. Опозоривший себя, так изолгавшийся, – уже не ариец.

Мы – варвары? Хорошо же. Мы и покажем вам, что такое варвары. И наш жестокий ответ, страшный ответ – будет единственно достойным человека.

А эволюции, прогрессы, учредилки – стара штука".

Это текст, который станет стихотворением, мы узнаем и интонации, и словарь.

​Соломон Волков: Через каких-то 20 дней, 29–30 января 1918 года Блок написал "Скифы", непосредственно вслед "Двенадцати". Эти два великих произведения русской поэзии появились буквально одно за другим. Блок уже до самой своей смерти в 1921 году ничего больше не писал вообще. Он выдохнул эти два грандиозных произведения, которые написаны двумя будто совершенно разными поэтами.

Александр Генис: Очень правильное замечание, они написаны действительно поэтами, которые не согласны друг с другом.

Соломон Волков: Причем Блок, написав "Двенадцать", говорил – "сегодня я гений", а к "Скифам" своим он относился более скептически.

Александр Генис: Ему попросту не нравилось это стихотворение.

Соломон Волков: Он считал, что оно лозунговое. Но я ничего более эмоционального в этом направлении не знаю в русской поэзии. Это очень мне напоминает славянофильскую лирику Хомякова, замечательного поэта, который с таким же темпераментом писал подобные вещи. Конечно, это мне напоминает также и великое, здесь я не побоюсь этого слова, стихотворение Пушкина "Клеветникам России", которое интерпретируется в наши дни как проявление крайнего сикофантства Пушкина перед Николаем I. Но на самом деле в отечественных писателях националистическая черта очень сильна была. И мы должны ее принимать и понимать. Мы можем ставить ее в современный контекст и говорить о том, что то или иное в творчестве наших гениев неприемлемо для нас, как я уже говорил в связи с Блоком, ведь Блок после "Двенадцати" стал нерукопожатным среди либеральной интеллигенции того времени, потому что он в их представлении поддержал большевиков. Пушкин стал точно так же нерукопожатным после своего произведения "Клеветникам России". Потому что либеральное общество того времени считало, что Пушкин пресмыкается перед Николаем. А на самом деле и в одном, и в другом случае было выражение той конкретной националистической струи в каждом из этих великих поэтов – и у Пушкина, и у Блока, без которой эти личности не полные.

Александр Генис: Все ужасно сложно. Стихотворение "Клеветникам России" противоречит всему, что написал Пушкин, стихотворение "Скифы" противоречит всему, что написал Блок. Это стихи, которые опровергают то, во что они верили. Пушкин, который всю жизнь мечтал о Западе... Я часто представляю, что было бы, если бы Пушкин уехал на Запад. Ведь он был в своем сознании таким же западным поэтом, как любой французский, немецкий, английский поэт того времени. Для него Запад был родиной, он видел себя именно именно европейцем.

Соломон Волков: Но какая-то часть его сознания была сугубо националистической.

Александр Генис: Не националистической, а имперская, что большая разница. Но главное, что эти стихи противоречат тому, что они писали. Мне кажется, что, как и поэма “Двенадцать”, стихотворение "Скифы" – опять-таки недоразумение, из которого вывели целую философию. Существует "скифство" как философия, и существует "скифство" как направление политической мысли. Я специально изучил предмет. Сегодня существуют в России группы, которые называют себя "новыми скифами", которые пытаются из стихотворения Блока сделать геополитику. Они говорят так: поскольку Россия – это скифская страна, поскольку общие предки той территории, которая стала Советским Союзом, – это скифы, то именно скифское начало и объединяет все народы, входившие в советскую империю. То есть что может объединить грузина, эстонца, русского, финна? Вот эти самые скифские истоки. Это, конечно, полный бред, но сама по себе мысль, что скифы и есть та расовая протоплазма, что превращает русского в имперского человека, до сих пор жива. Исходит это все из Блока, но не только. Вы верно упомянули Хомякова, действительно, скифство ведь близко к славянофильству. Хомяков, который был знаменем славянофилов, иногда говорил дикие вещи.

Соломон Волков: Он, кстати, был величайшим англофилом своего времени. Он съездил в Англию, вернулся оттуда в полном восхищении.

Александр Генис: Да, и у него есть фраза совершенно восхитительная: "В Англии каждый дуб – это тори". Но он же в той же самой статье, которую я с большим трудом нашел в старинном томе его собраний сочинений, он объяснил, что “англичане – это угличане”, а значит, русские основали Англию. Будто писал Жириновский от славянофилов. Это напоминает современного историка Орешкина, его и Солженицын хвалил, который написал, что “этрусски – это русские”. Примерно так же написал Хомяков 200 лет назад. Славянофильскую тему странно видеть именно у Блока, потому что она ему совершенно чужда. Но она отнюдь не нова. Можно как угодно глубоко копать. Вот, например, что писал Достоевский в "Записках писателя":

"Русский не только европеец, но и азиат. Мало того: в Азии, может быть, еще больше наших надежд, чем в Европе. Мало того: в грядущих судьбах наших, может быть, Азия-то и есть наш главный исход! И чего-чего мы не делали, чтоб Европа признала нас за своих, за европейцев, за одних только европейцев, а не за татар. Надо прогнать лакейскую болезнь, что нас назовут в Европе азиатскими варварами и скажут про нас, что мы азиаты еще более, чем европейцы".

Это же прямо слова Блока.

Соломон Волков: Абсолютно. Вы знаете, давайте прочтем по фрагменту из "Скифов", я-то прочту с наслаждением, не знаю, как вы, потому что я купаюсь в этом пафосе поэтическом. Не отдаться этой стихии, не отдаться этим волнам, на которых плывет в данном стихотворении Блок, по-моему, невозможно. Но сперва надо сказать про эпиграф из Владимира Соловьева, который появился во втором издании "Скифов", они были в феврале опубликованы в левоэсеровской газете "Знамя труда".

Александр Генис: Далеко не все знают, откуда этот эпиграф. Хотя "панмонголизм хоть имя дико" – знают все. Блок взял эту строку из стихотворения Владимира Соловьева 1894 года. Часто думают, что “панмонголизм” – это хорошо. Нет, Соловьев с ужасом смотрел на панмонголизм. Вот как звучит начало стихотворения:

Панмонголизм! Хоть имя дико,

Но мне ласкает слух оно,

Как бы предвестием великой

Судьбины Божией полно.

Дальше возникает образ Византии, которую он сравнивает с Россией. Соловьев пророчествует: панмонголизм – это наказание России, как Византия отвергла Христа, так и Россия отвергла божественное свое предназначение стать третьим Римом. Поэтому кончается стихотворение так:

Судьбою павшей Византии

Мы научиться не хотим,

И все твердят льстецы России:

Ты – третий Рим, ты – третий Рим.

На самом деле, говорит Соловьев, никакого третьего Рима не будет, а будет панмонголизм. То есть это предсказание катастрофы, но далеко не все понимают это так, как следует.

Соломон Волков: А Блок поставил его в данном случае в иной контекст, и оно читается совершенно по-другому. Вот как интерпретирует Соловьева Блок.

Мильоны – вас. Нас – тьмы, и тьмы, и тьмы.

Попробуйте, сразитесь с нами!

Да, скифы – мы! Да, азиаты – мы,

С раскосыми и жадными очами!

Для вас – века, для нас – единый час.

Мы, как послушные холопы,

Держали щит меж двух враждебных рас

Монголов и Европы!

Века, века ваш старый горн ковал

И заглушал грома, лавины,

И дикой сказкой был для вас провал

И Лиссабона, и Мессины!

Вы сотни лет глядели на Восток

Копя и плавя наши перлы,

И вы, глумясь, считали только срок,

Когда наставить пушек жерла!

Вот – срок настал. Крылами бьет беда,

И каждый день обиды множит,

И день придет – не будет и следа

От ваших Пестумов, быть может!

О, старый мир! Пока ты не погиб,

Пока томишься мукой сладкой,

Остановись, премудрый, как Эдип,

Пред Сфинксом с древнею загадкой!

Россия – Сфинкс. Ликуя и скорбя,

И обливаясь черной кровью,

Она глядит, глядит, глядит в тебя

И с ненавистью, и с любовью!

(Музыка)

Александр Генис: Я тоже хочу прочитать отрывок из этого стихотворения, но он менее кровожадный.

Да, так любить, как любит наша кровь,

Никто из вас давно не любит!

Забыли вы, что в мире есть любовь,

Которая и жжет, и губит!

Мы любим все – и жар холодных числ,

И дар божественных видений,

Нам внятно всё – и острый галльский смысл,

И сумрачный германский гений…

Мы помним всё – парижских улиц ад,

И венецьянские прохлады,

Лимонных рощ далекий аромат,

И Кельна дымные громады…

Мы любим плоть – и вкус ее, и цвет,

И душный, смертный плоти запах…

Виновны ль мы, коль хрустнет ваш скелет

В тяжелых, нежных наших лапах?

Привыкли мы, хватая под уздцы

Играющих коней ретивых,

Ломать коням тяжелые крестцы,

И усмирять рабынь строптивых…

Соломон Волков: Вы знаете, нет, достаточно кровожадный, извините.

Александр Генис: У меня есть свое соображение по поводу кровожадности. Здесь два голоса, ибо все стихотворение посвящено двойственной природе скифов. Один голос принадлежит европейскому поэту, второй голос – это голос скифа, которым этот поэт притворяется. Представить себе, что Блок ломает кому-то крестцы, я совершенно не могу, но голос поэта, который описывает Европу, – это тот самый пушкинский голос, который прекрасно знает эту Европу, потому что он часть этой Европы.

И еще, мне кажется, что гений Блока проявляется в его прилагательных: "Веселое имя Пушкин". Слово "веселое" – лучший вклад в пушкинистику, на мой взгляд.

Соломон Волков: Абсолютно согласен.

Александр Генис: Так и здесь: "острый галльский смысл", "сумрачный германский гений", каждая характеристика энциклопедична, ее можно как угодно разворачивать. А вот “крестцы” взяты уже из другого ряда – это он вычитал про скифов.

В то время был такой авангардист Игорь Терентьев. Как футурист, он, конечно, презирал Блока, потому что он был символистом, а значит, из другой компании. Терентьев написал одну из первых рецензий на поэму "Скифы". Он пишет: "Поэма "Скифы" так же скучна и по композиции, и по исполнению, как поэма "Двенадцать". Но и та и другая, в особенности "Скифы", очень показательны для поэтов молодых, насколько не случайна диктатура сменяющих друг друга школ и как беспомощна старость". Как мы знаем, Блок не дожил до старости. "Поэма вся проникнута гимназически-университетскими воспоминаниями о "скифах", "азиатах", "расах", "лавинах", "перлах", "Эдипах", "сфинксах".

Бредятина, конечно.

Соломон Волков: Рецензия смешная.

Александр Генис: Но футуристы тогда и были смешными, они же были хулиганами, для того они и существовали. И все же я согласен с тем, что скифство Блока менее убедительно для меня, чем его европейский голос.

Самым важным последствием этой поэмы является то, что она сумела создать, или предсказать, или, еще лучше, сумела срифмоваться с важнейшим течением в историософской мысли русской эмиграции – с евразийством. "Скифы" и были тем самым уртекстом, из которого евразийцы выращивали свою теорию. Но с евразийцами у меня отношения сложные, я считаю, что это ложная философская гипотеза. Мне просто кажется, что евразийцы не существуют в природе. Скажите, вы можете назвать Пушкина евразийским поэтом?

Соломон Волков: Пушкина – нет. Но вы знаете, я переписывался с одним из виднейших евразийцев Петром Сувчинским. Это очень любопытная фигура, он музыковед, замечательный специалист в области музыки, в более поздние годы музыкальный советник Стравинского. Вообще он был очень влиятельной фигурой в музыкальных кругах Парижа в последние годы своей жизни. Его заинтересовали изданные мною мемуары Шостаковича. На этой основе у меня с ним возникли отношения. Поэтому для меня евразийство, не мертвое, оно живое – это фигура Сувчинского.

В связи с Сувчинским существуют чрезвычайно любопытные записи другой фигуры, которую обыкновенно с евразийским движением не связывают, а между тем она очень важная для евразийства. Это композитор Сергей Сергеевич Прокофьев. Все, кто так или иначе интересуется Прокофьевым, знают, что он написал “Скифскую сюиту”. Это знаменитое на сегодняшний день произведение популярно и вошло в репертуар не только российских оркестров, которые, конечно, его бесподобно исполняют, но оно вошло и в мировой репертуар музыкальный. Но у него и помимо этой "Скифской сюиты" было серьезное увлечение именно евразийством. Он был, как я уже сказал, хорошо знаком с Сувчинским, они с ним обсуждали эти вопросы.

Я неплохо понимаю динамику возникновения евразийства, его развития, его гибели неминуемой. Эти люди жили на Западе и когда! Вспомним то, что мы можем назвать межвоенной ситуацией в Европе, она была ужасно пессимистичной и даже трагичной. Потому что повсюду возникали диктатуры, всюду была угроза наступления фашизма.

Александр Генис: Почти вся Европа, во всяком случае, континентальная, была поделена между фашистами и коммунистами.

Соломон Волков: Фашистов тогда в российской прессе называли "фачистами". Экономическая ситуация тоже была очень непростой. Люди с надеждой обращали свои взоры на Советский Союз, который, как представлялось очень широким кругам западной интеллигенции, демонстрировал новую прогрессивную и имеющую шансы на успех модель построения социализма и вслед за ним коммунизма.

Александр Генис: Неслучайно евразийство возникло именно среди эмигрантов, которые жили на Западе и хорошо знали его. Это опять напоминает нам о славянофилах. Ведь известно, что славянофилы знали Запад, а вот многие западники Запада не знали, как Белинский, например. Когда он приехал в Париж, то сказал: "Ну что вы мне тычете – Пляс Этуаль, Пляс Этуаль, давайте лучше поговорим о свободе крестьян". Именно потому, что славянофилы знали Запад и разочаровались в нем, они мечтали об уникальном устройстве общества в России. Евразийство – продолжение этой мысли. Ведь главная идея и евразийства заключается в исключительности российского пути. Но эта исключительность по сегодняшний день – проклятье, которое тяготеет над Россией.

Соломон Волков: Все это имеет отношение к нашей сегодняшней теме – Россия между Западом и Востоком.

Александр Генис: Россия так или иначе принадлежит к европейскому кругу стран, у нее есть только один путь вперед – путь Европы.

Но нам пора вернуться к музыке. В музыке евразийство сыграло свою роль, и, по-моему, совершенно не случайно. Я недавно много слушал композиторов "Могучей кучки", и подумал: что делает уникальным эту группу? Да то, что у их музыки были азиатские корни. У Римского-Корсакова, у Мусоргского, у них у всех слышны азиатские мелодии. Это было сочетание европейской музыкальной культуры с азиатским влиянием. В отличие от Чайковского, скажем, который был просто европейским композитором. Так что если и есть где-то евразийство, то именно в русской классической музыке.

Соломон Волков: Рахманинов, между прочим, мне об этом рассказывал Натан Мильштейн, говорил о "Борисе Годунове" Мусоргского: "Ну, это татарская музыка". Это звучит на первый взгляд парадоксально, но если вдуматься в это в том контексте, о котором вы упомянули, то все приобретает совершенно другой смысл.

Александр Генис: И у Прокофьева тоже это есть.

Соломон Волков: И Стравинский был в своем творчестве во многом евразийцем. У Прокофьева были личные контакты с евразийцами, которые освещены в дневниках. Там же в дневниках упоминаются контакты, которые у Сувчинского, тогдашнего Сувчинского 1920-х – начала 30-х годов, были с советскими компетентными органами, которые чрезвычайно интересовались евразийским движением, посылали туда своих эмиссаров, вели неофициальные переговоры на достаточно высоком уровне.

Другое дело, это тоже интересная деталь, те люди, которые занимались в Советском Союзе разведкой, контрразведкой, дипломатическими различными потаенными усилиями, они все сгорели в результате репрессий, и на этом все эти контакты оборвались. Вся та система связей между советской элитой военной, политической, дипломатической и прогрессивными западными кругами, которая налаживалась в 20–30-е годы, в результате Большого террора была уничтожена. Это любопытное примечание к истории Советского Союза и его взаимоотношений с Западом.

Что же касается Прокофьева, то возвращаясь в наш 1918 год, следует сказать, что появление "Скифов" Александра Блока и связанная с ними полемика, имеет отношение к тому, что делал тогда Прокофьев, а это очень любопытно. Он революционные годы провел в Кисловодске, был отрезан от центральной России, от Москвы, от Петербурга. Но в 1918 году он приехал в Москву уже с идеей, которая у него сформировалась, что он хочет уехать в Америку. Он решил, что он поедет в Америку, что он и осуществил – в 1918 году он перебрался в США. Он пришел за разрешением на выезд к Луначарскому и сказал, что хочет вдохнуть свежий воздух океана, морей и просит разрешения уехать в Америку. На что Луначарский ему заметил: "Вы революционер музыки, мы революционеры политики, нам по пути. Но если вы настаиваете, то мы возражать не будем". Он выписал ему разрешение на творческую командировку. Тем временем Прокофьев устроил несколько концертов в Москве, на одном из них побывал в заведении под названием "Кафе поэтов", знаменитое богемное заведение, на концерте был Маяковский, которому музыка Прокофьева очень понравилась. Там Прокофьев исполнял в том числе и Третью свою фортепианную сонату, которая в тот момент вписалась в это общее такое, назовем это "скифкианство", если угодно.

Александр Генис: Скифство, оно ведь шло еще из довоенных времен. Скифами называли себя первые футуристы. Их издательство "Гилея" было связано именно со скифами по Геродоту. Гумилев интересно писал о них:

"Мы присутствуем при новом вторжении варваров, сильных своей талантливостью и ужасных своей небрезгливостью. Только будущее покажет – германцы ли это или гунны, от которых не останется и следа".

Остались?

Соломон Волков: Безусловно. Вот этот элемент скифства и связанная с ним мифология будет продолжать существовать в России, тут всегда будут находиться ее адепты. Именно этот элемент нам нужно, как мне представляется, держать перед собой, думать о нем, изучать его. И как часть этого скифского движения надо воспринимать и музыку Прокофьева, в частности, его Третью фортепианную сонату.

(Музыка)