Потушить окурок в ноздре, надеть на голову пакет с нашатырем, чтобы выбить признание в краже, ударить в живот задержанную на митинге девушку, чтобы она не мешала поднимать упавшую резиновую дубинку, – сообщения о пытках и брутальном насилии со стороны полицейских и сотрудников ФСИН давно стали рутиной, а жертвам силовиков по-прежнему крайне редко удается добиться для своих мучителей адекватного наказания и получить соразмерные ущербу компенсации. Правозащитная организация "Зона права" попыталась разобраться, почему так происходит, проанализировав более 250 судебных актов по уголовным делам, связанным с насилием сотрудников силовых структур.
Как в СССР "не было секса", так и в современной России, если почитать ее законы, "нет пыток": дела, в которых есть признаки их применения, рассматриваются на общих основаниях по статье "Превышение должностных полномочий". Из-за этого, отмечается в опубликованном "Зоной права" докладе о насилии силовиков, суды подходят к их рассмотрению с формальной точки зрения, не учитывая множество нюансов: например, если пытавшие вас полицейские были достаточно умны, чтобы применять не оставляющие следов болевые приемы, судьи сочтут их "не причинившими вреда здоровью" и не накажут вашего обидчика. Если наказание все же последует, то оно, вероятнее всего, будет максимально легким, а компенсация, которую обяжут выплатить пострадавшему, – издевательски мизерной.
При нормально работающей судебной системе рассчитывать на то, что суды будут рассматривать их дела как случаи пыток, могли бы даже пострадавшие от действий полиции во время недавних протестных акций в Москве, говорит в интервью Радио Свобода Максим Никонов, адвокат, сотрудничающий с правозащитной организацией "Зона права", и автор исследования о насилии силовиков в России. Вместо этого, однако, их самих штрафуют за участие в несанкционированной акции.
– Почему в России многие случаи пыток не расцениваются судами как таковые?
– Дело в том, что само по себе российское законодательство не содержит понятие "пытки". Понятие пыток сформировано в практике Европейского суда по правам человека, в Конвенции против пыток, поэтому можно использовать международные понятия, международную практику и подводить под эти понятия те российские случаи, которые у нас существуют. Пытки – это обязательно должны быть действия, причиняющие боль или страдания, но это не обязательно физическая боль, это может быть и психологическое страдание. Важна противозаконность таких действий: субъект пытки обязательно должен быть должностным лицом или применять насилие с согласия или с подачи должностных лиц. Например, если сокамерники причиняют боль и физическое насилие с подачи конвоиров или сотрудников полиции (так называемые пресс-хаты), это тоже будет считаться пыткой, хотя, казалось бы, сами должностные лица никакого насилия к находящемуся в камере не применяют. Помимо этого, у пыток должна быть цель – это получение сведений, в том числе признательных показаний, запугивание, принуждение, оскорбление. Если пройти по этим четырем критериям, у нас можно подводить под понятие пыток и под понятие бесчеловечного обращения довольно большое количество случаев. Проблема в том, что на национальном уровне этот "тест" не применяется, хотя кто-то из правоприменителей о нем знает. Большинство не считает необходимым ему следовать. Именно поэтому под пытки не подводятся многие случаи насилия.
– Во время разбирательств дел о полицейском насилии часто бросается в глаза контраст между тяжестью причиненного вреда и легкостью наказания виновному. Почему так происходит?
– Причин, как мне представляется, две. Первая причина – это причина именно законодательная, потому что у нас ответственность за пытки предусмотрена частью 3-й статьи 286 Уголовного кодекса, отдельной статьи за применение пыток нет. В 286-й статье очень широкий диапазон для судейского усмотрения. Поскольку нормы сформулированы довольно широко, в часть 3-ю статьи 286-й (превышение должностных полномочий с применением насилия или оружия и с причинением тяжких последствий. – Прим. РС) попадают и случаи насилия в армии, и случаи, когда по 286-й в причинении имущественного вреда обвиняются представители федеральных государственных учреждений. На уровне законодательства это первая проблема.
Сформировавшаяся практика судов тоже не отличается в отношении силовиков какой-то обоснованной суровостью. В очень большом количестве случаев назначается условное лишение свободы, а если назначается реальное, то оно назначается ближе к нижней планке – три года. Поскольку нормы сформулированы широко, суды на своем правоприменительном уровне уже создали определенный коридор, определенную вилку наказания и держатся в них. Когда судебная практика уже устоялась, очень сложно ее сдвигать, расширять этот коридор в сторону увеличения наказания.
– К чему ведет такая несоразмерность? Приведите яркий пример, когда, на ваш взгляд, наказание было абсолютно несоразмерно совершенному преступлению?
– Такая несоразмерность ведет к тому, что для сотрудников полиции или ФСИН, где у нас наибольшее количество официально отслеживаемых пыток (понятно, что эта ситуация существует в скрытом виде, не все случаи доходят до публичности и до уголовных дел), создается своего рода набор стимулов: они считают, что главное – не попасться, а если попался, то все равно можно отделаться или условным сроком, или маленькой компенсацией для пострадавшего от пыток. Это не нормальная ситуация, потому что на уровне практики Европейского суда по правам человека отмечается, что должна быть и соразмерная компенсация, и наказание не может быть мягким, если это были пытки.
Главное – не попасться, а если попался, то все равно можно отделаться условным сроком или маленькой компенсацией
Можно привести в пример случай, который произошел, например, в Бурятии. Там к условному лишению свободы были приговорены трое сотрудников полиции, которые хотели получить от человека признание в краже денег на турбазе. Казалось бы, не такое уж страшное преступление, не особо резонансное, не убийство с особой жесткостью (у нас некоторые считают, что пытки применяются только по таким преступлениям), но на самом деле у нас по кражам большое количество пыток. Эти сотрудники полиции, для того чтобы получить признательные показания от человека, сначала поместили его без оформления в камеру для административно задержанных. Затем вывели его в следственный кабинет, применяли к нему удушение противогазом, перекрывали ему доступ кислорода, человек начинал задыхаться, неоднократно терял сознание, ему наносили телесные повреждения, удары по телу, по голове, он не признавался. Затем его вывезли в лесной массив, уже в лесном массиве продолжили подобные пытки. Кроме того, его в этом же лесном массиве пытали током. Он взял вину на себя, но, поскольку деньги на самом деле явно украл не он, это быстро вскрылось, когда сотрудники полиции снова приехали на турбазу и стали проверять данные им под пытками показания на месте. Оказалось, что в том месте, куда он якобы спрятал украденные деньги, их нет. Они снова увезли его в лесной массив и продолжили с ним работать. В результате таких действий трое сотрудников полиции были приговорены к условному лишению свободы. То есть это непрекращающиеся, длящиеся пытки, несколько раз, в несколько заходов, с применением электрического тока, с применением противогаза. По-моему, это явно несоразмерная история.
– Вы уже упомянули о несоразмерности компенсации. Насколько компенсация, присуждаемая российскими судами, отличается от компенсации в ЕСПЧ? На порядок, на несколько порядков? И есть ли у российских заявителей шансы выиграть дело в ЕСПЧ, если в России суды признали их жертвами пыток, выплатили им компенсацию, но компенсация эта по каким-то причинам пострадавших не устраивает?
– Что касается несоразмерности компенсации, в 2018 году было отличное решение Европейского суда по правам человека "Артур Иванов против России". Там вопрос заключался в том, что господину Иванову была присуждена компенсация в Российской Федерации в размере 20 тысяч рублей, при этом эта компенсация была за легкий вред здоровью. То есть ему был причинен легкий вред здоровью в результате пыток, в России ему присудили 20 тысяч рублей, он пожаловался в ЕСПЧ, и ЕСПЧ присудил ему 11 тысяч евро. То есть разница уже понятна – 20 тысяч рублей и 11 тысяч евро. Вот такой разлет в компенсациях. Что касается обращений в Европейский суд по правам человека: если заявитель считает, что в России ему недостаточно присудили, отдельным основанием для обращения будет несоразмерность компенсации. Потому что с присуждением компенсации человек не утрачивает статус жертвы и может обращаться в ЕСПЧ.
– "Зона права" ведет несколько дел, связанных с применением полицейскими насилия против протестующих во время недавних митингов в Москве. Есть ли какие-то отличия у таких дел от "обычных" дел о пытках в полиции? И каковы шансы пострадавших добиться справедливости в российских судах?
– Пока развитие этих дел происходит по совершенно стандартной схеме. Для начала пострадавшего от пыток "волокитят" на стадии возбуждения уголовного дела или передают сообщение по подследственности, или просто отказывают в возбуждении уголовных дел, или отказываются принимать заявления о пытках. Сейчас у нас проходит ровно эта самая стадия, то есть сейчас по делам об избиении протестующих сотрудниками полиции, сотрудниками Росгвардии происходит ровно то же самое: заявления приняты, поскольку эти дела сопровождают юристы "Зоны права", и просто отказать в принятии заявления сотрудники Следственного комитета не рискуют. Но сейчас идут отказы в возбуждении уголовного дела, в дальнейшем идет довольно длительная процедура обжалования этих отказов. Некоторые постановления следователя об отказе в возбуждении уголовного дела уже оставлены в силе судами, сейчас идет дальнейшее обжалование и подготовка этих дел для Европейского суда по правам человека.
– Можно ли вообще пытаться заставить российские суды квалифицировать как пытки такие случаи, как случай, например, с Константином Коноваловым, которому сломали ногу во время пробежки?
– То, что в деле Коновалова может быть усмотрена именно часть 3-я статьи 286-й, вполне реальная перспектива. Действительно, когда человеку сломали ногу во время пробежки, причем там был вполне себе ощутимый вред здоровью, то при нормальной работе правоохранительной системы дело должно было быть возбуждено и расследоваться. Но, к сожалению, по делу Коновалова такого не произошло, и сейчас я боюсь, что в национальной юрисдикции мало чего можно добиться. Скорее всего, это дело на перспективу в Европейский суд по правам человека.
