Александр Генис: В эфире новый эпизод нашего с Соломоном Волковым культурно-исторического цикла "1918 – век спустя".

Сегодня я предлагаю поговорить об одном культурном событии, которое имело символическое значение.

Весна 1918 года. На фронтах Первой мировой войны продолжаются страшные бои. Последнее наступление немецкой армии, которая почти прорвала линию окопов союзников. Все ужасно. И в это время умирает один из любимых композиторов Франции, один из лучших композиторов всех времен и народов – Дебюсси.

Соломон Волков: Кстати, его похороны именно по причине напряженной военно-политической ситуации прошли чрезвычайно скромно.

Александр Генис: Боялись бомбардировки Парижа. Потому что немецкие войска опять стояли совсем близко от парижских границ. И всенародные похороны, которые были задуманы для Дебюсси, не состоялись. Дебюсси ушел почти незамеченным. Но это не помешало ему остаться одним из трех кумиров и оплотов современной музыки. Считается, что Дебюсси, Стравинский и Шёнберг создали современную музыку.

Соломон Волков: Для меня эти трое неравнозначны совершенно.

Александр Генис: А вот для Булеза – именно так. Он сказал, что "Послеобеденный отдых фавна" – тот опус, с которого началась современная музыка. Именно с него, а не с "Весны священной" Стравинского, как сказали бы мы. Мне кажется, что фигура Дебюсси имеет символическое значение еще и потому, что это не только замечательная музыка, но вместе с Дебюсси ушла старая Европа. Вместе с Дебюсси похоронили Belle Époque.

Соломон Волков: А что такое для вас Belle Époque?

Александр Генис: Это любопытный вопрос! Дело в том, что Belle Époque для себя отнюдь не была прекрасной. В том-то и дело, что довоенная культура, которая очень скоро стала для ее наследников чрезвычайно обаятельной, соблазнительной, не была такой для довоенной публики. Зато мы ее считаем золотым веком западной цивилизации. Я вижу здесь прямую параллель с 21-м веком. Только после 2014 года, начавшегося агрессией Путина в Крыму, мы оказались способными позитивно оценить эпоху между смертью коммунизма и реваншизмом Кремля. Примерно то же произошло и в нашем 1918 году.

Соломон Волков: Когда Belle Époque была действительно прекрасной эпохой.

Александр Генис: Это четкий исторический период – между франко-прусской войной, между Парижской коммуной, между двумя этими страшными событиями и мировой войной 1914 года. Это эпоха, когда жизнь была более-менее стабильная, когда появились восхитительные достижения науки и техники...

Соломон Волков: Электричество, телефон, авиация.

Александр Генис: В эти годы изменилось все. Жизнь стала другой. Радио появилось! Ильф писал: "При нем ожидалось счастье человечества. Вот радио есть, а счастья нет".

Понятие Belle Époque появилось гораздо позже, когда сама эпоха стала лишь воспоминанием. Только во время Первой мировой войны люди наконец поняли, что они потеряли. И считается в словарях, что это слово впервые появилось во Франции чуть ли не в 1940 году. Но нечто подобное существовало в каждой культуре: и в немецкой – югендстиль, и в американской – Позолоченный век, и Серебряный век в России.

Соломон Волков: Сецессион в Австрии.

Александр Генис: То есть это было явление всеобщее. Перед Первой мировой войной европейская цивилизация была в зените. Это не были, как в Средневековье, времена веры. Это не были счастливые для искусств времена Ренессанса...

Соломон Волков: Но ведь и в Ренессанс были свои убийства, Борджиа, отравления, бесконечные усобицы между князьями...

Александр Генис: Верно, но Ренессанс был короткой эпохой, когда человек достиг всего, чего только может достичь человек – и хорошего, и плохого. В одном итальянском княжестве, рассказывал Буркхардт, жил один негодяй-разбойник, у которого на доспехах было написано "Враг Бога".

Соломон Волков: Та же фигура Макиавелли.

Александр Генис: Макиавелли – человек большого политического ума. И как бы к нему ни относились, он давал очень полезные советы. Бенвенуто Челлини – классический пример Ренессанса. Его биография – это замечательно написанная книга, она изумительно переведена на русский Лозинским. Кстати, этот перевод считается одним из лучших в истории русского переводческого искусства. Его автобиография рисует нам человека Ренессанса – гениального и темного.

Соломон Волков: Дикого.

Александр Генис: Не тот человек, с которым мы хотели бы сидеть за столом.

Но ничего общего Belle Époque не имеет с этими временами. Эта эпоха прекрасная, утонченная и переутонченная, декадентская, но главное – красивая. Ведь красота, вспомним немецкий экспрессионизм, далеко не всегда является центральным критерием искусства. Далеко не все в искусстве – это красивая эпоха, с красивыми нарядами, с красивыми интерьерами, с красивой живописью, красивой музыкой и красивой архитектурой.

Энциклопедии пишут, что Belle Époque процветала, в первую очередь во Франции, в Бельгии, но среди других стран есть и Латвия. Ведь Рига делит с Барселоной первое место по количеству домов в стиле ар-нуво, который здесь назывался “рижский модерн”. Есть карта Риги с домами ар-нуво, из нее я выяснил, что их более 2 тысяч.

Соломон Волков: Ничего себе!

Александр Генис: Я был в недавно открывшемся Рижском музее ар-нуво, который был создан в квартире выдающегося латвийского архитектора Константина Пекшенса. Этот музей показывает, как можно было красиво жить в предвоенные годы.

Соломон Волков: До Первой мировой войны.

Александр Генис: Да, в Belle Époque. Утварь, посуда, мебель – все было сделано на заказ. Ничего массового, ничего фабричного. Это индивидуальное творчество, дорогое и прекрасное. И по этому быту тосковали, конечно, люди, которые пережили Первую мировую войну.

Мне всегда казалось, что в искусстве существуют рифмы. Искусство не повторяется, но рифмуется. И лучшая рифма для Belle Époque – рококо. Есть много общего между: кудрявый стиль, обилие завитушек, тотальная декоративность, любовь к мелкой пластике, пристрастие ко всему нарядному. Чем закончился рококо? Французской революцией, Наполеоном, мировыми войнами. И что пришло на смену? Ампир, который противостоит рококо.

Соломон Волков: Ампир – это сталинский классицизм, если вам угодно.

Александр Генис: Пожалуйста. Но можно сказать и так, что ампир – это стиль, которое рифмуется с ар-деко. Это воинственное искусство, агрессивное, молодежное, универсальное. И оно рассчитано не на легкомысленную даму, а на крепкого крепкого юношу, который строит будущее.

Соломон Волков: "Строгий юноша" Олеши.

Александр Генис: Очень сюда походит. У ар-деко был свой язык, совершенно не похожий на ар-нуво. И очень любопытно проследить, как все это рифмуются.

Но перейдем к музыке. Дебюсси справедливо считается главным композитором Belle Époque. И это любопытно. Будучи авангардистом, будучи автором, революционизирующим музыку, Дебюсси при этом писал красивую музыку. Вот вы не скажете, что Стравинский писал красивую музыку. Никоим образом! Энергичную музыку, языческую, футуристическую – какую угодно, но красивой вы эту музыку не назовете. А Дебюсси писал красивую музыку. Не так ли?

Соломон Волков: Если сравнивать процент "красивости" в музыке Дебюсси и Стравинского, то, конечно, Дебюсси его обойдет. Хотя если уж спорить по поводу деталей, то я могу наскрести как минимум 10–15 фрагментов из творчества Стравинского, где тоже будет очень красивая музыка. Конечно, это ранний Стравинский, и в основном это будет "Жар-птица". Какие-то моменты есть в "Петрушке". Да и в "Весне священной". Она ведь не вся такая буйная, в ней есть и очень лирические куски.

Александр Генис: Например, начало.

Соломон Волков: Но Дебюсси весь лиричен. У него нет таких страстей, нет бешеного их разгула. Вообще слово "бешеный", которое легко применить к Стравинскому, к Дебюсси отнести нельзя. Но как личность Дебюсси часто вел себя некрасиво. Мы с вами разговаривали как-то о нашей общей нелюбви к снобам. Вот Дебюсси в своей жизни был типичным снобом, что показало его знакомство с Прустом. А Пруст обожал Дебюсси и всячески ему навязывался в друзья. Но когда они провели какое-то время вместе, то Дебюсси потом сказал своим знакомым, что Пруст похож на консьержа – слишком много говорит. Пруст пытался его зазвать на какой-то званый обед к себе, а Дебюсси ему ответил: "Нет, давайте мы лучше встретимся и поговорим в кафе". Но до кафе они с Прустом так никогда и не дошли.

Александр Генис: Я думаю, что Дебюсси был малоприятным человеком в жизни. Это наша вечная беда. Когда мы любим какого-нибудь художника, то всегда хотим, чтобы он был хорошим во всех отношениях человеком. Я никак не могу понять, почему художник должен быть лучшим человеком, чем, скажем, слесарь или домашняя хозяйка.

Соломон Волков: Очень хорошо его знавшая певица говорила, что Дебюсси в жизни любил только две вещи: музыку и себя.

Александр Генис: И Дебюсси шокировал Париж тем, что влюбленные в него женщины пытались покончить с собой.

Соломон Волков: Да, такое бывало. Причем одна из них стрелялась прямо на Place de la Concorde, на виду у всей публики. Но пуля застряла у нее в позвоночнике и находилась там до конца ее жизни. В связи с этим инцидентом многие друзья Дебюсси от него отвернулись. Но он менял женщин как перчатки и этого не стыдился. Потому что главным для него (что типично для творческого человека) было творчество, самовыражение, в котором он был очень эгоцентричен, очень ядовит по отношению к тем людям, которых он не любил.

Что касается характеристики консьержа. Я уверен, что что-то в облике Пруста могло Дебюсси напомнить консьержа. И я сейчас думаю о Прусте как о человеке, похожем на консьержа.

Александр Генис: Что глубоко несправедливо.

Соломон Волков: Почему?

Александр Генис: Потому что Пруст был аристократом, с изысканным вкусом. Почитайте его критические статьи. А консьержи не отличаются изысканным вкусом и не пишут предложений в четыре метра.

Соломон Волков: Дебюсси почему-то очень не любил Грига. Он сравнивал Грига с подсолнухом. Ведь Дебюсси был очень ядовитым музыкальным критиком.

Александр Генис: Да, он 14 лет занимался критикой, был профессионалом.

Соломон Волков: Под псевдонимом "Крош". И читать это одно удовольствие. Есть очень хорошие переводы на русский язык. И после того, как я прочел о сравнении Грига с подсолнухом, я сейчас не могу думать о Григе иначе, как о подсолнухе.

Александр Генис: Я думаю, это потому, что Григ был язычником, поклонялся природе и всегда был повернут к солнцу, как подсолнух. Я фантазирую, но, наверное, что-то в этом есть.

Соломон Волков: Григ просто был лохматым человеком. А Дебюсси все это подмечал. Он мог быть очень язвительным. С женщинами он был абсолютно безжалостным, и они чрезвычайно страдали. Дебюсси на вид был довольно невзрачным, кургузым человечком, тем не менее чем-то все-таки женщин покорял, и они ему все прощали.

Александр Генис: Своей музыкой, я думаю. Потому что музыка Дебюсси была очень красивой, и он воспринимал ее совсем не так, как предыдущие композиторы. Он действительно был революционером.

Можно привести несколько цитат, которые характеризуют его творчество. Например, он написал: "Музыка существует для невыразимого. Я хотел бы, чтобы она как бы выходила из сумрака и моментами возвращалась бы в сумрак, чтобы она всегда была скромна". Действительно, его опусы обычно короткие, в них нет ничего громогласного, они обычно посвящены каким-то явлениям природы. И больше всего там пейзажей. По-моему, для музыки пейзажи нехарактерны. Тем не менее у него много музыкальных зарисовок такого рода: то это облака, то море, что-то такое, что связано с природой, а не с человеком. Он однажды написал: "Музыка – как раз то искусство, которое ближе всего к природе. Только музыканты обладают преимуществом уловить всю поэзию ночи и дня, земли и неба, воссоздать их атмосферу и ритмически передать их необъятную пульсацию". И конечно его привлекала вода. Здесь он шел за импрессионистами, которые так часто одалживают свое имя его творчеству. Сам-то он говорил: "Все, кто считает мою музыку импрессионистской, – дураки!"

Тоже характерная резкость и грубость его выражений. Но вспомним, что импрессионисты во времена Дебюсси, в Belle Époque, они ведь только тогда стали знаменитыми и признанными. Импрессионисты именно тогда вошли в тело французской культуры. А для них главной была вода как постоянно меняющаяся стихия.

И может быть, один из самых знаменитых опусов Дебюсси – это "Море" (La Mer), который написан якобы под влиянием японской гравюры Хокусая "Большая волна". Это радикальное сочинение лучше всего изображает море во всей мировой музыке. Если и существует музыкальный маринизм, то это он и есть. Когда первые исполнители этого сочинения должны были играть его, то оно их очень раздражало. И я понимаю почему: эта музыка, которая никуда не ведет, она стоит на месте. Она мерцает, она – рябь на воде, в ней нет разрешения, в ней нет развития, "сюжета". И это полностью отменяет правила игры западной (но не восточной) музыки. Музыканты, на премьере, издеваясь над несчастным Дебюсси, сделали бумажные кораблики и бросали их на сцену. И этот опус впервые был исполнен в окружении бумажных корабликов, которые как бы плавали под музыку La Mer. Давайте послушаем отрывок из нее.

(Музыка)

Соломон Волков: Вы затронули очень важную тему, связанную с Дебюсси. При всей внешней красоте музыки – это колоссальный парадокс и загадка Дебюсси: он ведь был крайним новатором, радикальным авангардистом для своего времени, умудряясь при этом оставаться автором красивой музыки.

Александр Генис: Если перевести это на литературу, то я не могу представить себе ни одного человека, который будет похож на него в этом отношении. Кроме разве что Чехова. Пьесы его так же авангардны...

Соломон Волков: И так же красивы и тихи!

Александр Генис: Их, как музыку Дебюсси, все любят, но это не мешает им быть необычайно революционными. Вот Беккет демонстративно порвал со всей драматической традицией, а Чехов это сделал изнутри. И в результате получилось нечто абсолютно новое, революционное, но негромкое. Немирович-Данченко говорил: "Чехов отточил реализм до символа". Но не видно перехода: где реализм, а где символ. Границу эту никто найти не может. И в этом гений Чехова.

Соломон Волков: И параллель с Дебюсси здесь очень уместна.

Я хотел бы обратить внимание на два аспекта новаторства Дебюсси. Он одним из первых радикальным образом усваивал влияние внеевропейских культур. И делал это потрясающим образом: воспринимая какие-то элементы из новых для Запада, неевропейских культур. С одной стороны, он их интегрировал, а с другой – предсказывал пути их дальнейшего развития. И все это происходило одновременно. И делал это сразу в нескольких направлениях. Это тоже под силу только гению.

Александр Генис: Соломон, я хочу добавить, что тоже входило в художественную жизнь Belle Époque. Она ведь была чрезвычайно увлечена неевропейской культурой. В период прекрасной эпохи состоялась, например, выставка африканской скульптуры, которая подействовала на Пикассо, и может быть, это было самым главным влиянием в его жизни. Тогда был голод на экзотику. Ведь ар-нуво возник под влиянием Японии. Так, главная декоративная идея ар-нуво заключалась в том, чтобы создать орнамент из почти не повторяющихся элементов. Это очень странное и трудное условие. Пример – волна. Морские волны симметричны, но неповторяемые. Не зря они были любимым элементом ар-нуво.

Соломон Волков: Как и у японцев.

Александр Генис: Потому что от японцев они и шли. Влияние Японии было грандиозным. Оно оплодотворяло искусство Belle Époque. Может быть, поэтому она и была такой красивой, что освежила европейскую эстетику японским искусством. Правда, для Дебюсси было важно не только японское влияние.

Соломон Волков: Да, гамелан, традиционный индонезийский оркестр из экзотических ударных инструментов. Но я бы хотел в данном случае показать как раз параллель к японскому искусству. Это фортепьянная пьеса Дебюсси под названием "Пагоды" из его цикла "Эстампы" 1903 года, которая имитирует звуки японской музыки, одновременно интегрируя их в формы французского импрессионизма.

Одновременно с этим Дебюсси потрясающим образом предсказал пути развития новой японской музыки в ХХ веке. Тору Такэмицу, ведущий японский композитор нового времени классический, в своем творчестве находится под очевидным влиянием Дебюсси. То есть сначала японская музыка оплодотворила новаторство Дебюсси, а затем новаторство Дебюсси оплодотворило последующее развитие японской музыки.

Александр Генис: Это круговорот культуры в мире встречается чаще, чем мы думаем. Фильм Куросавы "Семь самураев" был поставлен по мотивам классического американского вестерна. А потом "Семь самураев" стал "Великолепной семеркой" – уже американским вестерном.

Соломон Волков: Так звучат "Пагоды" Дебюсси, предвещающие будущее японской музыки.

(Музыка)

Александр Генис: И все-таки, несмотря на все иноязычные веяния, Дебюсси был очень французским композитором. Его французский национализм Дебюсси особенно остро проявился во время войны, когда он и писал о французской музыке, и пытался восстановить музыку XVIII века. Мне, кстати, напоминает наших "мирискусников", который тоже играли с XVIII веком. Но еще важнее у Дебюсси отражение самого французского языка в его музыке. Конечно, нам, людям, которые не принадлежат к этой культуре, трудно это оценить. Но все-таки можно попробовать.

Одно из самых известных произведений Дебюсси – это "Послеполуденный отдых фавна". Эта музыка написана на стихотворение Малларме, что уже само по себе довольно странно. Гонкуры про Малларме сказали: "Малларме не переводится ни на один язык, включая французский". Тем не менее это стихотворение, эту маленькую поэму Малларме перевел на русский язык молодой Эренбург, и это один из больших успехов его переводческого искусства. Ведь Эренбург, как мы однажды уже говорили, лучший переводчик, чем поэт. Я хочу прочитать фрагмент из этого стихотворения и показать, как Дебюсси “экранизировал”, стихи настолько точно, что даже не зная французского языка, мы чувствуем, насколько убедительно это сделано. Вот начало стихотворения, которое Эренбург назвал "Полдень фавна".

О нимфы, я хочу продлить их...

Заревое

Их тело нежное дрожит в глубоком зное,

Средь чаши снов.

Любил я нимфу или сон?

Не знаю, все как ночь старинная, и я смущен,

Средь веток хрупких. Наяву я вижу ясно

Лишь этот лес. Увы, мне кажется, напрасно,

Один, без нимф, я, засыпая, восхотел

Дать торжество загадке их далеких тел.

Подумай!

Может быть, те женщины – лишь тени

Твоих несбыточных и древних вожделений.

О фавн, твой сон, как слез играющий родник,

Из хладных синих глаз стыдящейся возник...

(Музыка)

Александр Генис: Смерть Дебюсси в 1918 году, в нашем ужасном 18-м году, символизировала конец всего того, что мы так любим в Belle Époque, то, по чему мы скучаем, что мы пытаемся перенести в сегодняшнюю жизнь. Но, может быть, творчество такого необычного, такого тонкого художника, как Дебюсси, было бы невозможно в послевоенную эпоху. В 1918 году пришла пора другой культуры. Она тоже была богатой – оригинальной, энергичной, агрессивной, дерзкой, но она никогда не была такой красивой, какой ее можно представить по музыке Дебюсси.