Ирина Симаковская: Сегодня весь наш выпуск посвящен русскому следу в театральном Нью-Йорке.

PlayCo показала в Нью-Йорке на офф-Бродвее спектакль "Трудновоспитуемая", посвященный Анне Политковской. Странно обнаружить в Нью-Йорке такой спектакль: где Нью-Йорк – а где Политковская, где чеченская война, да и вся Россия? Еще удивительнее было прочитать фамилию автора: Стефано Массини (Stefano Massini). Да, итальянец. Без пяти минут художественный руководитель Миланского Пикколо театра (Piccolo Teatro) – театра великого Джорджо Стрелера – и автор пьесы о братьях Лиманах в Национальном театре в Лондоне. Что он знал о Политковской, что подвигло его на написание пьесы о ней? Оказалось, он читал тексты Политковской, переведенные на итальянский и английский языки. И думал так: чего добивались ее убийцы? Забвения? Мол, убили, похоронили – забыли. Но мы должны сделать так, чтобы не забыли. Мы должны помнить. На итальянском дворе царил тогда Берлускони, итальянская пресса тоже была под ударом, как и русская. И Массини решил написать пьесу. Странную пьесу, “трудную”, как сам Массини о ней отзывался.

В Италии, где она была впервые поставлена (а сейчас она поставлена по всей Европе и переведена на все европейские языки), ее играли двое – мужчина и женщина. В Нью-Йорке – трое, три актрисы. Видно, пьеса так написана, что ее можно разложить на сколько хочешь голосов. На небольшой сцене – несколько рядов пурпурных с золотом стульев, лицом к ним – стол с микрофоном для пресс-конференции, российский и чеченский флаги, портрет Путина на стене. Передвигая стулья и меняя тем самым место событий, три прекрасные актрисы представляют то, что Массини нашел в статьях Политковской: ужасы войны, нравы Чечни и ее правителей, нравы российских военных и их правителей, взрывы в Грозном, Беслан, "Норд-Ост". И портрет Анны – в самом конце – посмотрите, вот о ком мы вам рассказывали. И американцы в зале плачут. Так просто, точно и с большим вкусом сделан этот спектакль. Большая редкость на офф-Бродвее. Спасибо Ли Сандэй Эвенс (Lee Sunday Evans) – режиссеру спектакля. Женская режиссура уверенно выбирается на поверхность в американском театре.

Александр Генис: Я имею честь сотрудничать с "Новой газетой" уже 15 лет. Когда я последний раз был в Москве пять лет назад, главный редактор газеты Муратов показал мне мемориальную доску на здании редакции. Она очень изящная, элегантная и тонко сделана. Но меня поразило, там всегда лежит свежая красная роза. В тот раз была середина декабря. Другими словами, Политковскую не забыли.

В этом пафос спектакля. Он о свободе слова, о том, чего эта свобода стоит. Причем, не только русским, ибо сегодня свобода слова находится под угрозой. Авторы этого представления говорят, что в эпоху, когда американский президент называет журналистов "врагами народа", их спектакль имеет значение не только для российских диссидентов, которые платят кровью за правду.

Нью-Йоркский театральный обозреватель написал, что в спектакле повсюду видна тень Брехта. Вы ее заметили?

Ирина Симаковская: Безусловно, это брехтовский театр и с политической точки зрения, и с точки зрения техники театра. В нем все реплики идут в публику, в нем нет общения героев между собой. Конечно, Брехт. Только он говорил о политических событиях так, как никто другой не умел.

(Звуковая цитата)

Александр Генис: Что еще вы видели интересного?

​Ирина Симаковская: Продолжая прогулку по маленьким театрам Нью-Йорка, я набрела на спектакль “Тарара Бум” (Tarara Boom). Нетрудно догадаться, что речь идет о “Трех сестрах” Антона Павловича. Тарарабумбия – наше все, особенно после знаменитого спектакля Дмитрия Крымова так и названного – “Тарарабумбия”. Поставил его совсем юный нью-йоркский театр Крэш (Crash Theater Company), чья творческая биография началась с русской театральной программы Гарвардского университета, совместной со Школой-студией МХТ (МХАТ, как раньше его называли). Все участники спектакля стажировались в МХТ, где их учителями были Золотовицкий, Сигалова, Земцов и Бочарниковс. Со дня окончания прошло 5 лет, выпускники основали свой собственный театр и теперь вот поставили свой первый спектакль, для которого выбрали что? Конечно, Чехова. Основатели театра Билли Келдер (Billy Calder) и Реббека Стримайтис (Rebbeca Strimaitis) наверняка обсуждали идею создания собственного театра в каком-нибудь своем американском “Славянском базаре” и постановили начать с “Трех сестер”. Учеба в МХТ не прошла даром.

Теперь о самом спектакле, исключительно поразившем меня. Это – облегченный вариант “Трех сестер”, но облегченный только за счет текста и оформления, но ни в коем случае не за счет эмоций и смысла. Скромная декорация – комната, обозначенная деревянными рейками, ковер. (Сам зал, в котором играли спектакль, находится на четвертом этаже без лифта в доме нью-йоркского района Трайбека.) В начале комнату собирают, в конце спектакля разбирают. Режиссировали все сами и скопом: придумали играть Наташу всеми участниками по очереди, всякий раз вскрикивать хором “в Москву” – для пущего акцента петь по ходу (поскольку в труппе есть талантливый музыкант и сочинитель Элайжа Го (Elijah Guo). Концепт коллективной режиссуры всегда вызывает опасения. Отсюда, собственно говоря, и мое удивление: все не так, как я люблю. Но должна признать, что тут все работает. Все – живые, утонченные и слабые, даже сильная Ольга (Rebbeca Strimaitis). Пьеса о том, что из ничего не выйдет ничего, как ни старайся об этом кричать. Надо делать, а не говорить. Всех жалко. Не скучно ни секунды. И такая это радость, когда видишь на офф-офф-Бродвее не ходячие статуи, а живых людей! МХТ ли тому виной или просто они талантливые и тонко чувствуют природу театра, неважно. Удачи им!

Александр Генис: Когда за Чехова берутся молодые, тем более уже в нашем XXI веке, мне всегда кажется, что они пытаются найти в глубокой психологии чеховского театра абсурдную линию, черный юмор, там, где можно смеяться. Поэтому мне кажется этот поиск аттракциона, над которым издевались еще Ильф и Петров, когда описывали театр Мейерхольда, продуктивным направлением. Театр абсурда содержится в Чехове, он просто скрыт в нем, раскрыть его – благодарная задача для театра.

Ирина Симаковская: Недавно Дмитрий Быков назвал Чехова первым абсурдистом, я с ним тоже совершенно согласна.

Александр Генис: Я тоже, тем более что об этом написано в нашей книжке “Родная речь”, которая впервые вышла почти 30 лет назад. Чеховский абсурд напоминает Беккета, но без скандала. Это – волк в овечьей шкуре, которым и является в своем театре Чехов.

(Звуковая цитата)

Ирина Симаковская: В Нью-Йорке гастролировал израильский театр Гешер, основателем которого является Евгений Арье, человек московский...

Александр Генис: Я его хорошо знаю. Он вызывает у меня полный восторг, Арье сумел в Израиле построить отличный театр. Он называется в переводе "Мост". Арье действительно сумел соорудить мост между русской и израильской культурой, перевести российскую театральную традицию на иврит, что уже совсем невероятно.

Ирина Симаковская: Да, небывалый случай, когда иностранец основывает свой театр, этот театр пользуется огромным успехом.

Александр Генис: Сначала там играли по-русски, а теперь только на иврите.

Ирина Симаковская: Огромная заслуга Арье, я его за это бесконечно уважаю.

На этот раз израильский театр Гешер играл в Нью-Йорке два спектакля – “Диббук” и “В туннеле”. “Диббук" – это классика Семена Ан-ского. Театр Гешер переписал пьесу на современный лад для того, чтобы она была понятна сегодняшнему зрителю. Переработал ее Рои Хен, замечательный драматург, который работает с театром Гешер много лет. “Диббук” прекрасен многим, но в особенности хороша сценография Семена Пастуха.

А вот о пьесе “В туннеле” хотелось бы поговорить особо. Фильм “Ничья земля” Даниса Тановича (Danis Tanovic), по которому Рои Хен (Roee Chen) написал пьесу “В туннеле”, посвящен югославской войне. Рои Хен переписал ее на новый лад: война идет между Израилем и ХАМАСом. В построенном ХАМАСом туннеле, ведущем с арабской территории на еврейскую, встречаются военные – еврейские и арабские. Каждый идет со своей стороны, со своей задачей и верой. Они встречаются как враги. Но оба выхода из туннеля оказываются заваленными в результате взрывов, а туннель заминирован. Солдатам приходится выбирать: то ли перебить друг друга, то ли постараться спастись совместными усилиями. Слово за слово, выясняется, что их многое связывает и что воевать-то им, может, и не стоило.

Все это происходит на нижнем этаже сцены – в тесной, темной, клаустрофобической трубе, и ты прямо физически ощущаешь, как там душно. Над ней, на залитом светом втором этаже сцены происходит безмятежная телевизионная трансляция. Про диету, массаж и маски для лица. Иногда, правда, показывают и новости: выступления лидеров ХАМАСа и Израиля. Политическая сатира – таков жанр этого спектакля. И это относится прежде всего к второму этажу сцены. Все, что там происходит, – карикатурно, прямо по-дефюнесовски комично. В то время как солдаты в этой самой трубе стоят на пороге смерти, государство живет своей жизнью, а правители обеих враждующих сторон думают о том, как эту ситуацию с туннелем использовать с выгодой для себя и своей карьеры.

Театр предлагает зрителям самим выбрать конец спектакля – хороший или плохой. При входе каждый зритель получал карточку и должен был бросить ее в “хорошую” или “плохую” урну. Накануне показа на встрече с публикой драматург Рои Хен шепнул, что плохой финал интереснее. Я, помня завет Хена, бросила свою карточку в “плохую” урну. Люблю, когда интереснее.

Александр Генис: Мне это напоминает гладиаторские сражения.

Ирина Симаковская: Но когда дошло дело до финала спектакля, я вдруг вспомнила, что выбрала плохой конец, и поняла, что страстно хочу конца хорошего. Потому что так сроднилась с этими ребятами в трубе, что не переживу их гибели. Но тут на сцену вышла милая девушка с объявлением, что зрители, к ужасу моему, выбрали плохой конец. И после паузы они приступили к финалу. В театральном смысле плохой конец был и правда хорош, как и весь спектакль, поставленный Ирадом Рубинштейном (Irad Rubinstein). Но уж очень больно было расставаться с героями.

(Звуковая цитата)