Пять недель провисел в центре Боровска баннер "Расстрелянное будущее" с портретами жителей города, ставших жертвами репрессий в советские годы. 3 сентября баннер был сорван неизвестными.

"Это делает мэрия, и уже в третий раз, – уверен художник Владимир Овчинников. – Там представлены 200 портретов репрессированных жителей Боровского района из уголовных дел, которые мне предоставил архив УФСБ по Калужской области. Я заказал баннер за свой счет, чтобы он не выглядел кустарно, и сам разместил его на тыльной стороне воинского мемориала. Там Вечный огонь, списки людей, не вернувшихся с войны, и пустая стена три с половиной метра. Баннер сорвали, просто бросили на землю. А дня за три до этого мне позвонил майор полиции, который ведает порядком в центре города, я уже с ним много раз встречался, он меня четыре раза штрафовал за несанкционированные призывы к власти помнить о репрессиях. Он мне говорит: "Вы знаете, баннер висит или нет?" Я говорю: "По моей информации висит". "Я хочу к вам прийти домой". – "Ну приходите. А что вы хотите?" – "Возьму у вас объяснение, почему этот баннер, как и что". Он так и не пришел, а баннер сорвали".

Владимиру Овчинникову 82 года. Его можно назвать самым известным жителем Боровска. Он превратил город в музей под открытым небом, сделав более ста настенных росписей, и водит экскурсии по местам, где находятся его фрески. "Расстрелянное будущее" – название его книги о жителях Боровска, ставших жертвами репрессий. Еще одну книгу он написал о судьбе своего рода – уральских казаков-промышленников Овчинниковых.

"Мой отец был вольнонаемным шофером при штабе Туркестанского военного округа в Сталинабаде, – рассказывает Владимир Овчинников. – В 1937 году арестовали весь штаб, и его в том числе – по подозрению в содействии, потому что он начальство возил на машине. Якобы троцкистско-анархистская группировка была в этом штабе. Отец сам не видел никакого уголовного дела, подробностей не знал. 18 лет он провел на Колыме, 10 лет по приговору плюс 8 лет вольнонаемным. Его реабилитировали в 1955 году. Я пытался найти его дело, чтобы посмотреть, что собой представляли эти обвинения. Писал во все инстанции, запрашивал, где находится дело. Следы путаются, то в Новосибирске, то Москва отвечает... В конце концов сказали, что дело находится в Душанбе, в Комитете национальной безопасности Таджикистана. Но мне его не дали, выдали только короткую справку.

В моем роду репрессии коснулись не только отца. Деда в 1919 году расстреляли без предъявления каких-либо обвинений по декрету Свердлова о расказачивании. Сказано только два слова: расстрелять как буржуя. А брата моего отца, Владимира, расстреляли в 1932 году. Была кампания по отлову лишенцев. Лишенные избирательного права, чтобы скрыть свой статус, ехали в большие города, где можно было затеряться. Вот он переезжает из города Уральска, откуда вся моя родня. Он и еще 24 таких же, как он, лишенца, оказываются в Москве, живут здесь своего рода коммуной, помогают друг другу устроиться на работу. Его обвиняют в сокрытии лишенства. Начинают рассматривать его биографию и находят, что он воевал на стороне белых в армии Толстого. Когда казаки противостояли чапаевской дивизии, отходили до Гурьева, в Александрове большая часть сдалась Красной армии, только небольшой отряд ушел дальше в Персию. Так вот он был в числе сдавшихся в плен. Их перевезли в Астрахань, в Астрахани быстро амнистировали, он получил полную свободу. Но то, что он воевал на стороне белых, получилось довеском к сокрытию лишенства, и его приговорили к расстрелу. Из этой группы 5 человек, включая его, были приговорены к расстрелу, все уральцы. Вообще семейство Овчинниковых очень большое. Я изучил все ветви этого рода. Каждый второй был репрессирован. Я нашел потомков, знавших про наш род, собрал у них архивные вещи, фотографии, каждый написал воспоминания, получилась целая книга "Вензель О".

В книге "Расстрелянное будущее" Владимир Овчинников рассказывает о волнах политических репрессий, уничтожавших жителей Боровска. Сведения он начал собирать по крупицам, после того как прочитал четырехтомник "Из бездны небытия", книгу памяти жертв политических репрессий в Калужской области.

В ноябре 1918 года крестьяне, доведённые до отчаяния продразвёрсткой, насильственным объединением в коммуны, принудительной мобилизацией в армию и бесчинством комиссаров, подняли восстание против советской власти. При его подавлении были взяты в заложники 92 жителя, 21 повстанец был расстрелян, на 70 наложены крупные штрафы. За уклонение от службы в Красной армии в уезде подверглись наказанию около 850 призывников. За укрывательство дезертиров и недонесение объявлялись кары вплоть до расстрела.

В гонениях на духовенство были репрессированы около ста священнослужителей, из них 12 приговорены к расстрелу, остальные заключены в лагеря, сосланы, лишены избирательных прав.

В период коллективизации раскулачены с лишением свободы и ссылкой 248 зажиточных крестьян, около 75 семей депортированы на поселения в необжитые районы СССР.

На открытых судах рассматривались дела свыше 200 "вредителей-хозяйственников" и других саботажников мероприятий партии и правительства.

В годы Большого террора (1937–1938) репрессированы 190 жителей района, из них 110 расстреляны.

В 1941–1945 годах в армии арестованы и осуждены к лишению свободы "за разговоры" 77 военнослужащих, из них 8 приговорены к высшей мере наказания. В период оккупации за пособничество врагу были осуждены 152 жителя района, из них 25 расстреляны. За принадлежность к семье изменника Родине 42 жительницы района с детьми были сосланы в Красноярский край.

"На людей обрушивались обвинения, и следовала неминуемая расправа. Режим последовательно развивал способность к беспрекословному подчинению, растаптывал людей, заставляя лгать, предавать, завидовать, доносить и ненавидеть. Кому исковеркали судьбы? Понятно: прежде всего, тем, кто не вписывался в координаты тоталитарной системы, у кого было собственное мнение, независимая позиция, кто понимал взаимосвязь между следствием и причинами, умел мыслить и делать выводы, мог нести ответственность за себя и имел чувство самоуважения. Власть безошибочно отбирала их, лишала жизни, свободы и имущества, назвала их врагами народа. Но именно такие – совесть нации, подлинные Ум, Честь и Совесть народа, элита общества", – пишет Владимир Овчинников.

Художник решил добиваться реабилитации всех репрессированных за годы советской власти. И многое ему удалось. По его заявлениям реабилитировали 205 участников крестьянского восстания 1918 года, 12 участников сопротивления изъятию церковных ценностей из Боровск-Пафнутьего монастыря в 1922 году, 1159 жителей Боровского района, лишённых избирательного права (дело рассматривали списком, реабилитировали всех сразу), 15 кулаков и служащих, осуждённых в 1930 году на показательном судебном процессе.

Но несколько тысяч человек до сих пор реабилитировать не удается. В первую очередь это около 900 дезертировавших из Красной армии в 1919–1922 году и около 4000 осужденных "за пособничество оккупантам" в 1941–1943 гг. по всей Калужской области. Дела "изменников" по-прежнему засекречены, есть только краткие справки, и Владимир Овчинников уверен, что многие обвинения сфальсифицированы, тем более что 152 жителя Боровского района, осужденных в те же годы за сходные преступления, реабилитированы.

"Пособников рассматривали среди прочих категорий самыми последними, их реабилитация началась в 2002–2003 году. А в 2004 году вообще отсекли всякую реабилитацию. Осталось энное количество непересмотренных дел, там просто автоматически писали, не вникая: не реабилитировать. А кого осуждали в те годы? В первую очередь, старост деревень и районов. Старосты избирались населением, немцы только штамповали: утвердить избранного народом человека. Они не ставили своих злодеев, а народ выбирал людей, которым доверял. Лучшие из лучших попадали в эти старосты. Когда пришли наши, то забрали поголовно всех старост. По Боровскому району расстреляли 40 человек – это я называю цифру реабилитированных, расстрелянные реабилитированные, а еще сколько там нереабилитированных и по каким причинам? Массу людей расстреляли, лучших из лучших, наиболее добросовестных, наиболее образованных, наиболее толковых. Это преступление НКВД", – говорит Владимир Овчинников

Вот одна из таких историй. Иван Новиков был арестован 26 марта 1942 года НКВД по обвинению в том, что "в период оккупации деревни Сатино дал согласие быть старостой, заставлял жителей деревни очищать дороги для продвижения немецких войск". Особое совещание при НКВД приговорило его к пяти годам ссылки в Красноярский край. Вернувшись из ссылки, Новиков узнал, что от него ушла жена, и повесился.

Владимир Овчинников нашел родственников Ивана Новикова и узнал от них, что тот укрывал от немцев сбитого советского лётчика и двух красноармейцев. Эти же сведения содержатся и в его уголовном деле, однако по заключению прокуратуры Калужской области в 2003 года Новиков был признан осужденным обоснованно и не подлежащим реабилитации.

"Я подал ходатайство о пересмотре этих дел, но меня на эти пересмотры не допускают вообще. "У вас есть допуск секретности?" Я говорю: "Нет". – "Ну до свидания. Подождите за дверью, мы вам свой результат расскажем". Что там происходит, как? Разговариваю с назначенным адвокатом, а она и в руки не брала это уголовное дело, хотя ходатайствует о реабилитации. Она объясняет так, что это формальная функция, то есть дело смотреть необязательно. Я подключал к этому вопросу уполномоченного по правам человека по Калужской области Зельникова, его тоже не пускают на суд по той же причине, что нет допуска секретности. Тогда он оформляет допуск секретности, но на очередном слушании дела опять находят какие-то причины ему не дать присутствовать", – рассказывает Владимир Овчинников.

Первоначально городские власти поддерживали его инициативы. В 2005 году мэр Боровска Александр Егерев, в семье которого тоже были репрессированные, одобрил установку памятника жертвам политических репрессий по эскизу Овчинникова.

"Я делаю эскиз такого памятника, находится место в пределах воинского мемориала. Все нормально, дело идет к установке. Рядом с моим домом выделили участок, такой полигон для изготовления железобетонных элементов. Когда оставалось только залить фундамент, Егерев уходит с поста, нового мэра еще не назначили. Я иду в районную администрацию и получаю отказ – нет и всё, без объяснения причин. Тогда я иду к стенке этого воинского мемориала, и тот эскиз, который нарисовал в объемном виде, делаю на плоскости. Развернул Красную книгу, на левой странице пишу жертв войны, на правой странице – жертв политических репрессий. Статистика получается ужасающая: полное совпадение по численности – жертв войны с нацизмом и жертв коммунизма. Три года эта роспись простояла, а потом пришла в негодность.

У них на бумаге было решение привести стену в прежний вид, но не осмелились тогда закрасить. В 2015 году я сделал мемориал на частном заборе недалеко от моего дома. Сделал там две картины. Одна называлась "Кровавый ноябрь 1918 года", посвященная крестьянам-повстанцам, 21 фамилия расстрелянных. Вторая называлась "По ком звонят боровские колокола", там я дал 18 портретов расстрелянных в 1937–38 году.

Через три недели хозяйка закрасила: я так предполагаю, администрация ей сказала, что надо закрасить. Следующий мемориал в 2016 году я сделал в центре города, улица Ленина, дом 2а. Там было 20 портретов и портрет Солженицына, это называлось "Архипелаг ГУЛАГ". В 6 часов вечера 16 августа я закончил, а в 11 часов пришли присланные мэром Михаилом Климовым вандалы. Он направил своих титушек из числа маргиналов, и среди ночи мемориал уничтожили. В этой операции участвовало не меньше восьми человек. Власть действует ночью, как бесы: осквернили, закрасили. Полиция, конечно, не нашла исполнителей, тем более заказчика. В прокуратуру я написал, и прокуратура покрыла полицию. Укрывательство этих преступников – это тоже преступление. Так что у нас такая власть и правоохранительные органы такие.

И второй раз на этом же воинском мемориале я в конце апреля написал фамилии расстрелянных за годы репрессий, начиная с 1918-го. Это Климов закрасил через 10 дней. И в тот день, когда он закрасил, его освободили от занимаемой должности, назначили нового мэра. С новым мэром, Анжеликой Бодровой, я встречался три раза. Первый раз – дружеский разговор за чашкой кофе. "Дайте мне материалы и ваши предложения, что надо сделать". На второй встрече я ей передал толстенный том "Расстрелянное будущее", в нем собраны воспоминания потомков репрессированных. Третья встреча была такая: "Владимир Александрович, мы не против того, чтобы увековечить память жертв репрессий, но у нас сейчас денег нет". Я говорю: "Не надо денег, я сделаю бесплатно". – "Владимир Александрович, народ нужно подготовить, у народа сознание не готово, чтобы воспринять сразу. Вы напишите статью, мы ее опубликуем". Хорошо. Через два дня я ей передаю статью для того, чтобы она обеспечила ее публикацию в местной газете. Проходит время – нет ничего. Потом она меня догоняет на улице: "Владимир Александрович, сейчас этот вопрос рассматривается. Я вам позвоню или напишу". И все, дальше тишина. Тогда я взял этот баннер, он у меня заказан давно, ждал своего часа. Привозят этот баннер из Обнинска, устанавливают, и вот он простоял пять недель".

Владимир Овчинников уверен, что власти специально тормозят исполнение закона о реабилитации жертв политических репрессий. Он писал и генпрокурору Чайке, и в администрацию Путина, но получил в ответ, как он говорит, "циничную абракадабру".

"Они выпустили концепцию по увековечиванию памяти жертв репрессий, но это всего-навсего бумажка, а вы слушайте, что скажут на самом верху, потом повторит губернатор и доведет до сведения местных чиновников. Людей делают не знающими своей истории. Человек, не знающий своей истории, – это вообще не человек, а биомасса. А управлять легче и приятнее теми, кто ничего не знает".