Первый канал отметил 100-летие со дня рождения Александра Галича качественным документальным фильмом Елены Якович "Навсегда отстегните ремни". 20 октября там же показали концерт, который вел Владимир Познер. Песни Галича в самой разной манере исполняли Александр Градский и Андрей Макаревич, Трофим и Елена Камбурова, кое-что "крамольное" с концерта до эфира не дошло.

В этом увиделась попытка ТВ приручить гениального поэта-диссидента. Деполитизировать, превратить в случай непонятого застойной советской властью юмориста, у которого "на самом-то деле" были с режимом якобы лишь эстетические разногласия. А в "Экспресс-газете" и вовсе пишут в духе пропаганды 80-х, что Галичу хорошо жилось в СССР: писал пьесы да сценарии, и не пойми зачем уехал на Запад. В сетях рассуждают, что Галич собирался вернуться, да коварные спецслужбы его убрали. В общем, тут уж сразу вспоминается название песни Александра Галича: "Марш мародеров".

Как в России отметили 100-летие со дня рождения Александра Галича? В эфире Радио Свобода обсуждают писатель Дмитрий Быков, правозащитники Владимир Буковский и Павел Литвинов, кинодокументалисты Юрий Векслер и Елена Якович.

Ведет передачу Михаил Соколов.

Михаил Соколов: 19 октября исполнилось сто лет со дня рождения поэта, драматурга Александра Галича. Первый канал показал яркий документальный фильм Елены Якович, он называется "Навсегда отстегните ремни". А 20 октября был концерт, который вел Владимир Познер. Из-за этого концерта, кстати, родные теперь намерены судиться. Песни Александра Галича исполняли Шнур, Трофим, Елена Камбурова, Александр Скляр и вот Валентина Бирюкова с ранней песенкой. А вот как звучит сам настоящий Александр Галич, "Облака".

Эти кадры, которые принадлежат Владимиру Максимову, он в 1991 году их передавал для фильма об Александре Галиче, они были и в фильме Елены Якович. Я сейчас подключу ее из Нью-Йорка.

Елена, во-первых, спасибо вам за качественную видеоработу, хорошо, что ее показали. Столкнулись ли вы с какой-нибудь цензурой, когда работали над этим фильмом об Александре Галиче?

Елена Якович: Совершенно ни с какой цензурой я не сталкивалась. Более того, все время, когда я делала, меня отпустили в свободное плавание. Я принесла готовый фильм на канал и ровно в этом виде он и пошел в эфир, там не исправлено ни одной строчки, кроме названия, но тому были свои причины, название стало не хуже. Название "Столетие спустя" было неудобно ставить к столетию Галича, поэтому поменяли, чтобы можно было поставить к столетию Галича.

Михаил Соколов: Как-то хронометраж ограничился? Фильм достаточно большой, многие сетуют, что иного нет, а очень хочется.

Елена Якович: Хронометраж никак не ограничивался. Я поставила сама себе барьер в час двадцать. Вообще-то нужно было делать 52 минуты, но я позвонила на канал и сказала, что я не могу никак уложиться в это время, что жалко материала. Мне сказали, что делай побольше. Я сама себе поставила внутренний барьер, потому что документальное кино не может быть безразмерно.

Михаил Соколов: Чего не вошло, что вам жалко? Один из коллег сейчас пишет: "Как же Галич без Клима Петровича Коломийцева?" У вас его нет.

Елена Якович: Знаете, один человек пишет, как же он без "Клима Петровича Коломийцева", сколько людей на свете, каждый напишет, а как же он без "Опыта ностальгии", у каждого ведь своя любимая песня. Дело все в том, у меня был внутренний принцип, я давала песни Галича только в его исполнении, что есть на картинке, что мне удалось найти, чтобы он пел сам, или просто то, что по сюжету было необходимо в качестве цитат его песни, которые двигали сюжет. Другого голоса в принципе не было, иначе не угодишь на всех. Мне важно было показать, как он сам поет. Тем более что я нашла его концерт в исходнике, была возможность дать в первом виде в исполнении, некоторое количество песен в его первом исполнении.

Михаил Соколов: Справедливо ли написано в анонсе, что вы использовали абсолютно всю существующую видеохронику с Галичем, или все-таки что-то не удалось найти, вы знаете, что это есть?

Елена Якович: Вы знаете, это справедливо, потому что откуда же я могу знать, что это есть, если я этого не нашла. Если бы это было, я бы нашла, если бы я знала, где оно есть. Не использована короткая запись минская, она известна, где он поет про "Молчи, попадешь в палачи", но она подложена, он поет совсем про другое. Я говорила с автором этой записи, где просто сидит Галич и поет, как раз он там поет "Клим Петрович Коломийцев". Не получалось подложить правильным образом. Поэтому это единственное, что я не взяла. У меня остались некоторые фрагменты концертов, тогда надо было просто давать концерт в эфир, а не фильм.

Михаил Соколов: Сейчас много споров по поводу этого концерта, где Галича исполняют разные исполнители. Вы знаете кого-нибудь, чье исполнение вас бы устроило?

Елена Якович: Я очень люблю, как поет Максим Кривошеев, который, кстати, озвучивал фильм, сыграл всю гитару там, когда это не Галич. Мне очень понравилось, когда Макаревич пел. Мне на самом деле в этом концерте многие понравились, я на нем была, там исполнены главные песни Галича. Там было много того, что трудно представить, что будет исполнено.

Михаил Соколов: Кое-что до эфира, я так понимаю, не дошло. По-моему, как раз "Помолчи, попадешь в палачи".

Елена Якович: Я была в Нью-Йорке на фестивале, поэтому я эфир не видела. Градский исполнил две песни, поскольку он первую давал с неким вступлением, может быть, хронометраж не позволил. По всем откликам я вижу, что сохранилось "Не надо, люди, бояться", "Я выбираю свободу", может быть, одну песню Градского отрезали. Одна из ценных хроник то, что там произошло, – это хроника квартирника Галича, которая попала ко мне, когда я уже не чаяла, что что-то еще найдется. Мне передали коробочку белую, на которой было написано "Галич", мы отдали ее в перегон. Когда я увидела квартирник Галича, я просто обалдела. Там слушает Галича Домбровский. Единственные кадры Юрия Домбровского, по ходу дела, нашлись.

Михаил Соколов: Мне все-таки, честно скажу, не хватает в этом фильме диссидента Галича, политического Галича. Я не знаю, случайно это получилось или нет. У вас есть ответ на мою индивидуальную претензию?

Елена Якович: Это, наверное, претензия ко мне. Я говорила о том, что для меня было главным в нем. Дело в том, что его диссидентство относилось к последним двум годам жизни в СССР, потом уже перенеслось на эмиграцию.

Мы говорили об этом подробно с Войновичем, он не считал его диссидентом. Он говорил, что если он и был диссидентом, то диссидентом поневоле. Поскольку с диссидентством – такая история, как с танго, когда должны быть две стороны, советская власть должна была быть партнером. Она его в это диссидентство загнала, но оно ему не очень было свойственно. Это точка зрения Войновича, может быть, она на меня повлияла. Как-то мне хотелось сказать о чем-то другом, все-таки о нем как о художнике, который действительно перевернул сознание многих поколений, поэтому я туда не пошла. Других причин не было. Хотя я должна сказать честно, я делала фильм без абсолютного наличия внутренней цензуры.

Михаил Соколов: Дмитрий, фильм Елены Якович о Галиче просветит массовую аудиторию Первого канала или ей понравится Галич, уж я извиняюсь, у меня такое впечатление от концерта, в попсовой упаковке?

Дмитрий Быков: Я думаю, что фильм все-таки не концерт. Фильм и так смотрели в основном люди, которым фамилия Галич что-то говорит. Фильм достойный, на мой взгляд, весьма интеллектуальный, при этом очень точный. Его ценность – масса обнародованного впервые нового материала.

Я могу примерно догадаться, почему, по какой линии идет присвоение Галича, условно говоря, Первым каналом. Ты помнишь, когда напечатали "Один день Ивана Денисовича", Хрущев говорил: "Какое счастье, что есть такие люди, как Иван Денисович, которые прошли через все это и не озлобились. Вот оно здоровое народное начало". Эта повесть, рассказ по авторскому определению, как раз о том, что Иван Денисович – это терпила. Герой – это сектант Алешка. А то, что Иван Денисович не озлобился – это очень плохо. Я боюсь, что создателей концерта, инициаторов концерта умиляет то самое, что Галича ужасало, что мы остались одним народом, а это очень страшно.

Михаил Соколов: Я на днях прочел, что Александр Галич не был человеком политизированным, но поскольку я за два дня послушал много чего с эфира Радио Свобода, хочу доказать, что это не так. У меня есть заначка – отрывок из стихотворения "Памяти "Доктора Живаго".

Михаил Соколов: У нас на связи Владимир Буковский из Великобритании. Можно сказать, что Александр Галич уже в те времена, когда вы мыкались по ссылкам и тюрьмам, был принципиально антисоветским поэтом?

Владимир Буковский: Галич был откровенно антисоветским, этого никак не скрывая, но у него это было очень органично. Это очень органично связано с его творчеством, с его манерой, с той формой, которую он избрал. Плюс он был человек очень религиозный, он был христианин. Это вполне органично, одно переходило в другое. У него не было какого-то озлобления, отчаяния, скорее с христианской точки зрения суждение об этой системе было. Это, конечно, очень политическое суждение.

Михаил Соколов: А вы с ним когда познакомились?

Владимир Буковский: Я познакомился с ним давно, еще в Москве, еще до высылки, где-то в году 1970-м, много общались. В то время его приглашали в интеллигентные дома, на квартиру попеть и попить коньячку. Я несколько раз попадал, когда он пел у моих знакомых. Я с ним много общался. А потом уже в эмиграции в 1977 году мы довольно много общались. К сожалению, он умер в конце 1977 года.

Михаил Соколов: Хочу сделать небольшой сюрприз Павлу Литвинову, поскольку одна из песен Александра Галича, ее история связана с ним – "Петербургский романс".

Александр Галич: Я вспомнил историю одной своей песни, историю довольно фантастическую, которая, когда я думаю о ней, переполняет меня некоторой гордостью. Дело было в Дубне в августе 1968 года, я жил в Дубне вместе с режиссером Донским, с которым мы работали над сценарием о Шаляпине. И в эту гостиницу, где мы жили, на два-три дня приехали мои близкие очень московские друзья. В день 21 августа они рано утром ворвались ко мне в номер и сказали: "Слушай, произошло непоправимое". Я как-то быстро, с маху, просто за два часа написал песню под названием "Петербургский романс". Числа 23-го, а мои друзья уехали в Москву, числа 23-го собрались их знакомые, родственники, сидели на кухне, как это принято в Москве. Мой друг достал мое стихотворение, тогда оно еще не было песней, а было просто стихотворением, и прочел это стихотворение присутствующим. А присутствовал среди прочих Павел Литвинов. Павел Литвинов, прослушав эту песню, особенно, когда дошло дело до строчек:

И все так же, не проще

Век наш пробует нас –

Можешь выйти на площадь,

Смеешь выйти на площадь

В тот назначенный час?!

Павел Литвинов усмехнулся и сказал: "Актуальная песня". Никто не понял, что он имел этим в виду. Через два дня, 25 августа семь человек, имена которых вы знаете, вышли на Красную площадь, развернув плакаты "Свободу Чехословакии", "За вашу и нашу свободу". Семь человек эти были арестованы и отбыли потом соответствующие сроки в тюрьмах, лагерях, в ссылке.

Я был в тот день, когда вернулся из ссылки Павел Литвинов. Я пришел к нему, поцеловал его. Вместе с ним была Наташа Горбаневская, Виктор Файнберг, Вадим Делоне. Я им спел эту песню.

Михаил Соколов: Я спрошу Павла Литвинова: так все и было? Песня воспринималась как политический призыв?

Павел Литвинов: Я не могу сказать, что воспринималась как политический призыв, потому что в это время и в этом контексте различия между политикой и нравственностью не было. Поэтому она была как нравственный призыв, автоматически становилась политическим. Все было органично, как и в жизни у Александра Аркадьевича самого. Он все понимал, и когда был советским драматургом. Так что она воспринималась так, как она была, как дышалась.

Человек, о котором идет речь, друг Александра Аркадьевича – это мой большой друг, я даже был женат на его дочери, Лев Зиновьевич Копелев, он приехал из Дубны и пропел не так красиво, как Галич, хотя слова он помнил точно, пропел эту песню. Это все было в одном дыхании. Так и было, так и жили, это была часть жизни на одном дыхании.

Михаил Соколов: А был ли все-таки Александр Галич таким единомышленником диссидентов, политическим союзником, партнером?

Павел Литвинов: Партнером – это более сложное слово. Безусловно, он был политическим союзником. Галич все чувствовал лучше нас, поскольку он был художник, драматург, поэт. Ему не нужно было думать особо, как в сердце приходило через его мозг, появлялись его песни. Они, конечно, были политикой, но он был поэтом все равно, а не политическим деятелем. Не случайно он присоединился позже к Сахаровскому комитету. У него было отношение, просто он не был деятелем политическим, это не было его свойством, а так он сочувствовал, он сострадал.

Он, кстати, был одним из первых людей не эмигрантов, который стал говорить о еврейском вопросе. Написал пьесу "Матросская тишина". Он воспринимал еврейский вопрос через понятие катастроф и всего того, что произошло, что в то время было нетипично. В то время говорили об антисемитизме, о невозможности уехать в Израиль. Это была душа поэта. Все перерабатывалось, все было политикой, все было нравственностью, все было поэзией.

Михаил Соколов: Дмитрий, вы считаете Галича политиком?

Дмитрий Быков: Для меня политика – это концентрированное выражение морали. Все политики. Все, кто хоть как-то смотрит новости и имеет мнение о них, они имеют отношение к политике.

Для меня имеет отношение другой вопрос, когда называют Галича явлением советским или антисоветским. Галич принадлежал к блистательному глубоко советскому поколению комиссарских детей.

Михаил Соколов: Ставших антисоветчиками.

Дмитрий Быков: Ставших антисоветчиками. То, что он проделал этот путь, никакой априорной информации у него не было, он развивался, мне кажется очень дорогим и значительным. Мне важно, что советский проект превратился в антисоветский.

Михаил Соколов: Вы ответили на вопрос Познера, который на концерте задавал: как же так это случилось? Он, по-моему, не может понять, как может взбунтоваться благополучный человек.

Дмитрий Быков: Познер здесь не рос. Его книга "Расставание с иллюзиями" описывает совершенно другой путь.

А на самом деле для меня очень важная черта советского проекта, что он породил антисоветское движение, которое дало, во-первых, шедевры, а во-вторых, замечательные эталоны нравственности.

Михаил Соколов: Я хотел еще к цитатам обратиться. О правах человека. Александр Аркадьевич Галич был очень этим вопросом обеспокоен, текст актуален.

Александр Галич: Это не кампания – борьба за права человека, это не пустые слова, эта формула названа, определена, и с этих пор все действия политических деятелей, правительств, режимов, общественных организаций будут, как по эталонному метру в Парижу определяются метры всей Земли, так же будут определяться действия их, поступки их тем, как они соблюдают права человека, как они борются за эти права, как они преследуют всех тех, кто эти права нарушает. И это, повторяю, не кампания – это навсегда.

Мы живем с вами в таком странном и удивительном мире, где сегодня уже всякие политические партии, общественные течения настолько спутались и смешались, что порою лидеры этих партий, лидеры этих общественных, политических течений сами уже не очень понимают, что они значат, эти течения и эти партии. А права человека – это нечто совершенно конкретное, это можно каждый раз ткнуть пальцем и закричать: здесь, в этой точке Земного шара нарушаются права человека! Здесь плачут женщины и дети! Здесь несправедливо преследуются люди за свои убеждения, за право говорить то, что они думают, за право выступать против несправедливости и лжи! Пришли сообщения из Советского Союза и из стран Восточной Европы о новых и новых арестах и преследованиях инакомыслящих.

Михаил Соколов: Одно из главных событий, мне кажется, в политической и художественной биографии Александра Галича – это концерт в Новосибирске. Он есть в фильме Елены Якович. Для меня это тоже такая политическая в каком-то смысле манифестация. Юрий Векслер был на этом концерте, но я хочу дать слово сначала самому Александру Галичу, а потом Юрию.

Александр Галич: Я спел эту песню, аплодисментов не было, зал молчал. А потом зал начал вставать, люди просто подымались и стоя, молча смотрели на сцену. Это был знак не какого-либо комплиментарного отношения к тому, что сделал я, – это была демонстрация в память Бориса Леонидовича Пастернака. Аплодисменты начались только, вероятно, через одну минуту, и были они какими-то сдержанными, я бы сказал, гордыми аплодисментами.

Михаил Соколов: Юрий, помните это все?

Юрий Векслер: Я прекрасно это помню. Я потом спрашивал многих об ощущениях от этого концерта, несколько человек мне сказали примерно одно и то же: "Ты знаешь, было ощущение, что сейчас откроется дверь, войдут вооруженные люди и всех нас вместе с Галичем арестуют". То есть, конечно, это был шок. Зал встал, возможно, еще и потому, что он прошел через этот шок. И Галич тоже, как мне кажется, преодолевал некоторый страх. Потому что одно дело петь в компаниях своих друзей, другое дело выйти на огромный зал. Но он это сделал, и он совершил тоже некий маленький подвиг автора и исполнителя в этот момент. Замечательная была одна история, когда он спел последнюю фразу "А над гробом встали мародеры и несут почетный...", в этот момент лопнула какая-то лампа в зале. Потом обсуждали, что это было, Галич сказал: "Я подумал, что начальник местного КГБ застрелился". Тем не менее, это был урок мужества, урок преодоления страха для меня, по крайней мере, я думаю, для многих.

Михаил Соколов: Дмитрий, как вы считаете, как писатель, который пытается понять прошлое в том числе, был какой-то путь того самого чешского "социализма с человеческим лицом"? Вы говорите о нравственности, о том, что нравственность – это политика. Представьте себе, что немножко по-другому все бы пошло тогда, в те времена, когда Владимир Буковский, Павел Литвинов боролись за права человека.

Дмитрий Быков: Я думаю, бифуркация была уже пройдена безнадежно и в 1958 году, и в 1962-м в Новочеркасске. Никаких других сценариев поведения для Советского Союза я не вижу. Поэтому мы обсуждаем не Пражскую весну, не ее перспективы, а то, что случилось тогда в августе 1968-го, когда Советский Союз зачеркнул все перспективы собственного развития. Никакой конвергенции, мечтавшейся Сахаровым, после этого быть не могло. До этого бабушка надвое сказала. В принципе, мне кажется, этот сценарий, как писал тогда Оден, "что ожидается от людоеда, то и делает людоед".

Михаил Соколов: Я думаю, Владимир Буковский с вами согласится.

Владимир Буковский: Перелом был чуть раньше. Было понятно, что они не допустят никаких видоизменений своего так называемого социализма. Само вторжение в Чехословакию, как я где-то писал, оно было в такой же степени вторжением против нас, как и против чехов. То есть режим отлично понимал, что они делают этим вторжением.

Михаил Соколов: Да, заморозка, это так. Я хотел еще вернуться к той теме, которую поднял Павел Литвинов, – это еврейская тема в творчестве Александра Галича. Тема тоже, кстати говоря, как-то выпала из этих торжеств, может быть, где-то она была, но я не вижу. Я хочу дать слово тому же Александру Галичу, который сказал, что в школе я с антисемитизмом не сталкивался, это пришло позже.

Александр Галич: Потом пришла война, с войною пришел антисемитизм. То есть он начинался еще раньше, но мы его как-то не почувствовали. Я помню горестный разговор с Ильей Григорьевичем Эренбургом в 1946 году, когда он мне сказал: "Вы знаете, мы разбили Гитлера, мы победили фашистскую армию, но боюсь, что мы заразились трупным ядом". Естественно, потом было "дело врачей", был космополитизм, была борьба за приоритет. Все больше и больше я осознавал свою принадлежность к этому народу.

Михаил Соколов: Юрий, вы хотели высказаться как один из инициаторов этой передачи.

Юрий Векслер: Я хотел сказать, что чем больше я думаю про Александра Галича, тем больше я убеждаюсь и всегда, конечно, так думал, что это очень масштабный художник, масштабный автор, большая личность, которая никогда не отвергала ничего, не отрекался от себя. Он, конечно, какую-то часть жизни прожил, на что-то закрывая глаза, со своим компромиссом. Но все-таки потом он прозрел.

Мне кажется, он в своей книге "Генеральная репетиция" описывает один из эпизодов, важных в его жизни, такой толчок для прозрения – это его разговор в ЦК КПСС с функционеркой Соколовой по поводу запрета "Матросской тишины". И то, что она не могла ему сказать на генеральной репетиции, потому что там была публика, она ему глаза в глаза сказала очень много такого, чего он никогда в жизни живьем не слышал. По ее мнению, евреи шли на убой как стадо, по ее мнению, евреи заполонили вузы и другие сферы деятельности. Это все она на него обрушила, дала ему понять, что никакого пути к спектаклю "Современника" нет. Это было событие, которое дало ему ясно понять, что он для этой власти, для этой системы чужой.

Поэтому потом, конечно, происходит его развитие. Привело ли именно оно к песням, песни все-таки появляются позднее, эта встреча – 1958 год, а песни – 1964-й и так далее, я этого не знаю, я не берусь это утверждать. Но то, что процесс прозрения у Галича, возможно, начался с этого или какого-то другого эпизода, это точно. Он, кстати, говорит на этой записи, которую вы цитировали: "Да, я христианин, но я еврей". У него это вполне сочетаемо, не будем углубляться в это, он так говорил.

Потом, когда были волны государственного антисемитизма во время войн в Израиле 1967 и 1973 года, Галич был активным поэтом, который отвечал на эти все антисемитские кампании. И в дальнейшем, когда он попал уже за границу, там темой его творчества стал и Израиль. Поэтому это ему абсолютно присуще. Когда он описывает эпизод в ЦК КПСС, то потом следом идут эпизоды, которые он, возможно, вытеснял из сознания, – это его встречи с Перецом Маркишем, с Михоэлсом, с Эренбургом и так далее. То есть он себе это окошко тоже открыл и больше уже никогда не закрывал.

Михаил Соколов: Дмитрий, как вы считаете, Александру Галичу удалось совместить христианство и еврейство?

Дмитрий Быков: Ничего здесь нет несовместимого. Есть огромная организация "Евреи за Иисуса". Вообще, кто, собственно говоря, сказал, что человек, рожденный в иудаизме, тем более в советском атеистическом обществе, не может по убеждениям креститься? Мне кажется, никакого рокового противоречия здесь нет. Тем более не будем забывать, что и Христос еврей, как минимум по матери.

Здесь есть другая, на мой взгляд, более жгучая тема, которую мы сознательно или бессознательно избегаем. Тогда можно было как-то выстроить отношения со своим советским домом, надеясь, что где-то есть еще настоящая Россия, а вот на что уповать сейчас, я не очень понимаю, потому что сделана последняя ставка. Именно поэтому, может быть, Галич верил, что советская власть закончится и с ней закончится рабство, а с окончанием советской власти рабства стало больше.

Михаил Соколов: Вы как художник слова чувствуете себя рабом? По-моему, нет.

Дмитрий Быков: Чувствую, безусловно. Более того, я должен сказать, что Галич зафиксировал очень опасное состояние – состояние раздвоенности. Это состояние очень творческое, из него вырастают прекрасные тексты, но нравственно оно губительно. Потому что так закончить песню об отчем доме – "я и так приду", признать свою неотменимую зависимость от этого отчего дома, творчески мы имеем шедевр, а поведенчески, я боюсь, здесь есть некая двусмысленность.

Михаил Соколов: Действительно, о сегодняшнем дне как бы Галич сказал, были бы у него какие-то строки более печальные, чем о советском периоде?

Павел Литвинов: Трудно себе представить Галича сегодня. Наверняка можно сказать, что Галич всегда слышал, он был таким веянием, он все время знал, что происходит, поэтому он бы нашел слова, чтобы описать сегодня. Пессимистом он не был, он был тем, у кого душа воспринимала, что происходит в жизни. Я думаю, он настолько понимал все, что он бы ничему не удивился, нашел бы слова и для этого, и для другого. Он бы жил, грустил и плакал, его гитара бы плакала вместе с ним.

Когда он говорил "смеешь выйти на площадь", это же не было просто выйти на площадь, протестовать против вторжения в Чехословакию – это вообще переходный момент для каждого человека, для Галича самого. Как сегодня упоминалось, был он советским поэтом и драматургом и в какой-то момент больше не мог, стал антисоветским, хотя я не люблю этого слова, оно плохо звучит, но тем не менее.

Этот момент выхода, "смеешь выйти на площадь" – это очень широкий момент. Выход на площадь сегодня и выход на площадь в 1968 году – это на самом деле одно и то же. Мы сегодня продолжаем расти. Раньше мы думали, что был коммунизм и был свободный мир, а сегодня мы видим появление таких явлений, как Трамп, который был бы так же отвратителен для Галича, как и советские чиновники. Он бы это воспринял таким же образом, потому что моральный корень был тот же самый. К сожалению или к счастью, я слышу голос Галича, даже когда его нет.

Михаил Соколов: Я хочу еще к одной теме подойти – об Александре Галиче за границей и о тех разговорах, которые есть. Я вижу, к юбилею начались публикации просто в советском стиле контрпропаганды. "Экспресс-газета", например, пишет: чего это он уехал, ему хорошо жилось в СССР, писал сценарии, хотел вернуться в Советский Союз, но тут-то его и "убрали". Вот такие конспирологические истории.

Тут используют еще цитату из известного историка и диссидента Михаила Агурского, что у него были всякие неудачи.

Мне удалось найти замечательную цитату из опровержения Михаила Агурского на статью в газете "Неделя", она будет актуальна, мне кажется, и для "Экспресс-газеты", и для некоторых других.

Михаил Агурский: Первая поездка Галича в Израиль сопровождалась триумфальным успехом. На концерты Галича нельзя было достать билетов. Репортажи об этих концертах публиковались во всех газетах, Галича показывали по телевидению. На первом концерте Галича в Тель-Авиве присутствовало около шести тысяч человек. Вторая поездка Галича сопровождалась значительно меньшим успехом, но и в этот раз на его концерты приходило 500–600 человек, что весьма много для зарубежных исполнителей.

В своей передаче о второй поездке Галича я откровенно рассуждал о причинах этого, полагая, что мечта о возвращении в Россию, которой жил Галич, органически чужда новым эмигрантам из России. Но ни в своей передаче и ни в каком другом месте я не говорил о том, что Галич думал о возвращении домой в ту политическую систему, которая до сих пор царит в СССР. Для Галича идея возвращения носила экзистенциальный характер.

Авторы статьи в "Неделе" приписывают мне слова о том, что якобы в СССР Галич жил на всем готовом, а теперь ему приходится бороться за свое существование, и это является грубой ложью. Я вовсе не говорил о том, что Галич страдает от материальной нужды, он был очень хорошо обеспечен.

В заключение я хотел бы сказать и о том, в каком состоянии Галич был в последнее время своей жизни. Я видел его в последний раз в Западном Берлине в начале ноября 1977 года, он никогда не выглядел таким бодрым. Артистический успех снова вернулся к нему, его стали приглашать не только русскоязычные слушатели, он давал гастрольные поездки во Франции и Италии, и русский язык его песен не мешал французам и итальянцам приветствовать их. Я думаю, что смерть застала его в счастливый период жизни, когда многие его проблемы были наконец решены.

Михаил Соколов: Почему приходится бороться с советскими мифами полувековой давности, советской пропагандой? Они живучи чудовищно.

Дмитрий Быков: Этот миф на самом деле не столько советской пропаганды, это тот самый миф о том, что родина имеет над человеком особую врожденную и неотменимую власть. Когда мы читаем о том, что Галич страшно мучился от ностальгии – это же была ностальгия не по пряникам и самоварам, это была ностальгия по людям, по среде, которая не могла уехать вместе с ним. Но тем не менее, в квартире Владимира Максимова он вполне себя ощущал на месте.

Сейчас я прочел в комментариях к нашей программе: "Галич – наше общее достояние". Да какое он вам, простите, общее достояние. Надо иметь права на это достояние. "Чтобы вам не оторвало руки, не трожьте музыку руками". И Пушкин не ваш, очень много не вашего на свете. А вы абсолютно уверены, что если он родился здесь, то он только здесь и пригодился. Вот это страшная власть мифа, в том числе военной разводки "не зови, я и так приду".

Эта власть, я думаю, сегодня трещит. Мы говорим "выйти на площадь", выйти на площадь – не такая уж сложная штука для сегодняшнего человека, проблема в том, что эта площадь остается в России. Соответственно, выход на нее будет обставлен той же фальшью, теми же недоговорками, теми же вынужденными мифами и, к сожалению, ничего не решит.

Михаил Соколов: Я это оставляю на совести писателя Дмитрия Быкова. Попрошу Владимира Буковского прокомментировать, там прямо вам задали вопрос: кто убил Александра Галича? Вы-то знаете, вы архивы смотрели ЦК.

Владимир Буковский: Я в Америке был с лекциями. Очень многие наши ребята в это время были, участвовали в расследовании его смерти, в частности, Володя Максимов и Виктор Платонович Некрасов, еще целый ряд наших друзей непосредственно участвовали в расследовании вместе с полицией. Они мне говорили, что никакого сомнения нет, ни малейшего, что это несчастный случай. Они видели эти обожженные ладони, которыми он схватился за антенну. Вы знаете историю. Ни малейшего подозрения, что это было как-то подстроено, ни у кого не было.

Михаил Соколов: Есть еще одна легенда, что Александр Аркадьевич хотел вернуться в Советский Союз, ее тоже сейчас в эти дни распространяют, говорят о некоей миссии чекиста, он же корреспондент "Известий", Колосова. Я знаю, что Юрий Векслер по этому поводу тоже имеет свое мнение.

Юрий Векслер: Колосов врал всю жизнь – это была его профессия. Он написал немало статей, поливающих Галича помоями, под псевдонимом, под своим именем и так далее. А вот потом он, уже когда умерла жена Галича, когда умер Некрасов, он стал рассказывать историю, что он имел поручение чуть ли не от Андропова приехать к Галичу, вернуть его обратно на родину, вручить ему большую сумму денег. Он рассказывает в уверенности, что его слушатели и поверят, что так могло быть, что он пришел бы к Галичу с деньгами, вернул бы его на родину.

Удивительно, что он рассказывает это, когда уже все, кого он упоминает, умерли, во-вторых, почему он это делал так упорно в течение многих лет. В 2008 году в фильме, который делала "Совершенно секретно", он появляется на экране и эту свою байку продолжает рассказывать.

Я не знаю, кто убил Галича и убили ли Галича, пока мы не увидим полицейского дела во Франции, глупо это утверждать. Но я хочу сам вопрос поставить: для чего резиденту советской разведки в Европе понадобилось упорно в течение многих лет рассказывать эту свою историю, в которую, не знаю, как наши слушатели, и лично поверить не могу. Не мог Галич в тот момент взять у него деньги и вернуться в Советский Союз. Для чего он это делал?

Михаил Соколов: Наверное, чтобы опять же в каком-то смысле приватизировать Галича.​ Я вдруг подумал: ведь советской власти удалось приватизировать или национализировать, точнее, Маяковского, а почему бы и нынешней власти не попытаться Галича тоже взять в свою команду?

Владимир Познер в паузе на концерте вопрошает: "Был ли Галич патриотом?" И отвечает: "Конечно, был". А Скляр поет "Мы похоронены где-то под Нарвой", плохо поет, это человек, который поет "крымнашистские" песни.

Дмитрий Быков: У него царит в уме безумный хаос.

У нас есть абсолютно авторитетные свидетельства самого Галича. Незадолго до смерти он оказался вдруг в самолете "Аэрофлота", он выполнял часть рейса, а дальше этот самолет летел в Москву. И ужас, который он испытал при мысли о возвращении, когда он проснулся и подумал вдруг, что его везут в России, совершенно откровенно нам показывает, что патриотом Галич был, но понятия о патриотизме у них с Познером были различные.

Михаил Соколов: Мне кажется, что сейчас есть такой ответ Александра Аркадьевича, который он направил в будущее тем людям, которые и ныне рулят и пытаются его прихватить в свою команду хотя бы Первого канала. "Марш мародеров":

Михаил Соколов: Ну что, мародеры победили, а Галич это предсказал?

Дмитрий Быков: Нет, победил Галич. Потому что, как говорил Есенин, плохую лошадь вор не уведет. Если бы Галич не победил, его бы не стремились приватизировать. Это не его хотят приватизировать – это хотят примазаться к его безусловной нравственной и литературной победе. Я думаю, что эта победа скоро станет еще очевиднее. Прямо скажем, это далеко не последнее сбывшееся предсказание Галича.

Михаил Соколов: 11 декабря будет отмечаться столетие со дня рождения Александра Исаевича Солженицына.

Дмитрий Быков: И тоже примажутся обязательно.

Михаил Соколов: Но с ним легче, наверное?

Дмитрий Быков: Нет, гораздо труднее. Солженицын такое взрывчатое вещество, что очень многое из сказанного в "В круге первом", например, или в "Раковом корпусе", или в "Августе", я думаю, прозвучит гораздо более набатно, чем при его жизни.

Михаил Соколов: Время подходит к концу, нам остается только попрощаться с вами.

А попрощается, наверное, сам Александр Галич, который возвращается к нам, настоящий Галич.

​