Юрий Марр. Сочинения 1912–1935: в 2 томах/ Сост., подг. текста и комментарии Сергея Кудрявцева. – М.: Гилея, 2018

Некогда, в дни Крымской войны, у берегов Грузии возле Поти потерпел аварию британский военный корабль. Моряки были пленены, и один из них, по имени Джейкоб Макнамарра, так и остался на русском Кавказе, стал агрономом, высадил в имениях князей Эристави первые чайные плантации, женился на грузинке.

В действительности, как известно, все бывает не так, как на самом деле. Возможно, еще в 1830-е гг. шотландец Якоб Марр, представитель британской фирмы Atwood, имевшей контору в Тифлисе, увлекся земледелием, выращивал хлопок, виноград, чай, похоронил жену-испанку, нашел жену-грузинку.

Так или иначе, но Якоб родил Николая.

Николай Марр (1865–1934) стал крупным лингвистом, отцом марксистского языкознания (у которого был и крестный отец – И.Сталин), раскапывал древний город Ани (вагон артефактов сгинул в котле Гражданской войны), преподавал, наставлял и возглавлял. Ольга Фрейденберг о нем отзывалась не без восторгов: "Его взъерошенность, масштабность, кучкообразность мысли, анти-дискурсивность – это пленяло меня, соответствовало мне. Труднейший его язык и труднейшая манера изложения, – то, что делало его непонятным цеховому ученому, легко и просто постигалось мной в силу родственного способа мыслить".

Конец академика был темен: "Бедный гений, умирает в сумасшедшем доме: а, в погоне за славой и "бумом", выдвигал ничтожностей, несправедливости творил" (О.Фрейденберг – Л.Пастернаку, 27 ноября 1934).

Впрочем, не буду забегать вперед. В 1893 г. Николай родил Юрия. Колыбель героя окружали не волхвы и не пастухи, а востоковеды-родственники – Жуковский, Бартольд… Судьба Юрия казалась предопределенной – стать ученым, исследовать культуры Востока. В известном смысле, так и произошло. Марр окончил петербургскую гимназию К. Мая, затем арабско-персидско-турецко-татарское отделение Петроградского университета; с юности участвовал в археологических экспедициях, служил в Тифлисской библиотеке, Азиатском музее Петрограда, преподавал в Институте живых восточных языков и Ленинградском университете, почти два года был в научной командировке в Иране. Главным трудом его было составление персидско-русского словаря: Марр намеревался издавать его литографическим способом (1800 страниц), но успел опубликовать лишь один выпуск. Несмотря на тяжелую и долгую болезнь, до конца жизни Марр работал старшим научным сотрудником Кавказского историко-археологического института, основанного отцом. Отношения между Николаем и Юрием Маррами складывались сложно: "Рассказывают, что я шулер, ничего не работал и так играл в карты, что отец изгнал меня из дома, после чего меня выгнали из всех учреждений. Недавно отец прислал мне письмо с проклятьями" (Ю.Марр – жене, 18 июля 1928).

В целом академическая карьера Юрия Марра состоялась, хотя туберкулез унес его до срока: он угасал мучительно и долго, с 1928 г. почти безвыездно находился в санатории Абастумани, где и умер 1 декабря 1935 г. Но научные штудии были только надводной частью айсберга жизни Марра.

Во-первых, он был истым авантюристом. В 1911 г., сопровождая дядю-академика Бартольда в заграничном путешествии, подрался в нью-йоркском кафе так, что официанты сломали ему руку. Экспедиция Марра в Сирию в 1914 г. напоминает приключения Джона Фирфакса, сочиненные Кузминым, и лучше всего дать слово герою: "Служка в монастыре, погонщик мулов, похищение аравитянки, полное банкротство, бегство из Дамаска, роман с таможенным чиновником, отъезд после ограбления Смогоржевского". Редактор и издатель Сергей Кудрявцев сколь возможно дополняет выразительный перечень. Марр был послушником в горном монастыре Ильи Пророка недалеко от Бейрута, где проживало 30 русских и двое арабов. О похищении девушки сохранились поэтические наброски:

Я ожидал ее у груды камней.
По дну ущелья шли верблюды,
Их догонял молочный дым…

Бежал Марр из Сирии после начала Мировой войны, в пути переболев тифом, – и успел сделать это до выступления Османской империи против России, а вот ученый Смогоржевский, исполнявший консульские обязанности, был интернирован.

Окончив в 1917 г. университет и возвратившись в Грузию, Марр тут же становится лихим кавалеристом. Уже в августе он – унтер-офицер 1-го маршевого эскадрона Грузинского конного полка и воюет в Персии. Год спустя герой оказывается в рядах РККА – в армии Сиверса; аттестуют его как хладнокровного, храброго и находчивого. Позже он возвращается в Грузию и до 1921 г., то есть до конца недолгой независимости, призывается периодически на военную службу, правда, в качестве телеграфиста. В революционную бурю Марр вступил с женой Катериной, а вышел из нее с женой Софьей Михайловой. Она осталась его спутницей до конца, прожила очень долго и стала хранителем и публикатором, насколько позволяло время, литературного наследия Юрия Марра (о Софье Марр-Михайловой см. воспоминания Т.Никольской во 2-м томе настоящего издания).

Дело в том (во-вторых!), что всю взрослую жизнь Марр писал стихи и прозу. При жизни не вышло в свет ничего, редкие публикации стали появляться в 1970-е гг., в 1995 и 2006 гг. издали два сборника, подготовленных Т.Никольской. Нынешний двухтомник дополняет корпус текстов Марра более чем в два раза. Сам поэт даже выделял этапы своего творчества: семейно-альбомное ученичество; "приобретаю физиономию в "41 градусе" (с 1918 г.); снова ученичество и в 1928 г. ренессанс (из "Художественной автобиографии", 6 октября 1928). Марр не скрывал и не стыдился того, что он – последователь и подмастерье:

Я стих, облеченный в чужую форму,
В чужой фуфайке, в чужих штанах,
Я пес беззубый, лишенный корму,
Я скверный запах, хотя монах…

Возможно, решительным фактом становления Марра как поэта оказалась его дружба с Дмитрием Гордеевым (1889–1968). Гордеев был искусствоведом (архитектура Византии и Грузии), немного художником (харьковская группа "Голубая лилия", в которую входили сестры Синяковы), братом футуриста-самоубийцы Божидара, жертвой репрессий 1930-х гг. Гордеев был женат на поэтессе Нине Васильевой и активно участвовал в литературной жизни Тифлиса, которая расцвела в короткую весну грузинской независимости. Гордеев дружил и с Ю.Дегеном и "марсельскими матросами", присягнувшими М.Кузмину, и с тремя мушкетерами "41 градуса": Зданевичем, Крученыхом и Терентьевым. Марр сочинил эффектный портрет друга:

В поступках точен, точно Форд.
Прозваньем Горд. И с виду горд.
В саду ученых тусклых морд
Он блещет мордой, словно лорд.

Юрий Марр предпочел футуризм и заумь: "Как рождались стихи? Помимо сознания… Впоследствии они приобретали смысл".

Кр бр тр
мукульба
самакани
ф ж зж р р
Тумук мумук кумук
Бака ски
ллллллллллл
Победа над девичьим сердцем
кр р кр р крр
мукалаки
гуль пули
бр р брр брр
саки паки
мульмули

Комментаторы Кудрявцев и Никольская отмечают использование грузинских слов: калаки – город, гули – сердце, пули – деньги, бульбули – соловей. "Для незнакомых с грузинским языком важен фонетический эффект, а для знающих его – грузинские слова лежат в одном семантическом поле со строчкой "победа над девичьим сердцем".

Марр затейливо зашифровывал в текстах биографические мотивы, и сейчас практически невозможно выделить путевые и военные впечатления в "Городе четырех алмазов" или семейные размолвки – в "Кугыкиаде", а они там присутствуют!

Марр верил, что наделен даром свыше, что некто с раздавленным лицом пал на него с неба, и бог прячется в его горле и челюсти. Признание в таком случае значения почти не имело, и поэта устраивала участь мандарина:

Я вчера посетил павильон мандарина,
На завтра пригласили меня опять.
Замечательный сад у г-на Фу-Чина,
Там с удовольствием можно гулять…
Но самое прекрасное – это его поэмы.
Он их пишет и непрочитанные бросает в пруд.
Даже мне не читал: он говорит, что темы,
На которые он пишет, теперь не поймут.

Тем не менее, экземпляры его рукописного сборника "Еретический синаксарь" (1920) сохранились в Грузии и Франции.

Поэтическую эволюцию Марра можно охарактеризовать как движение от футуризма к сюрреализму: ряд сочинений конца 20-х – начала 30-х гг. близки поэтике обэриутов. Марр научился кроить повести из брюк и щей, подчас оказывался в райском саду с прожорливыми говорящими псами, летающими и пердящими котами, божественными осликами Франсиса Жамма и вовсе диковинными существами: "У нас масса происшествий, так, одна моя собака (кобель черного окраса, кличка Доктор или Джекилл) оказалась ослом" (письмо Д.Гордееву, 28 июля 1930).

Пожалуй, в своем поэтическом мире Марр ориентировался наугад:

Проходит улица
В чужом воротничке
Осел глядит печально
Двери, окна, мосты и
Столб
Вдруг стали голосовать
Все вывески переменились
Проходят мимо
Я жду
Ищу
Где тот товарищ
С лицом поваренным?
Где женщина в коричневом платочке
С прорехой на чулке
В туфлях?
не вижу
Мимо прошел Навтлуг
И вышло:
"Все на своих местах
А место моё
Пустое"
И строго к прохожим обратясь
Своим обычным голосом сказал:
"Остановитесь
Я потерялся".

Не правда ли, в этом стихотворении есть что-то близкое Элиоту "периода Пруфрока"? Несомненно одно: Юрий Марр знал, что окружающий мир управляется по неверным законам:

Осел, получивший удар по заду,
Крот, убитый за взрытую гряду,
Собака с укоризненным взором
возглашают животным хором:
Несправедливость Несправедливость
Судья на судилище грядущий,
Истца за собой ведущий,
И преступник, смущенный приговором,
Приплясывая, подпевают хором:
Несправедливость Несправедливость
Рабочий и работодатель,
Обыватель, законодатель,
Ограбленный под ручку с вором,
Напевают вполголоса хором:
Несправедливость Несправедливость

Главной несправедливостью была болезнь. Туберкулез Марр напророчил себе еще в 20 лет:

Когда с неба падают три капли крови и голодная ночь жадно тянется к ним.
Когда воздух становится плоским и тихо молятся в своих берлогах угрюмые звери…
Тогда выходит плакать чужими слезами мудрый Туберкулез…

В апреле 1922 г. Софья Марр писала: "А теперь он болен, он не хочет этого замечать. Кашель его беспокоит давно". С конца 1927 г. начался открытый туберкулез, Марра лечили сперва в Гульрипше, а потом в Абастумани. Бодрости душевной он не терял и еще в 1928 г. написал Устав клуба веселящихся покойников (незарытых мертвецов):

…9. Члены клуба переименовывают свои ложа в гробы.
10. Вместо "спокойной ночи" член клуба говорит "приятной смерти".
11. Вместо "как поживаете" нужно говорить "как разлагаетесь".
12. Вместо пожелания доброго здоровья говорят "удачного посева", разумея заразу и смерть, которые член клуба распространяет вокруг себя".

Марр составил поэтический цикл "Тебецетика" (от ТВС – обозначения болезни), выпускал стенгазету "Красный рай для хозяек", бюллетени о жизни кота своего друга Гордеева, не без юмора относился к тягостному быту советских санаториев. В 1933 г. там же недолго лечился К.Петров-Водкин, и отзыв его был скверным: "Из Абастумани вернулся я – с потерей веса и с температурой. Неудобное, загрязненное для жизни место. Когда я из этой трясины выбрался на плоскогорья – я задышал иначе" (письмо Андрею Белому, сентябрь 1933).

Последние годы Марр был со своей смертью, можно сказать, на короткой ноге:

Взгляни, в дверях стоит Харон.
Когда я буду сидеть и пить,
Мне Парки тихо подточат нить,
И вдруг на двери, из окон, со стен
Войдет с могильщиками Харон,
Властитель грозный могильных ям.
Он пальцем покажет меня друзьям
И скажет: "Теперь его черед.
Покутим, когда и он умрет".
И под плоские шутки и грубый смех
Прекратится дней моих бег.

Марру вполне подошла бы автоэпитафия персонажа вагиновской "Бамбочады": "А я как мотылек, попорхал, попорхал и умер".

Корпус текстов Марра невелик, ряд произведений не был завершен, но дарования у него не отнять. Очевидна и связь ученого поэта с модернистами – в прошлом, настоящем и будущем. Например, драматические наброски в "Кугыкиаде" сопоставимы с пьесой Кузмина "Принц с мызы", жизнеописание Василия Михайловича Петухова – с текстами Е.Харитонова ("Жилец написал заявление в ЖЭК…", "Покупка спирографа"), стихи в письмах Д.Гордееву в 1928 г. словно предвосхищают идею "Второго рождения" Пастернака и строки "Охоты" Тарковского.

По примеру крупных российских поэтов, успел Марр и воздвигнуть себе нерукотворный памятник:

Я век свой прожил незаметно,
Тоской по славе не отравлен.
Искал отнюдь не славы, нет! Но
По смерти буду я прославлен.
И между строк чужих работ,
Едва читатель книгу тронет,
Нежданно облик мой всплывет
И вновь в чужих словах утонет.
И на страницах новых книг,
Еще не зревших типографий,
Собой напомню свой же стих
В посмертном неотменном штрафе.
И станут все меня искать,
Мужчины, женщины и люди,
И станет славою блистать
В моих произведений груде.