Марьяна Торочешникова: Сухая статистика: в 2018 году 23 518 женщин в России признаны потерпевшими от преступлений, сопряженных с насильственными действиями в отношении члена семьи. Больше половины из них пострадали от рук супруга. Российские женщины признаны одними из самых незащищенных в мире. В России нет специального закона о профилактике или противодействии домашнему насилию. В стране нет специального закона, предусматривающего ответственность за насилие на рабочем месте. В Уголовном кодексе нет ответственности за изнасилование работодателем.
В апреле этого года профильный Комитет ООН признал, что была дискриминирована Шема Тимагова из Чечни: ее историю мы рассказывали в прошлом выпуске программы. А в июле 2019 года Европейский суд по правам человека вынес решение по жалобе "Володина против России" и обязал российских чиновников выплатить компенсацию жительнице Ульяновска, которая долго не могла добиться возбуждения уголовного дела против домашнего агрессора, несмотря на то что он ее избивал, похищал и угрожал убить. Валерия Володина была вынуждена покинуть страну. А теперь Ирина Маслова из Подмосковья также пытается возбудить дело против избившего ее бывшего молодого человека.
Ирина Маслова: Первые месяцы все было идеально, как в сказке, я вообще его воспринимала как очень галантного джентльмена.
Корреспондент: Ирина и Савелий дружили с детства, а два года назад начали встречаться и жить вместе.
Ирина Маслова: Через полгода, когда он выпивал, он мог грубо меня назвать, схватить за руку, упрекать в чем-то, швырнуть вещь.
Корреспондент: Тогда молодые люди расстались, но через полгода сошлись вновь. Ира надеялась, что Савелий изменился, но она ошибалась. Очередная ссора закончилась избиением.
Он начал меня избивать, у меня из носа текла кровь, а под конец и изо рта тоже: он брал руку, засовывал мне в рот и растягивал
Ирина Маслова: Он прибегает уже с бешеными глазами и начинает за ноги стаскивать меня с кровати. Я говорю: "Что ты делаешь?" А он ко мне наклоняется и рукой на меня замахивается. И дальше он уже просто начал меня избивать, пинать, у меня из носа текла кровь, а под конец и изо рта тоже: он просто брал руку, засовывал мне в рот и растягивал.
Корреспондент: В какой-то момент Савелий пришел в себя и стал просить у Ирины прощения. Девушка смогла дотянуться до телефона, позвонить в полицию и выбежать из дома. Она спряталась за машиной у подъезда и ждала, когда Савелий уйдет. Полицейские приехали только через полчаса. Они взяли у Ирины показания и посоветовали ехать в больницу снимать побои.
Ирина Маслова: На следующее утро я пошла туда с этой справкой, и участковый сказал: "Мне не нужна эта ваша справка, и вообще, ждите, вас вызовет какой-нибудь участковый дня через три, когда дойдет до ваших бумажек". Я говорю: "Я хочу, чтобы с человеком поговорили, оштрафовали, потому что это ненормально – так избивать. Что, я должна все это оставить, как есть?" Он отвечает: "Ты ничего не докажешь. Как ты докажешь, что он тебя избил?" Я говорю: "У меня есть переписка, фотографии. Я же не сама себя побила. И там не один синяк, там и челюсть, и глаз, и голова, и руки". Он говорит: "Чтобы что-то доказать, нужно привести двух свидетелей, которые присутствовали при твоем избиении". Я говорю: "Мы живем вдвоем – какие два свидетеля? И это ночь…" А он: "Это никого не волнует".
Корреспондент: Тогда Маслова отнесла заявление о возбуждении уголовного дела не участковому, а в дежурную часть. Там ей впервые дали документ, подтверждающий, что девушка действительно обращалась в полицию с заявлением о побоях, и отправили на судмедэкспертизу. С момента обращения прошло больше недели, результатов экспертизы пока нет, на допрос Ирину также еще не вызывали.
Марьяна Торочешникова: Сегодня в Страсбурге дожидаются рассмотрения жалобы по меньшей мере ста россиянок. Вынеся решение по делу Валерии Володиной, суд указал, что российские власти до сих пор не разработали механизмов противодействия домашнему насилию и не готовы признать серьезность проблемы.
Екатерина Бахренькова: Гендерные установки в обществе таковы, что у мужчин есть некое право женщину проучить, научить, заставить подчиняться, и нередко это перетекает в убийство. И опять женщина оказывается виновата в том, что случилось: якобы она постоянно провоцировала мужчину, возбуждала его ревность. Дается месседж: в таких обстоятельствах это как бы можно понять.
Марьяна Торочешникова: Юрист Екатерина Бахренькова – одна из основательниц проекта "Нет фемициду". Его участницы размещают в открытых источниках, чаще всего в прессе, информацию об убийствах женщин в России.
Екатерина Бахренькова: Фемицидом называется систематическое убийство мужчинами женщин по признаку гендера. Здесь важен мотив – проявление властных отношений. Случайное убийство или случай, когда, например, мужчина не знает, что он убивает женщину, можно не считать фемицидом. В фемициде важно, что это мотив ненависти, чувства собственности в отношении женщин, который толкает мужчину на то, чтобы совершить насилие и в конечном счете убить. Большинство женщин убивают интимные партнеры, мужья, родственники: убивают за отказ от вступления в интимную связь, за попытку уйти из отношений, из семьи. Практически все убийства, убийцей в которых является интимный партнер женщины, это фемицид. У меня лично, например, не было представления о том, что это постоянные, системные, ежедневно происходящие вещи, но просто они не попадают в федеральную прессу и в поле нашего зрения. А этот проект показывает, что это происходит ежедневно.
Марьяна Торочешникова: По данным проекта "Нет фемициду", с начала года и по 9 августа в России были убиты 715 женщин. И это только по данным из открытых источников! Это значит – несколько убийств в день.
Алексей Паршин: Необходимо изменять законодательство в сторону профилактики домашнего насилия, ведь мы видим последствия, и они ужасны. Это и дело Хачатурян, и масса других дел. Либо там жертв убивают, либо жертва обороняется, она может нанести агрессору тяжкие и даже смертельные увечья, и все это все равно приводит к тому, что кто-то садится в тюрьму.
Марьяна Торочешникова: Адвокат Алексей Паршин защищает Ангелину Хачатурян – одну из трех сестер, которых теперь обвиняют в убийстве собственного отца в июле прошлого года.
Алексей Паршин: Они жили в состоянии перманентного страха, эксперты обнаружили у них длительную психотравмирующую ситуацию. У всех троих на фоне этого развились психические расстройства, и сейчас им еще предстоит лечение.
Марьяна Торочешникова: Но разве это повод убивать?
Ситуация домашнего насилия – это непрекращающееся преступление, она длится, длится, длится и длится
Алексей Паршин: Ситуация домашнего насилия – это непрекращающееся преступление, она длится, длится, длится и длится. И в момент, когда их отец отвлекся или уснул, он не прекратил преступление: он проснется и возобновит его. И вот девочки жили в этом аду. Там ведь было не только сексуальное насилие, оно сопровождалось постоянными унижениями, физическим воздействием. Допустим, в тот день он их брызгал из газового баллончика, и старшая девочка начала задыхаться, потеряла сознание. Была уже очевидна угроза жизни. Девочки с самого начала говорили: "Мы не хотели его убивать, мы хотели его остановить". Была угроза жизни, угроза здоровью, они ее воспринимали как реальную, и эксперты это подтверждают.
Фактически девочки просто выбрали момент, чтобы начать сопротивление. Ведь никто не будет бросаться на агрессора, вызывать его на бой: давай биться на равных. Ну, как можно мужика весом в 140 килограммов сравнить с девочками? Но они не напали с целью убить, они напали с целью наконец-то прекратить издевательства. Установлено, что были истязания, и они носили длительный характер. Установлено, что они к тому моменту, 27 июля 2018 года, подошли уже с психическим ущербом здоровью, с заболеваниями, то есть он их довел уже до такого состояния, когда они просто перманентно его боялись.
Но ведь там говорят, что они группой лиц по предварительному сговору подготовили убийство! Это может иметь значение при превышении пределов необходимой обороны, но для этого надо установить, что необходимая оборона была. Эксперты четко говорят, что девочки уже не видели другого выхода. Бежать им было некуда и не на что, они полностью зависели от отца. Обращаться к родственникам было бесполезно: они и так знали, что там творится. Но обращаться в правоохранительные органы девочки тоже не могли, потому что много раз на их глазах, когда другие люди обращались с заявлениями, эти заявления потом приносились Михаилу, рвались у него на глазах и выносились отказные постановления. Они рассказывали о двух случаях, когда он угрожал оружием сотрудникам полиции. Что же делать? Только самим. Вот они сами что могли, то и сделали. Там говорят: вот они готовились… Но на самом деле, конечно же, нет, у них это получилось достаточно спонтанно. Но к тому моменту они уже были доведены до отчаяния.
В свое время узники концлагеря Собибор группой лиц по предварительному сговору, воспользовавшись ситуацией, оказали сопротивление своим истязателям, охранникам: убили их. Кому-нибудь приходит в голову судить их за это?
Марьяна Торочешникова: Но охранники же не были их родными отцами…
Алексей Паршин: Конструкция "дети – отец" здесь вообще не работает. В тот момент, когда он начал совершать преступления, когда пошел инцест, когда он начал их избивать, это уже не дочки и отец. Это конструкция – "жертва и насильник": преступник с одной стороны, жертва с другой. Это неправильная конструкция: "дочки убили отца". Правильная конструкция: "жертвы оказали сопротивление насильнику". Это было не воспитание, а рабство, где рабынями были дети: они его обслуживали, стирали, готовили, все делали, а он при этом их избивал, насиловал, издевался. Мы же не отрицаем, что они это сделали, мы говорим – зачем. Право на необходимую оборону гарантировано Конституцией и Кодексом, и они им воспользовались.
Марьяна Торочешникова: Вот сейчас это признают обороной – и все, девицы и жены, как начнут обороняться, как начнется резня…
Алексей Паршин: Это все сказки для первоклассников, для запугивания и манипуляции публикой. Рассказывать людям, что им нельзя защищаться, это верх цинизма, и к тому же это противозаконно. Законом предусмотрена возможность защищать свою жизнь и здоровье.
Марьяна Торочешникова: После историй сестер Хачатурян, Маргариты Грачевой, Шемы Тимаговой, Валерии Володиной и десятков других подобных, после решения профильного Комитета ООН и ЕСПЧ российские чиновники наконец встрепенулись и заявили, что готовы пересмотреть законодательство и внести в него необходимые для борьбы с домашним насилием изменения. Кстати, начиная с 90-х годов прошлого века в России было разработано более 40 проектов законов о профилактике или противодействии домашнему насилию, но ни один из них не был рассмотрен в Думе хотя бы даже в одном чтении.
Алена Попова, автор одного из таких законопроектов, на протяжении многих лет пытается добиться принятия в России закона о профилактике семейно-бытового насилия.
Алена Попова: Мы боимся, что его вынесут на чтения, а дальше будут кастрировать. Могут вынести оттуда все самое нужное, как вот этот закон о профилактике преступлений – он хорошо написан, но абсолютно бесполезен, потому что не работает. Мне страшно: вдруг все захотят просто быть помеченными в соавторах, надеть на себя эту мантию, звезды, погоны, получить за это цветы и аплодисменты, а закон будет фикцией и, может быть, для жертв он будет не просто бесполезен, а для кого-то и вреден. Мы в своей экспертной группе решили, что додавим внесение нашего, а потом, конечно, будем биться за его положения.
У этого закона три важных новации, которые мы просто не дадим оттуда выгрызть, а будут выгрызать – значит, мы начнем грызть. Первое – определение домашнего насилия и все его виды. Всемирная организация здравоохранения дает это: психологическое, экономическое, физическое, сексуальное насилие – это те виды насилия, которые всегда связаны друг с другом, и их надо утвердить. Второе – это охранные ордера. Они у нас двух типов: полицейские и судебные, – и мы против того, чтобы оставили только один тип. У них есть срок действия, они могут быть продлены или отменены. Их может отменить жертва, сказать, – либо их может оспаривать или обжаловать насильник.
Как сейчас действует полиция? Я даже выговорить это не могу – побои сейчас считаются правонарушением: избили тебя клюшкой в доме – это правонарушение. Вот оно произошло, и даже чтобы возбудили дело, требуется от 30 дней. Что у нас получается за это время? Отрубленные руки Риты Грачевой и убитая Алена Верба. А охранный ордер – полиция приехала и тут же тебе его выдала. Вот я беспокоюсь – есть или будет вред здоровью, и я говорю: "Насильник, вот тебе охранный ордер. Значит, быстро пошел на курсы по работе с гневом, изолируешься от жертвы. Остановись, отойди от этой черты". И есть судебный ордер, который может запретить насильнику проживать на одной территории с жертвой, даже если он собственник жилья (без лишения его права собственности).
Третья и тоже очень важная история – это перевод всех дел о домашнем насилии в сферу частно-публичного и публичного обвинения. Жертва пишет заявление – ее защищает государство, и жертва не пишет заявление – ее все равно защищает государство.
Марьяна Торочешникова: Противники принятия в России специального закона о противодействии домашнему насилию или профилактике семейно-бытового насилия чаще всего говорят, что не следует вмешиваться в дела семьи, а уж если произойдет что-то серьезное, тогда достаточно существующих сегодня законов: например, охранные ордера может заменить закон о защите свидетелей и потерпевших. Но, по словам адвоката Мари Давтян, в ситуациях домашнего насилия этот закон не работает.
Если мужчине 40 лет и он живет со своими родителями, избивает их и отбирает пенсию, здесь медицина просто бессильна
Мари Давтян: Мы регулярно обращаемся с заявлениями о необходимости применения данного закона по отношению к нашим потерпевшим. У нас в практике нет ни одного успешного случая. Одна из ситуаций – агрессор избил свою партнершу так, что у нее были переломаны ребра, вывихнута челюсть, сломан нос и прочее, и прочее. Он пишет ей сообщения примерно такого содержания: "Я отрежу голову тебе и твоему ребенку". По данному факту возбуждено уголовное дело, но он находится на свободе и его никто никак не ограничивает. Мы говорим: "Пожалуйста, примените закон о защите потерпевших" – но получаем постановление об отказе, в котором указано, что данная ситуация не является угрожающей для жизни и здоровья этой женщины. И сотрудники полиции говорят, что "этот закон выдуман не для вас, не для этих семейных разборок".
Марьяна Торочешникова: Что делать человеку, который прямо сейчас оказался в этой ситуации?
Мари Давтян: Я всегда рекомендую найти ближайший кризисный центр, центр защиты пострадавших, шелтер, убежище или позвонить на всероссийский "телефон доверия". Начинать надо с НКО: сегодня объективно лучше них по этой проблеме не подготовлен никто. И уже оттуда надо строить свой план безопасности – это такая специальная схема, "дорожная карта", которая составляется индивидуально: что делать в ситуации насилия. Большинство специалистов, работающих в НКО и занимающихся проблемой домашнего насилия, помогают пострадавшим как раз составить эту карту. Ну, а потом, уже в зависимости от того, каков план, нужно действовать.
Я никогда не говорю "обязательно обращайтесь в полицию". Я очень осторожна с этой фразой, потому что знаю, насколько неэффективна работа полиции в ситуации домашнего насилия, и тут мое главное правило – не навредить. Вспомним дело Кулаковой, которая убила своего мужа, защищаясь: она написала на него заявление, он пришел от сотрудников полиции и чуть ее не убил, ей пришлось защищаться ножом. И таких историй масса. Поэтому каждый раз, когда потерпевшая обращается, мы сначала взвешиваем плюсы и минусы: насколько реально сейчас обратиться в полицию, насколько это безопасно для женщины. К сожалению, в связи с отсутствием закона мы в этих историях вынуждены, просто как жонглеры, жонглировать какими-то фактами и обстоятельствами, чтобы ни одно яйцо, которым мы жонглируем, не разбилось.
Марьяна Торочешникова: Больше всего и чаще всего говорят о жертвах домашнего насилия – женщинах, также говорят о детях, но практически ничего не говорят о пенсионерах, пожилых родственниках, которые точно так же часто становятся жертвами домашнего насилия. Для них схема выхода из этой ситуации та же самая?
Мари Давтян: По сути – да. С ними, правда, сложнее всего работать. К нам обращаются пожилые женщины и мужчины, пострадавшие от насилия со стороны своих уже выросших детей, и это самая тяжелая категория. Весь ужас в том, что очень часто они не хотят обращаться в полицию. Они пытаются продолжить воспитание уже взрослого человека и надеются его образумить. В действительности, конечно, никто не может его образумить: если мужчине 40 лет и он живет со своими родителями, избивает их и отбирает пенсию, я думаю, здесь медицина просто бессильна. Когда мы предлагаем схему выселения, они очень часто не соглашаются, потому что переживают за своего ребенка, все равно его любят. И здесь в первую очередь нужна работа социальных служб.
Марьяна Торочешникова: Сколько людей в России ежегодно подвергаются домашнему насилию?
Мари Давтян: Я возьму статистику 2016 года, то есть до декриминализации домашнего насилия. Вот официальная статистика МВД – 65 тысяч насильственных преступлений, совершенных в семье. По нашей практике, на десять обращений – в лучшем случае одно уголовное дело, то есть можно приписать еще один ноль. Но весь ужас в том, что (тоже по нашей практике) до сотрудников полиции доходит только одна из десяти женщин: припишите еще один ноль, и вы поймете, сколько примерно случаев домашнего насилия в год у нас происходит.
