В сети появилась часть текста выходящей осенью в издательстве "Редакция Елены Шубиной" биографии Венедикта Ерофеева. Об этом на своей странице сообщил один из ее авторов Олег Лекманов.

Филолог Олег Лекманов участвовал во множестве образовательных проектов, написал несколько книг, включая биографии Есенина и Мандельштама, а также профессиональные комментарии к советской детской классике, например, к "Приключениям Васи Куролесова" Юрия Коваля или "Приключениям капитана Врунгеля".

Товарищем Лекманова был другой филолог, преподаватель Вышки Михаил Свердлов (в соавторстве с ним написана биография Сергея Есенина).

А вот третий соавтор стал известен только сейчас, и в публикации он назван загадочно – "Илья Симановский – исследователь творчества Венедикта Ерофеева".

​Илья рассказал Радио Свобода о будущей книге, а начали мы именно с того, как он стал ее третьим автором:

– О работе над этой книгой публике было известно уже довольно давно. Над ней работали два литературоведа, один из которых является, пожалуй, самым "медийным" литературоведом России, это Олег Андершанович Лекманов. А вот вы в их компании смотритесь на первый взгляд чужеродно. Как вы там оказались, как стали их соавтором?

– Я, в общем, "филолог по жене" (смеется), моя жена филолог. Сам я физик, читаю в МИФИ курс лазерной физики. Так случилось, что с Олегом Лекмановым мы знакомы не первый год, давно общаемся и дружим. Когда Олег начал писать книгу, то зная, что я очень люблю Ерофеева, стараюсь читать все появляющиеся о нем воспоминания, иногда пишу об этом в Фейсбуке, он стал присылать мне главы книги ­– по мере написания. Для того чтобы я высказал свое мнение, а может быть, сказал, чего там не хватает, может быть, что-то предложил и так далее. И сначала мы сотрудничали именно так ­­– Олег часто соглашался со мной и как-то менял текст, а потом мне пришло в голову, что я могу выйти на одного из друзей Ерофеева, пользуясь своими контактами в Фейсбуке. Это было первое мое интервью, и сегодня я пообщался, наверное, более чем с двадцатью друзьями и знакомыми Ерофеева.

Все эти материалы я передавал Олегу, потом обнаглел и стал писать свои маленькие вставочки в текст, делать какие-то правки. Так мы сработались, и в какой-то момент Олег и Михаил предложили мне соавторство, что с их стороны было очень благородно. Я не стал отказываться!

– Человеку, который в первую очередь знаком с творчеством Ерофеева по поэме "Москва – Петушки", часто может показаться, что Веничка из поэмы это и есть Венедикт Ерофеев. Люди принимают автобиографичность героя за окончательную и не поддающуюся сомнению. Как здесь расставляет акценты работа над биографией? То, что вы узнали, скорее эту автобиографичность подтверждает и дополняет или, напротив, подбрасывает какие-то аргументы против такого отождествления?

– С одной стороны, поэма в большой мере автобиографична, поскольку там описываются реалии действительной биографии Венедикта Ерофеева. Там описаны вполне реальные люди, он действительно работал на кабельных работах, он действительно ездил к маленькому сыну в деревню Мышлино за Петушками и так далее. Первые слушатели поэмы, часть из которых он вывел в "Петушках", говорили в один голос, что им было сложно воспринимать это как литературу, поскольку все имена знакомы, и они читали это просто как ерофеевский дневник. С другой стороны, безусловно, личность Венички и личность Венедикта не тождественны; вопрос о том, как они соотносятся между собой, мы задавали практически всем друзьям и знакомым Ерофеева и получили на него диаметрально противоположные ответы. Одни люди нам уверенно и безапелляционно говорили, что это один и тот же человек; другие люди столь же безапелляционно говорили, что ничего общего между ними вообще нет. Некоторые говорили, что общее есть, но не всё, и в этом, мне кажется, истина. Мне ближе всего точка зрения, что Веничка – это сокровенная часть личности и души Ерофеева, которую он не очень открывал в жизни, и читая "Петушки", можно многое о нем понять. В жизни он был исключительно закрытым человеком – даже самым близким людям, даже в состоянии опьянения он никогда не говорил о себе, он никогда не раскрывался и никогда не откровенничал. В этом плане в "Петушках" он открывается. Но как личность он был гораздо шире, намного более ярким и противоречивым... Нам многие говорили, что для них он затмевал поэму, хотя они и понимали ее значимость.

Если пользоваться образами чтимого им Достоевского, то Веничка скорее напоминает Мышкина, а Венедикта некоторые мемуаристы сравнили со Ставрогиным, его приятелей – с героями "Бесов". Более того: как минимум два человека в этой связи вспомнили о Воланде и его свите. Но и с Мышкиным его сравнивали тоже. Ерофеев умел в себе сочетать очень многое, он был и старался быть неоднозначным. Как у Мандельштама: "Мало в нем было линейного, нрава он был не лилейного". Мандельштама Ерофеев любил, и эти слова вполне можно отнести к нему самому.

– Даже у меня, хотя я с творчеством Ерофеева знаком неплохо, существует определенный пробел в его биографии примерно между концом шестидесятых, когда шла работа над поэмой "Москва – Петушки", и концом восьмидесятых, то есть последними годами его жизни. И очень многие не имеют об этих двух десятилетиях почти никакого представления. Была ли жизнь Ерофеева в эти годы по-прежнему насыщенной или здесь был своего рода спад в его жизни?

– Это напрашивающийся вопрос и, видимо, он волновал самого Ерофеева, поскольку в одном из последних интервью его спросили, что было между эссе про Василия Розанова (это 1973 год) и "Вальпургиевой ночью", пьесой, которую он написал в 1985 году. И он очень резко говорит, что, мол, кому какое дело, что было в это время? Судя по всему, его это задевало.

Может быть, дело в том, что после "Петушков" от него ждали новых вещей, и он боялся написать хуже. Может быть, просто не шло. Факт в том, что каких-то оформленных вещей у него в этот период не было, но он вёл дневники и записные книжки, причём они сами во многом представляют собой литературу! Они, в основном, изданы и их можно читать с большим увлечением, часто по Интернету ходят подборки из них. Потом из части материала сложилась "Моя маленькая Лениниана", которую Ерофеев закончил примерно за два года до смерти. Пьесу "Фанни Каплан" он, к сожалению, закончить не успел.

Что касается его жизни, то после выхода "Петушков" она не сильно изменилась, до середины восьмидесятых годов он не был включён в писательскую богему. Его окружение в основном состояло из его друзей по Владимирскому пединституту, в том числе и описанных в "Петушках". Можно сказать, что до середины семидесятых он вёл полубродяжническую жизнь, неделями и месяцами жил у десятков совершенно разных людей. С середины семидесятых, когда он женился на Галине Носовой, у него появилась своя квартира в Москве, и он обрёл некую жизненную стабильность

– Можно ли говорить о том, что Ерофеев все-таки был включен в литературный процесс или он на протяжении всей жизни оставался независимым или даже изолированным литератором?

– "Независимым" – это очень к нему подходит. Он вообще старался быть независимым во всем, крайний индивидуализм и отвращение к любому коллективизму проходят через всю его жизнь, начиная с того момента, когда он вылетел из МГУ. Произошло это, судя по всему, именно потому, что его раздражала упорядоченная жизнь, он не хотел жить как все, он хотел быть отдельно, и в значительной степени ему это удалось, как в бытовом, так и в писательском смысле. Но сказать, что он был выключен из литературного процесса... я не филолог и не могу компетентно рассуждать, но мое мнение – нет, потому что он за всем следил, он всё внимательно читал. И официальную литературу, и неофициальную, и то, что выходило за границей.

Сергей Шаров-Делоне, в наше время известный правозащитник, в молодости близко дружил с Ерофеевым. Он мне рассказал, что, когда Ерофеев жил на даче его деда, известного математика и альпиниста Бориса Николаевича Делоне, там часто собирались диссиденты, там ходила диссидентская литература. И когда приходило что-то новое, "право первой ночи" было именно у Ерофеева – первым читал он, а потом уже все остальные, все уступали ему.

Что касается его отношений с современной ему литературой, то прозаиков он мало жаловал. Возможно, потому что считал себя первым, возможно, ему это всё и правда было чуждо. Из тех, кого он выделял, можно назвать Василя Быкова, Алеся Адамовича. Иногда он похваливал Войновича, Битова. Уважал Солженицына. С большим почтением относился к филологам, почитал Аверинцева, Лотмана, Гаспарова. Однажды он даже назвал Гаспарова и Аверинцева "лучшими современными прозаиками".

Поэтов он жаловал намного больше! Лучшим поэтом из современников он считал Иосифа Бродского. Еще он очень любил Ахмадулину и где-то сказал, что она – новый Северянин, он обожал Северянина и знал наизусть десятки, если не сотни его стихов. Но также он любил Иртеньева, Сапгира, хвалил Рейна, даже какие-то стишки Губермана ему нравились. Он очень выделял Пригова и даже как-то назвал его великим поэтом. А писатель Евгений Попов обратил мое внимание на то, что в пьесе "Вальпургиева ночь" есть цитата из Пригова. Это к вопросу о включенности Ерофеева в современный ему литературный процесс.

С писательской же тусовкой он познакомился уже в основном после операции на горле, уже в конце восьмидесятых годов. Он сам туда не рвался, но их и не оттолкнул, он был доволен, что ему воздали должное.​

– В работе над биографией речь шла, в основном, об уточнении деталей или все-таки удалось выяснить что-то принципиально новое, что ранее было попросту неизвестно?

– Тут вопрос, что называть принципиально новым. Больших биографических сенсаций у нас, мне кажется, нет, но с другой стороны, нашлось много интересного материала, которого либо вообще нигде не было, либо он был мало известен. Например, в архиве "Мемориала" нашлось письмо 1977 года в защиту диссидента Алика Гинзбурга, где среди подписантов есть Венедикт Ерофеев. Еще он несколько месяцев служил стрелком военизированной охраны, что звучит несколько диковато, и об этом периоде его жизни почти ничего не известно. Нам удалось поговорить с людьми, которые работали с ним в ВОХРе, они нам кое-что рассказали, и это есть в книге.

Что-то мы уточнили, поскольку ходит очень много легенд, часть из которых запустил он сам. Мы старались такие вещи проверять и надеемся, что ошибок у нас будет минимальное количество. Но самое ценное, на мой взгляд, то, что мы поговорили с несколькими десятками людей, лично его знавших, от Игоря Иртеньева до лечащего врача Ерофеева и от Глеба Павловского до прототипа одного из персонажей "Петушков", и в рассказе каждого из них есть какие-то детали, которые показывают Ерофеева с новой стороны. Из всего этого складывается противоречивая, но тем не менее, не хаотическая картина. Кроме того, в книге будут филологические главы о поэме "Москва – Петушки" (они будут чередоваться с биографическими), будут новые фотографии, никогда ранее не публиковавшиеся… Так что я надеюсь, книга получится интересной.

– Будет ли эта работа продолжаться в дальнейшем? Будет ли, условно говоря, третье или четвертое издание книги в далеком будущем сильно дополнено по сравнению с первым?

– Остановиться здесь очень тяжело. Это исключительно интересный человек, и живы многие люди, которые могут о нем рассказать, поэтому хочется охватить всех. Есть такая опасность, что материал перевесит и обрушит композицию книги. Будем надеяться, что у нас этого не случится. Но мне кажется, что в переизданиях (если они будут) наверняка появится что-то новое, потому что есть еще темные места, которые мы прояснить не смогли; может быть, откликнется кто-то из тех, с кем нам пока не удалось поговорить.