Александр Генис: Обычно мы рассказываем об открытии новых выставок, но на этот раз мы начнем выпуск “Картинок с выставки” с открытия сразу нового музея. Конечно, в Нью-Йорке их и так хватает. По последнему подсчету – около ста, 32 из них на Манхэттене. Любопытно распределение по популярности. Первая пятерка включает Метрополитен, Музей естественной истории, Музей современного искусства, МОМА, Гуггенхайм и – неожиданность – Музей-авианосец на Гудзоне. Теперь к этой сотне музеев прибавился еще один. Он назвал себе Афишный дом. Этот частный музей возглавила Джулия Найт, что по-прежнему редкость в музейном мире, где всем заправляют мужчины. В эпоху движения Мetoo это всячески подчеркивается. Не случайно и первая выставка музея называется “Ар-нуво и новая женщина”. Посвящена она плакатам замечательного чешского художника и графика Альфонса Мухи (годы жизни 1860–1939).

В его карьере центральную роль сыграла легендарная звезда западного театра Сара Бернар. На рубеже веков, точнее в 1894 году, Альфонс Муха жил в Париже, работал в типографии, где ему сказали, что актриса Сара Бернар нуждается в афише для спектакля “Жисмонда”. Муха эту афишу написал. Директор пришел в возмущение, а Сара Бернар – в восторг, который вскоре разделил весь Париж, а потом и весь мир, включая Америку. Муха жил в Нью-Йорке и покорил его тоже.

На выставке в новом музее более 80 работ Мухи в жанре театральной афиши и рекламного плаката. То и другое отличает виртуозная работа с изобильными деталями. Вместо крупных цветовых пятен и обобщенных силуэтов, которые после Тулуз-Лотрека казались естественным для языка уличной живописи, Муха создавал, так сказать, “затейливые” композиции, которые хочется без конца рассматривать. Создав особый шрифт, он включал его в каждую работу, превращая текст в декоративный фон. Каждая трудоемкая работа, будь то афиша модного спектакля или реклама печенья, превращалась в объект для любования. Муха льстил зрителям и покупателям, перенося их в элегантный мир, сотканный из античных фантазий, языческих богинь и бесконечных узоров, вводящих в транс и уносящих от действительности. Это было искусство сказки, которое так шло царящему в ту эпоху стилю ар-нуво. Альфонс Муха был одним из самых ярких представителей этого направления, которое возвело на пьедестал декоративное искусство. В центре художественного мира Мухи стояла женщина, богиня, муза и модная дама – все в одном флаконе. Следующее поколение сменило такую универсальную даму на строгого юношу ар-деко, но это уже другая история.

Стиль ар-нуво, погибший в окопах Первой мировой войны, авангард считал пошлостью, но сейчас он опять оживает, о чем говорит и выставка Мухи в Нью-Йорке.

Соломон, как вы относитесь к такому искусству?

Соломон Волков: То, что вы сказали о гибели стиля ар-нуво, – это совершенно справедливо. Забвение продолжалось до сравнительно недавнего времени. Потому что я еще помню, когда все созданное в стиле ар-нуво воспринималось как пошлятина, как китч. Даже оформители, дизайнеры, которые предлагали конфеты, печенье, сласти, мороженое, стеснялись работать в стиле ар-нуво, потому что казалось, что этот дизайн выдохся, уже пародиен по сути. Грубо говоря, им казалось, что это искусство не выполняет своей прямой функции: не продает этого товара, который оно должно рекламировать, и отпугивает покупателя.

​Александр Генис: Но со временем это искусство рекламы эры ар-нуво само стало товаром, который хорошо продается. Афиши Мухи стали драгоценным экземпляром для музеев и выставок. Низкий жанр рекламы в исполнении того же Мухи стал произведением искусства. Но это произошло не раньше, чем модернизм сменился постмодернизмом, который вернул ар-нуво в современное искусство.

Соломон Волков: Произошло возвращение ар-нуво, возвращение в чем-то созвучных ар-нуво прерафаэлитов. А ведь считались эти течения образцом пошлости и безвкусия. Между прочим, их и в советских художественных вузах моего времени, то есть, скажем, в 1960–70-е годы, тоже преподавали как образец пошлости.

Александр Генис: Русский конструктивизм оказал огромное влияние на мировое искусство, в том числе на искусство рекламы, на декоративное искусство. Конечно, конструктивизм был прямой противоположностью ар-нуво, конечно, он шел поперек этого стиля. Но в наше время эклектизма все это легко и просто соединяется вместе.

К тому же на ар-нуво и таких вещах, как плакаты Мухи, лежит оттенок той самой бель эпок, по которой все мы тоскуем. Именно поэтому так красиво и нарядно это искусство, именно поэтому мы его любим, что бы ни говорили суровые критики.

Соломон, вы находите русские параллели такому искусству?

​Соломон Волков: Многое было довольно схоже, конечно, не на уровне Мухи, который является фантастическим виртуозом этого жанра. У меня есть дома альбомы, где собраны образцы рекламы конца XIX – начала ХХ века – все приблизительно в этом стиле. Очевидно, это работало, иначе бы так не оформляли ни конфеты, ни платья, ни журналы, ни первые граммофонные пластинки – все, что можно было продать. В том числе, конечно, театральные постановки, оперные спектакли, балеты и так далее. Потом, как вы справедливо сказали, именно русский и советский конструктивизм это дело изгнал поганой метлой. Вообразить себе Маяковского, условно говоря, или Татлина, которые бы восхищались искусством Мухи, совершенно невозможно.

Александр Генис: А вот Билибина я могу себе представить, как и всех "мирискусников". Интересно, что Мухе, конечно, подражали, и он был доволен подражаниями, более того, на этой выставке представлен собранный им каталог своих приемов для того, чтобы научить других. Потому что он хотел избавиться от этого бремени, поскольку он был страшно востребован, он хотел, чтобы другие художники пользовались его открытиями, а его оставили в покое. У него были гигантские, грандиозные планы в другой совершенно области, он считал себя прежде всего историческим живописцем.

Соломон Волков: Вот это любопытно и удивительно. Потому что на месте Мухи любой другой, хоть сверхвостребованный художник, все равно держал бы это в абсолютнейшем секрете. Тут что-то не то, я вам скажу.

​Александр Генис: Дело в том, что у него было призвание другого плана – он хотел написать славянскую историю, он хотел написать славянские мифы. Он создал 20 огромных полотен, которые выставляются в Праге. Интересно, что у Мухи было множество почитателей в Нью-Йорке. У него был большой успех, он жил и работал в Нью-Йорке. Об этом стоит вспомнить. Нью-Йорк настолько многогранный, что здесь всего на всех хватает, есть в том числе и богемская составляющая Нью-Йорка. Не забудем, что здесь, в даунтауне жил и трудился сам Дворжак, написавший тут симфонию “Из Нового света”. А сравнительно недавно я открыл, что тут есть Богемский дом – это культурное представительство Чехии, где каждый год проходят потрясающие выставки чешского стекла, знаменитого богемского стекла, а также фестивали чешского авангарда, например, фильмы Веры Хитиловой, и прекрасный ресторан с супом из белых грибов, но это уже другая история.

Соломон, какую роль сыграл ар-нуво в истории музыки?

Соломон Волков: В музыке не существует особого стиля ар-нуво, который был бы точной параллелью стилю живописному, но мы можем сказать, что всю успешную романтическую музыку конца XIX – начала ХХ века, так или иначе ее можно причислить к этому направлению. В русской музыке к стилю ар-нуво мы можем причислить Скрябина, не все, конечно, его сочинения, но многие из них. Композиторов меньшего, может быть, таланта, чем Скрябин, сейчас не так часто о них вспоминают, вроде Ребикова и других людей из этой когорты.

Но в Чехии была одна очень любопытная фигура, которую, мне кажется, можно сопоставить с Мухой. Композитор, о котором я говорю, – Йозеф Сук. Он родился в 1874-м, то есть он моложе Мухи, но умер в 1935-м, ему был всего 61 год. Видите, какие разные жизненные траектории. По смыслу своего творчества он очень близок Мухе – это такая немножко сладковатая, немножко приторная, но в данный момент очень приятная, интересная музыка, которую я, например, слушаю с симпатией.

Александр Генис: Сук был ведь близким родственником Дворжака, он был женат на его дочери.

Соломон Волков: Да. И он очень жену свою любил. Он был вообще-то любимым учеником Дворжака, а не просто его зятем. И у него были замечательные отношения со своей женой, когда она умерла, он страшно горевал и написал самое знаменитое свое сочинение – симфонию под названием "Азраил".

Александр Генис: Ангел смерти.

Соломон Волков: Да, Азраил – это ангел смерти. Очень любопытная фигура, он ангел смерти и в мусульманской, и в иудейской традиции. У него очень двусмысленная роль, не очень понятно, он совсем уж отрицательный, что называется, персонаж в мифологии или же в нем есть что-то странно эротическое.

Александр Генис: Как "Демон" Лермонтова.

Соломон Волков: Лермонтов упоминает именно Азраила, он как раз о нем думал и вспоминал. Это очень лермонтовская романтическая фигура. Есть стихотворение "Азраил" у Цветаевой, тоже очень любопытное, где она его просто прямо именует в конце ангелом любви.

Александр Генис: И Сук, и Цветаева – современники Фрейда: Эрос и Танатос.

Соломон Волков: Абсолютно. Интересно, что изображающие Азраила картинки в стиле ар-нуво создают странное впечатление. Это странная андрогинная фигура – не то мужчина, не то женщина.

Александр Генис: Ангел – бесполое существо по определению.

Соломон Волков: Сук это сочинение, как я уже сказал, посвятил памяти своей горячо любимой жены. Но для меня важнее два чрезвычайно симпатичных опуса Йозефа Сука, которые мы сможем показать нашим слушателям. Первый – "Летняя сказка", симфоническая поэма, сочиненная им в 1908 году, где есть “Песня слепого гусляра”.

Александр Генис: Муха очень интересовался славянской мифологией, пытался ее воссоздать. Практически из ничего, как часто это бывало в эти времена (вспомним Васнецова), создавалась мифологическая история своей страны, своего народа. Именно этим занимался Муха. Этим занимался, конечно, и Сук, потому что этим занимался и его учитель Дворжак. Все это была одна линия романтического национализма. И этот фольклорный дух замечательно передан в этом сочинении.

(Музыка)

​Соломон Волков: Я хотел бы закончить этот разговор другим сочинением Сука. Для меня все-таки главное в творчестве Мухи, а я с симпатией отношусь к его славянскому циклу, все его роскошные, чувственные женщины, которых один раз увидишь и не забудешь. Не многим, между прочим, это удается.

Александр Генис: Женщины Боттичелли, женщины Бёрдслея.

Соломон Волков: Поэтому я выбрал бы из наследия Йозефа Сука замечательную штучку, он написал шесть пьес для фортепиано, одна из них называлась "Песнь о любви". Это все очень милые, симпатичные вещи. Но одна из них, именно эта "Песнь о любви" существует в разного рода переложениях, в том числе в переложении для скрипки с фортепиано.

Александр Генис: Надо сказать, что сам Сук был прекрасным скрипачом, был очень знаменитым в Европе.

Соломон Волков: Он был вторым скрипачом в знаменитом Чешском квартете.

Александр Генис: Который выступал в России в том числе.

Соломон Волков: Тоже интересно, что его внук Йозеф Сук-младший тоже был замечательным скрипачом. Я слышал его, в свой единственный выезд из Советского Союза в 1967 году в Чехословакию, там я много чего увидел такого, что меня на всю жизнь поразило, впервые фильм с участием "Битлз", меня повели в аптеку Кафки…

Александр Генис: То есть это была ваша персональная "пражская весна"?

Соломон Волков: Именно так. Я уже понимал, к чему дело идет. И тогда я там услышал фортепианное трио имени Сука, где скрипачом был Йозеф Сук-младший, – это на меня произвело глубочайшее впечатление. С тех пор я покупал все пластинки Йозефа Сука. Он умер сравнительно недавно, в 2011 году.

Мы завершим разговор о выставке Альфонса Мухи в нью-йоркском новом музее, Музей афиши, вот этой "Песней о любви" в исполнении Леонида Когана.

(Музыка)

​Александр Генис: В этому году весь мир отмечает 500-летие со дня смерти Леонардо да Винчи, самого любимого гения человечества. Нью-Йорку повезло больше, чем многим. Ватикан одолжил музею Метрополитен таинственную незаконченную картину Леонардо “Святой Иероним”. На ней изображен отец церкви, переводчик Библии на латынь, возле пещеры со своим ручным львом. Картина только начата. Прописана лишь голова и шея святого, но именно это дает возможность взглянуть на творческий процесс. Леонардо словно одевает фигуру в кожу и лицо в морщины. Это наглядный акт творения, он создает не чучело, а человека со всеми анатомическими подробностями. В этом есть даже что-то пугающее.

Об этом рассказывала куратор выставки на лекции, которой я был в музее. Кармен Бамбач, автор только что вышедшей 4-томной биографии Леонардо, считает редкой удачей то обстоятельство, что мы можем подсмотреть Леонардо за работой в его мастерской. Но и это не приближает к разгадке картины, которая изображает акт покаяния святого. Он бьет себя камнем в грудь, наказывая за грехи. Многие историки считают, что это автобиографический мотив. В связи с этим приводят историю, нельзя сказать, что она объясняет все, но во всяком случае на кое-что намекает. Дело в том, что молодой Леонардо, который уже стал звездой в родной Флоренции, попал в тюрьму. Несколько недель его держали в камере по обвинению в содомском грехе. При этом гомосексуализм во Флоренции был очень распространен, во всей Европе это называлось “флорентийским искусством”. Почему же надо кого-то сажать в тюрьму? Потому что это было разрешено юношам, молодежи, но не зрелым людям. Какой-то клеветник, видимо, написал донос, и Леонардо попал в тюрьму. Неизвестно, чем бы это кончилось, потому что наказание могло быть страшное – от изгнания до смертной казни. Но его из тюрьмы освободили, видимо, по ходатайству какого-то важного человека, ведь уже тогда Леонардо был гордостью Флоренции, которая не мог позволить себе избавиться от такого художника. Именно в этот период была задумана эта незаконченная картина, которая изображала старца Иеронима в ущербной позе человека, который переживает страшные мучения. Почему – мы не знаем. Все это лишь гипотеза.

Так или иначе, картина производит огромное впечатление. Я пришел в музей в страшный знойный нью-йоркский день, музей был полон, и все молча смотрели на эту картину. Она подсвечивалась в темноте – это было как в церкви... В общем так она и должна смотреться, потому что ничего более великого, чем картины Леонардо, у нас, прямо скажем, нет, выше этого искусство не пошло. Куратора Бамбач, которая 24 года работала над четырехтомной монографией о Леонардо, спросили: почему столько незаконченных картин у Леонардо да Винчи? Она ответила так: есть только одно объяснение – он считал, что рука никогда не достигнет совершенства глаза. Мы видим гораздо больше, чем мы можем написать, чем мы можем нарисовать. И именно к этому он стремился. Вот эти муки совершенства не давали Леонардо закончить картину, в том числе и эту.

Соломон, вы тоже принадлежите к культу Леонардо?

Соломон Волков: Как можно избежать этого? Конечно, это знаковая фигура общечеловеческой мировой культуры, в том ряду, где находятся Данте, Шекспир, Бетховен.

Александр Генис: Как легко вы распоряжаетесь их славой. А наш друг и бывший начальник Гендлер однажды мне сказал по этому поводу: "Твой Леонардо хуже Микки Мауса, потому что каждый дурак изображает Мону Лизу, пририсовывая ей усы. Это объект массовой культуры, это поп-культура…”

Соломон Волков: Я недавно перечитывал стихи Вознесенского по другому поводу, что называется, наткнулся на очень забавное объяснение улыбки Моны Лизы. Перескажу своими словами: это портняжка, который прикусил иголки во рту. Похоже, что-то есть такое в этом поджатии губ.

Александр Генис: Когда я стоял в очереди на эту самую лекцию, а очередь была огромная, на весь музей, то кто-то пустил слух, что дух Леонардо явится на эту выставку. Я сказал: Леонардо не придет, но Дэн Браун может. Очередь грохнула, потому что Дэна Брауна, конечно, знают все. Каждый пытается открыть секрет Леонардо. Гениальность его кажется нам особенно разительной, потому что он работал в самых разных сферах человеческой деятельности. Я недавно был в Тель-Авиве, где была выставка изобретений Леонардо да Винчи. Мастера по его рисункам построили настоящие макеты, которые должны были показать его изобретения в дереве и в металле. Это и летательные аппараты, это и водолазный костюм, это велосипед, особый винт, короче говоря, все, что он придумал. Я тогда подумал, что все его изобретения ни к чему не привели, они были слишком рано придуманы и не вошли в человеческую историю, ничего ей не дали. Кроме живописи, хотя сам-то он себя считал в первую очередь изобретателем. Это отразилось на его карьере, он мог гораздо больше бы написать, если бы не занимался всякими изобретениями, особенно военными.

Соломон Волков: Но вы знаете, он бы тогда не был, может быть, тем великим Леонардо, если бы он не занимался изобретениями. Себя он считал скорее философом культуры, ученым. Вот этот замечательный ренессансный тип. Что меня так привлекает и поражает в этих титанах Возрождения, ведь это – центральный период в истории человеческой культуры…

Александр Генис: 1500 год. Я бы оставил один этот год, чтобы он нас представлял перед вечностью.

Соломон Волков: Потому что те люди совершили немыслимое. Они после Средневековья, которое тогда казалось, конечно, полным царством темноты, суеверий, чего угодно, они вернули всю ушедшую под воду, как бы исчезнувшую античность, они ее вернули в современность и этим проложили путь всей дальнейшей человеческой культуре. Вспомните, в Советском Союзе очень любили как раз указывать на мастеров Возрождения как на такой образец…

Александр Генис: ... атеизма и гуманизма.

Соломон Волков: Именно. Из них делали каких-то прогрессивных деятелей. На самом деле, как сейчас я понимаю, когда в это дело немножко углубляюсь, они ведь вернули очень многое из мистики, из эзотерических учений, из оккультных наук. Это был невероятный, уже с тех пор неповторимый сплав нового и старого, причем старого предельно разнообразного, от которого голова кругом идет.

Александр Генис: Для меня ренессанс – это баланс Афин и Иерусалима, когда рациональное и иррациональное соединилось в гармоническое целое. Имя этому целому – Леонардо да Винчи.

Вы говорили о его разнообразии, не все знают, что Леонардо да Винчи еще писал и музыку, более того, он был очень известен и популярен как музыкант, у него был прекрасный голос, он великолепно пел. Когда Леонардо перебрался в Милан, то частью его резюме была умение развлекать двор прекрасным пением и игрой на флейте и лире. Сохранилось несколько опусов, которые приписываются Леонардо. И мы можем послушать ту музыку, которую то ли писал, то ли мог бы написать Леонардо да Винчи.

(Музыка)