Иван Толстой: Я помню, что в моем детстве, лет пятьдесят назад, у нас дома крутилась пластинка с песней Love and Marriage Фрэнка Синатры. Не задумываясь, машинально, все ее тихо себе под нос напевали. Прилипла. И вот теперь наша коллега Марина Ефимова прислала из Америки новую главу своих воспоминаний, так и названную – Love and Marriage.
Love and marriage, love and marriagе
Go together like a horse and carriage.
This I tell you, brother,
You can’t have it one without the other.
Марина Ефимова: В течение трёх последних десятилетий, живя в чужой стране, на склоне лет, когда любовные чувства перестали переливаться через край, как каша в сказке братьев Гримм, и уместились в скромные размеры семейного и дружеского котелка, я поймала себя на горячем интересе к любовным перипетиям моих героев – американцев, о которых я по долгу службы делала передачи для Радио Свобода. Тут меня ждали сюрпризы: супружеская жизнь моих персонажей (а это в основном были люди выдающиеся) часто не укладывалась в общепринятые нормы ни своего времени, ни нашего. Сами эти нормы (в американском понимании) чётко сформулировала в интервью 2006 года журналу "Салон" историк Стефани Кунтц – автор популярной книги "История брака":
"Мы до сих пор – общество индивидуалистов, – говорит она. – У большинства американцев нет круга друзей, нет тесных связей, основанных на родстве душ, которые научили бы нас не упрощать человеческие отношения (в том числе любовные) и смотреть на брак шире, по-европейски. Для нас брак, даже с относительно свободным выходом и входом – терра инкогнита. Правда, сейчас, когда американцы стали вступать в брак не столь юными, уже с долгим опытом сексуальных отношений, мы, возможно, приблизимся к обществам, в которых люди не путают влюблённость (тем более сексуальное влечение) с любовью. Но пока мы кладем все яйца в одну корзину – верной супружеской любви и сексуальной моногамии. И это ведёт к преувеличенной реакции на адюльтеры".
У большинства американцев нет круга друзей, нет тесных связей, основанных на родстве душ, которые научили бы нас не упрощать человеческие отношения
Я иммигрировала в 1978 году. По моим небогатым личным наблюдениям и по рассказам знакомых, мне показалось, что любовная жизнь средних, точнее, среднеобразованных американцев конца 70-х и 80-х годов протекала в гораздо более строгой моральной атмосфере, чем жизнь моего круга в Ленинграде тех лет. Наша приятельница Ксана Б. получила преподавательскую работу в одном из университетов Нью-Йорка. Ксана в свои 28 лет была женщиной редкой прелести: тоненькая, женственная, с лицом неординарной красоты, живая и приветливая. Через некоторое время она призналась, что несколько ошарашена тем, что мужчины на ее факультете абсолютно ее игнорируют: ни улыбки, ни комплимента, ни галантности, ни даже приветливости. Вскоре ей объяснили: если ты замужняя женщина, ты табу. Кокетство, лёгкий флирт (так оживлявшие наши советские будни) здесь оказались аннулированными как форма поведения: они слишком фривольны для консерваторов с пуританскими традициями и слишком унизительны для феминисток с их гордой идеей отмены природных инстинктов. Что касается таких неотменимых чувств, как влюблённость или сладострастие, и таких популярных грехов, как адюльтеры, то они ушли в глубокое подполье (хотя еще в начале 20-го века, как пишет Кунтц в книге "История брака", мужья свободно писали о своих любовных увлечениях в письмах к братьям собственных жён).
Уже в фильме Билли Уайлдера 1960 года "Квартира" (с Джеком Леммоном и Ширли Маклейн) отрицательные персонажи – начальники отделов крупной фирмы – пользуются квартирой безответного мелкого служащего для сокрытия своих адюльтеров. А в 80-е годы в Мичигане наши знакомые американцы – любящая, но неженатая пара – не могли появляться вместе на официальных приёмах в Мичиганском университете, несмотря на то что оба были разведены, потому что университетским сотрудникам можно было приводить на вечера только законных супругов.
В 1990 году в издательстве "Эрмитаж" вышла книга известного социолога Владимира Шляпентоха "Открывая Америку" – сборник его писем в Россию. Шляпентох преподавал в Мичиганском университете в Ист-Лансинге и постоянно имел дело с американскими студентами и с коллегами-преподавателями, так что круг наблюдений у него был широкий. Тут позвольте два слова об этом социологе, чтобы возбудить доверие к нему читателя: Владимир Шляпентох – социолог с чувством юмора. Приведу одну рассказанную им короткую историю: когда его друг – экономист Арон Коценеленбоген – эмигрировал в Америку, Владимир еще жил в Москве, и там же жил их третий друг – академик Аганбегян. И вот из Москвы конца 70-х годов Владимир отправляет такую телеграмму в Америку: "КОЦЕНЕЛЕНБОГЕНУ. АГАНБЕГЯН ЛЕТИТ НЬЮ ДЖЕРСИ. ШЛЯПЕНТОХ". Служащая на почте, прочтя текст, вернула бланк и сказала: "Мы шифровок не принимаем".
В книге "Открывая Америку" Шляпентох описывает массу аспектов американской жизни, в том числе и по сегодняшней теме – в главе "Американка и русская":
Но что касается верности в браке, то тут следует иметь в виду поразительную честность «средних» американцев
"По моим наблюдениям, в американке рациональное начало намного сильнее эмоционального. Я бы объяснил это двумя факторами: с одной стороны – поразительное, по нашим стандартам, чувство собственного достоинства, с другой стороны – твёрдая ориентация на мужа. Женщина прежде всего озабочена тем, чтобы не быть униженной в отношениях с мужчинами. Самозабвение жертвенности ей почти полностью чуждо (как и вообще оно чуждо американскому духу). Но что касается верности в браке, то тут следует иметь в виду поразительную честность "средних" американцев – правда, не в сфере бизнеса. Обман в любви кажется им непростительным предательством. Когда я сказал, что сцена адюльтера в фильме "Москва слезам не верит" оценивается в российской столице без тени морального негодования, знакомые американки категорически мне не поверили. Если американка замужем, она, как правило, абсолютно предана мужу".
У меня самой был довольно неприятный случай в этом убедиться. Через несколько месяцев после прибытия в Америку, в Энн-Арборе, мы с мужем попали на университетский неофициальный приём. Ко мне подсел пожилой профессор и стал расспрашивать о процессе эмиграции в Советском Союзе. Я старалась сказать что-нибудь вразумительное на своём ломаном английском. Минут, я думаю, через десять к нам подошла решительная дама, взяла моего собеседника за руку, а мне сказала недовольным тоном: You are occupying my husband for too long, буквально: "Вы оккупировали моего мужа слишком надолго". Я была ошарашена и хотела сказать какую-нибудь грубость, например: "Почему это я оккупировала вашего мужа, может быть, это он меня оккупировал", но сформулировать грубость по-английски мне было не по силам, поэтому я выудила из своего словарного запаса какие-то извинения, а провинившийся профессор торопливо и виновато ушёл с женой. Прямолинейность дамы меня поразила. Даже если это была непонятая мной шутка, то характерно, что жена адресовала свою, пусть шутливую, претензию мне, а не собственному супругу. Как пишет Шляпентох – "твердая ориентация на мужа". Всю эту сцену видела другая гостья – немка, жена профессора из Германии. Когда решительная профессорша увела мужа за руку, немка покачала головой и шепнула мне: Only in America! (Только в Америке).
Разумеется, многие американцы успешно обходили и обходят общепринятые моральные запреты. Наш первый американский друг и работодатель Карл Проффер был профессором и женатым человеком, а его будущая (вторая) жена Эллендея была его студенткой, и они вполне сумели договориться, хотя уже и тогда шуры-муры преподавателя со студенткой могли при неудачном стечении обстоятельств квалифицироваться как сексуальное домогательство и положить конец карьере.
Словом, Америка не так проста. Кроме того, даже и в более пуританские времена то, что не было позволено быку, было позволено Юпитеру. И первым Юпитером, о неординарной любовной жизни которого я узнала, был Франклин Делано Рузвельт. Великий американский государственный деятель жил в довольно близком соответствии с формулой Демосфена: "У нас есть гетеры для упоения и восторга, наложницы – для удовлетворения ежедневных нужд, и жёны – для того, чтобы рожать нам законных детей и быть нашими лояльными домоправительницами".
Подозреваю, что многие, вспомнив внешность Элеоноры Рузвельт, подумают про себя, что Франклина Рузвельта можно понять. Между тем посмотрите как-нибудь фотографии 16-, 20-, 25-летней Элеоноры – большеглазой, миловидной, с копной роскошных каштановых волос. Она была очаровательна, начитанна, серьёзна (я бы сказала: слишком серьёзна для счастливого брака), она уже в 20 лет была человеком с глубокими чувствами, и это она подвигла юношу Франклина на служение великим целям. И 22-летний Рузвельт – самый завидный и популярный жених в Нью-Йорке – выбрал в жёны именно её, не считаясь с протестами своей требовательной матери.
Роман на стороне начался в 1916 году, после 11 лет брака с Элеонорой, уже родившей ему пятерых детей. Рузвельту было 34 года, он служил в Военно-морском министерстве и был звездой столичного общества. Нарушив седьмую заповедь – "Не прелюбодействуй", Франклин два года не нарушал другой "заповеди", которую вашингтонские шутники называли одиннадцатой – "Не попадайся". В 1918 году, после вступления Соединенных Штатов в войну, он уехал в Европу инспектировать американские войска, писал оттуда нежные письма жене (типа "люблю, скучаю"), а в конце путешествия заболел гриппом "испанка". Его привезли в Нью-Йорк без сознания и снесли по трапу на носилках. Дома (в пригородном имении на Гудзоне с шутливым названием Гайд-Парк) Элеонора, разбирая его багаж, обнаружила пачку писем от красавицы Люси Мерсер, которая несколько лет назад работала у нее секретарём. Содержание писем не оставляло сомнений – любовь была там, с Люси Мерсер.
Реакция Элеоноры была, в общем, такой, как у большинства наивных обманутых жён: "Земля ушла из-под ног". Но ее положение показалось ей особенно унизительным, когда она поняла, что роман Франклина с Люси если и не одобрял, то покрывал весь круг их вашингтонских знакомых. Биограф пишет: "У Элеоноры было чувство, что муж не только предал ее, но и сделал посмешищем".
В Элеоноре Рузвельт, как во многих тогдашних женщинах её класса, соединялись знания и опыт духовных отношений между мужчиной и женщиной (почерпнутых в основном из книг) с полным невежеством в сфере отношений плотских. Она росла в убеждении, что для женщин секс – просто их плата за любовь и что замужняя женщина должна терпеть секс – ради мужа. (К слову сказать: по статистике, собранной в Америке самыми солидными исследователями в 2013 году, физическое наслаждение от секса получает только 29% женщин. Невелик прогресс.) Во времена Рузвельтов противозачаточные средства были запрещены, хотя более практичные и опытные женщины умудрялись избегать беременности. Но самым распространенным противозачаточным средством было воздержание. По свидетельству дочери Рузвельтов Анны, мать признавалась ей, что после рождения пятого ребёнка она почти полностью отказалась от выполнения супружеского долга, так что 34-летний тогда Франклин Рузвельт оказался в довольно невыносимой ситуации.
После обнаружения Элеонорой злосчастных любовных писем состоялся семейный совет – "в гостиной, пишет биограф, уставленной тёмной массивной мебелью, символизирующей прочность и незыблемость уклада Рузвельтов". Элеонора предложила мужу свободу – развод. Но мать будущего президента (пришедшая от идеи развода с Элеонорой в еще больший ужас, чем когда-то от идеи женитьбы на ней) сказала сыну, что если он будет настаивать на разводе, то это приведет, во-первых, к концу его политической карьеры, а во-вторых, она сама лишит его не только привычной финансовой помощи, но и наследства. Рузвельт не настаивал.
Как бы мы ни относились к браку: как к святому таинству или таинству романтической любви, нас подводит и религия, и романтика, и неминуемо ждёт разочарование
Дальше начинаются догадки историков и биографов о том, что думал и чувствовал будущий великий президент. Биограф Персико пишет в книге "Франклин и Люси": "Рузвельту пришлось выбирать: или свобода, но за ужасно высокую плату, или комфортабельная тюрьма общепринятого". Но я не думаю, что в случае с Рузвельтом применимы такие простые психологические варианты – для этого он был слишком грандиозной личностью. Во-первых, вряд ли он боялся, что обожавшая его мать будет к нему так безжалостна, а во-вторых, его не так легко было загнать в "тюрьму общепринятого". Мне кажется, что ко всей тогдашней ситуации сам Рузвельт не относился с такой трагической серьёзностью, как жена и мать. Много позже всплыли характерные детали: например, еще до того, как Элеонора нашла письма, Франклин сказал Люси Мерсер, что никогда не сможет на ней жениться, потому что Элеонора не даст ему развода, то есть заранее поставил на этой идее крест, свалив вину на супругу. Зато он не сообщил Люси, что Элеонора согласилась остаться с ним при одном условии – что он "больше никогда не увидится с этой женщиной". Рузвельт обещал, но переписывался и встречался с Люси до самой своей смерти, правда, очень осторожно. И не только с Люси. Франклину Рузвельту, пишут все без исключения биографы, было необходимо общество умных, обаятельных, желанных женщин. И даже полиомиелит не смог этому помешать, не говоря уж об общепринятых моральных запретах.
В 2013 году вышел неожиданный фильм замечательного британского режиссёра Роджера Митчела "Гайд-Парк на Гудзоне" – о жизни Франклина Рузвельта в имении под Нью-Йорком летом 1939 года. В фильме мы видим лидера огромной страны, который работает с министрами, с прессой, с военной элитой, и принимает у себя в имении английскую королевскую чету, прилетевшую просить помощи. При этом – со всей возможной деликатностью, но и с недвусмысленной прямотой в фильме показана любовная и сексуальная активность (чтоб не сказать: ненасытность) полнокровного, полного жизни мужчины. Фильм сделан как воспоминание одной из возлюбленных Рузвельта – его скромной дальней родственницы Маргарет "Дэйзи" Сакли. Сначала она приходит в ужас от греховности всеми уважаемого, великого человека, а потом смиряется, так же как смирились с этим мать Рузвельта, его жена и его помощница Мисси Леханд, преданно любившая своего босса (и разрешавшая ему любить себя) до самой своей ранней смерти. Фильм кончается довольно символическими словами героини за кадром: "Когда моя страна еще могла позволить себе секреты, моим секретом был Франклин Рузвельт". Сейчас, добавим, Америка осталась без секретов.
Совершенно другая история началась после измены мужа для Элеоноры Рузвельт. Биограф Персико пишет в книге "Франклин и Люси": "Несколько месяцев после разоблачения мужа Элеонора худела так, что все начали беспокоиться за её жизнь. После каждой еды ее рвало, от кислоты воспалились дёсны, зубы расшатались и еще больше стали выдаваться вперёд. Когда её фотографировали в этот период, она не могла смотреть в камеру, словно прятала стыд. Все письма Франклина она сожгла – они казались ей полными обмана".
Время лечило её не очень успешно. По свидетельству дочери Анны, мать открыла ей свою обиду через пять лет после случившегося и через год после того, как Рузвельта сразил полиомиелит. Анне было тогда 17 лет. "Мама говорила спокойно, – вспоминала дочь, – но в конце заплакала, чего с ней почти никогда не случалось".
Мне кажется, Элеоноре Рузвельт помогло не время, а одна черта её характера, присущая ей с юности, – способность использовать любой негативный опыт себе во благо, особенно обиду. Когда она училась в колледже, ее не приняли в престижный студенческий клуб. И Элеонора немедленно создала новый клуб, который вскоре стал более знаменит и популярен, чем старый. После измены мужа Элеонора начала новую, отдельную жизнь: отдельный круг друзей, отдельное жильё и отдельная карьера. Роль жены – сначала сенатора, а потом президента – она выполняла в основном на официальных приёмах и перед прессой. Известно, что в дальнейшем у Элеоноры Рузвельт было три любовных связи: одна – сумбурная лесбийская, другая – серьёзная, долгая, с её личным охранником – офицером и спортсменом Эрлом Миллером, а третьей была поздняя любовь к молодому нью-йоркскому врачу Дэвиду Гуревичу. И этому последнему, через 15 лет после смерти Рузвельта, она говорила, что "простила мужу его роман с Люси Мерсер, но не забыла его". И молодой доктор сказал: "Не забыли, значит, не простили". Элеонора не простила и дочери Анне, что та в последний год жизни Франклина привозила к нему в гости овдовевшую к тому времени Люси Мерсер. Он даже умер у неё на руках – словно в пику всем запретам.
Элеонора Рузвельт стала знаменитостью, в каком-то смысле она была даже более популярной и уважаемой во всём мире фигурой, чем сам президент, потому что, в отличие от него, могла себе позволить безупречный идеализм. Её окружили почётом, любовью, благодарностью, наградами... Но иногда кажется, что вся её кипучая альтруистская деятельность родилась из вполне эгоистического чувства самосохранения – из гордого стремления не остаться обиженной, зависимой, "униженной и оскорблённой", а стать независимой и победоносной. Возможно, только в таком качестве она могла остаться с предавшим её мужем. Известно, что Рузвельт после смерти Мисси Леханд сделал попытку сближения с женой. Но Элеонора отказалась.
Невольно вспомнилось, что в одном из романов "Саги о Форсайтах" есть второстепенный персонаж – циничный, но проницательный художник, который, резюмируя свои наблюдения над характерами мужчин и женщин, говорит: "Женщина всегда хочет заполучить душу: мужчины, ребёнка, собаки... А мужчина удовлетворяется скромным желанием заполучить тело". Если понимать это циничное замечание не слишком буквально, то в нём есть доля истины.
Последние 30 лет (!) брака Франклин и Элеонора Рузвельты были соратниками, союзниками, партнёрами, советчиками друг для друга, но больше никогда – мужем и женой. При этом всю жизнь они оставались близкими и дорогими друг другу людьми. Невольно задумаешься: что за загадочная притягательная субстанция остаётся в браке, заключённом по любви, даже тогда, когда любовь из него уходит. Или она не уходит?
В 2008 году вышла книга американского историка Сюзан Сквайр "Обещаний не даю. Противоречивая история института брака". С неожиданной увлекательностью автор пересказывает историю о том, как 500 лет назад, с лёгкой руки религиозного реформатора Мартина Лютера, рухнула тысячелетняя, поддерживаемая церковью идея греховности плоти, а с ней и скучная идея брака как наименьшего зла, необходимого только для продолжения рода и не имеющего никакого отношения к любви. Мартин Лютер, 42-летний монах-девственник, женившись по любви на сбежавшей из монастыря 26-летней цветущей монахине Кэтрин фон Бора, подал такой революционный и заразительный пример, что мир с готовностью принял новую форму супружества, украшенного взаимной любовью, энергичным продолжением рода и верностью.
"Мы начали, – пишет историк Сквайр,– выбирать себе пару по любви. Многие – не по одному разу. И вот сейчас, после пяти веков опыта супружеской моногамии в Европе и двух с половиной в Америке, мы снова впали в сомнение. "Моногамия под вопросом". Как бы мы ни относились к браку: как к святому таинству или таинству романтической любви, нас подводит и религия, и романтика, и неминуемо ждёт разочарование".
Даже советские социологи позволяли себе усомниться в принципе нерушимости супружеской верности. "Социальные процессы, начавшиеся после 1953 года, – пишет Шляпентох, – позволили общественности признать, что романтическая модель брака не жизненна или, во всяком случае, не долговечна. Прагматичные социологи, чувствующие социальный заказ (Харчев, Мацковский, Янова), объявили войну любви и создали в 60–70-х годах новую модель брака, переориентированную на духовную и культурную совместимость плюс дети. Харчев даже приводит расчёты, доказывающие, что любовь длится в среднем 4 года 2 месяца и 12 дней".
Точность, как в оперетке: "Прощай, вино, в начале мая,/ А в октябре прощай, любовь". Более щедрые социологи и философы дают супружеской любви 15–20 лет (время взросления детей).
