Новый фильм Валерии Гай Германики "Мысленный волк" – главный сюрприз года; загадочное кино, ускользающее от однозначных трактовок – даже после нескольких просмотров.

"Вы ещё ничего не видели" – это про фильм Германики; лаконичный – всего 69 минут, включая титры, – и не похожий ни на что. Германика – это вообще перманентная революция, режиссёр, который не застаивается, не следует однажды открытыми тропами; а в "Мысленном волке" движется будто и вовсе без дорог, по ночному лесу, как героини, ещё такая молодая мама и уже взрослая дочь с собственным ребёнком на плечах. Легче всего сказать, что "Мысленный волк" – это сама Германика, воплощённая в фильме, и есть; её бунтарская, смятенная и ищущая гармонии натура; человек и режиссёр, прошедший путь от резких документальных опытов – откровенно автобиографичных (как "Сёстры") и погружавших в мир странных субкультур (как "День рождения инфанты" – хроника садомазохистского комьюнити), до ютьюб-канала "Вера в большом городе", серии интервью Германики с истово верующими, но совершенно непохожими друг на друга православными медийными личностями. В попытке уложить весь режиссёрский путь Германики в одно предложение я пропустил её игровое кино – "Все умрут, а я останусь", "Да и да", сериалы "Школа" и "Краткий курс счастливой жизни"; работы, выраставшие из реальности – той реальности, с которой методично работает новый русский театр, но которую будто боится кино; той реальности, с которой Германика едва не порвала в "Да и да", жгучей истории о любви и свободе, разыгранной в фантасмагорической богемной среде с ирреальным светом и явлением волков-галлюцинаций. Новый "Волк" уходит от реальности в тёмный лес и пространство страшной русской сказки; на грани с хоррором, пусть сама Германика и отрицает принадлежность фильма к этому жанру. Если не хоррор, то что? Сбивчивое, эмоциональное, порой горячечно нечленораздельное высказывание по теме семьи и женской природы – с её ревностью, покорностью, импульсивными желаниями, противоречивым восприятием материнства? Драма с больной, воспалённой игрой в "дочки-матери"? Да и да, но всё же не совсем; слишком просто для фильма-беглеца, уворачивающегося от привычных (да и непривычных тоже) трактовок.​

Пролог (в рабочей версии он завершал фильм) – религиозно-сказочный, похороны "в обратном порядке", завершающиеся не тленом, а воскрешением: вот под лопатами могильщиков расступается мёрзлая глинистая земля, плотоядно укутавшая деревянный гроб, вот покойника возвращают в церковь на отпевание, вот омывают тело, а вот уже вчерашний мертвец живет и здравствует – за обильным, как в пасхальное утро, столом, где две женщины в монашеских одеждах (будущие героини фильма, мать и дочь, актрисы Юлия Высоцкая и Елизавета Климова) едят блины, а за окном – нежный рассвет и вечная весна.

Дальше – уже не сон (хотя как сказать), а собственно действие, в котором идиллии нет. Динамики рвёт технобит подпольного рейва, куда с маленьким сыном Васенькой в рюкзаке за плечами пришла молодая женщина, Аля. И застала свою мать в танце и ласках с бойким пацанчиком, обладателем бицепсов и квадроцикла. И наклёвывающееся секс-приключение обломала: "Она мама мне и бабушка ему. – Да что ты гонишь, ты старше неё выглядишь". Отчасти так и есть: когда мать (ее имя ни разу не прозвучит с экрана) говорит, что ей 28, поверить в это легче, чем в 25 лет на сцене: мать – балерина, чьей осанке всю жизнь завидует Аля. Сама же Аля ни балетной выправки, ни жизнелюбия матери не унаследовала. Сейчас кормит сына (странного, порой зловещего "ребёнка-индиго", научившегося ходить и говорить одновременно, играет девочка Ася Озтюрк) из бутылки, не грудью: "Молоко есть, не льётся. – В Питере у всех так? – Нет, только у меня. Врач говорит "психика", недостаток любви". Из обильных диалогов мы поймём, что Аля приехала из Питера, потому что нужны бабка и бабки: уговорить мать продать за два лимона дом и "землю с клещами" и переехать в Северную Пальмиру. На разговоры времени будет вдосталь: подвезти дочь и маму пацан на "квадрике" не возьмётся ("сучки!"), женщины пойдут пешком – сквозь чащу, над которой мчатся тучи, вьются тучи, луна путает следы и мешает попасть на хутор с говорящим названием Небылое. Наши, видимо, дни (или ближайшее будущее), где-то в Подмосковье (Шатура близко). Время – ночь, точнее не определить: Германика рассыпает в кадре приметы неявного апокалипсиса; наступивший конец мира не так беспощаден и необратим, как в "Безумном Максе", но и чёртов квадроцикл, и искры, летящие из открытой проводки на дождливом рейве, и похожая на пустынную скиталицу дочь, из заплечной люльки которой бутылка с молоком торчит, словно арбалет амазонки, и нездоровый, противоестественный свет, и Шатура, что горит уже четвёртый год, заменяя облака дымом, пришлись бы впору эсхатологическому боевику.

Волк – фантом в пулемётной очереди слов, выпускаемой матерью; что-то придуманное от скуки, посреди трёпа о многодетных семьях ("размноженный тип одного и того же"), земле, что ничего не родит, зиме длиной в восемь месяцев ("остальное – предзимье") и грудном молоке с качеством итальянского вина: "Кого эта женщина может вскормить и воспитать? Только алкоголиков и итальянцев, а Италия – член НАТО". Про НАТО смешно; современная параноидально-"патриотическая" повестка всплывёт, когда в Небылое, куда женщины к рассвету всё-таки доберутся, заглянет ночной клаббер в поисках патриота Мухортова. Мухортов (Фёдор Лавров) – "коняга" с другого хутора, с не менее символичным названием Павший, мужик на все руки (и, похоже, любовник матери, готовый исполнить любое её желание), а "Патриот" окажется маркой "мотика", всего-то.

Мать пугает волком, не веря в него: "Возможно, Васеньку придётся отдать". – "Кому?" – "Не кому – чему!" Волк отчасти материализуется в человека – того самого ночного знакомца (Юрий Трубин), парня с телом Аполлона, на которого запала мать. Почти по тексту: "Приблудный волк, матёрый такой мужчина, кандидат в мастера спорта". – "Уголовник, что ли?" – "Как волк может быть уголовником?" – "А как волк может быть кандидатом в мастера?" – "Ну, если по бегу, то может". "Мальчик в тренде", с татуировкой на груди "Стыдно быть несчастливым", герой, которому отказано в имени собственном, – "неодушевленная масса, а вид имеет", как похотливо замечает мать; чувак из Куржавихи, перспективного села городского типа. На волка, кстати, героиня Юлии Высоцкой часто смахивает сильнее этого гуляки из Куржавихи: фронтальный ракурс, колючая стрижка, колючий взгляд; дубленка – чисто волк в овечьей шкуре. Мысленный волк – понятие нематериальное, блуждающий образ – может явиться извне, а может прогрызть себе лаз изнутри.

Диалоги в фильме – сгустки вербальной энергии, местами напоминающие абсурд чеховского образца ("Был кот, сдох в прошлом году от беляшей". – "А говорят, в Марокко пекут пироги с гашишем"). А иногда – семейные трагифарсы Людмилы Петрушевской: "Двух дней не прошло, как я от тебя устала". – "А я вообще не понимаю, зачем ты приехала. Денег у меня нет, могу поделиться только талантом и охотой жить". – "Я бы так не сказала. Я что, по-твоему, идиотка?" – "Ты больше чем идиотка, ты художник жизни". Или вот, в продолжение волчьего мотива: "Ты с кем сейчас живёшь?" – "Нас двое, я и моё одиночество". – "Не надо ля-ля, если муж или любовник не могут прокормить семью, их отдают волкам". – "В Питере нет волков". – "Зато у нас есть". Но сценарий написан совсем другим автором, которого с Петрушевской объединяет интеллигентский советский бэкграунд: Юрий Арабов, соавтор большинства фильмов Александра Сокурова и, что важно в случае с неопределённым жанром "Волка", сценарист "Господина оформителя", знаменитого перестроечного хоррора по рассказу Грина. Так имя Арабова соединяет во времени нестандартные российские арт-эксперименты с жанром фильма ужасов. Но Германика обращается с изрядно вычурной чужой драматургией по-свойски и пропускает мистицизм советский интеллигенции, ёрнические и величественные одновременно думы о России сквозь панк-фильтр.

Многословный, но и визуально лихой, с нахальной компьютерной графикой фильм, снятый аж тремя операторами, причём наряду с живыми классиками Олегом Лукичёвым и Евгением Привиным в титрах в качестве оператора значится актёр Морад Абдель-Фаттах. Ошеломляющий, раздражающий, неровный, избыточный темами фильм – тут и семья, и Россия, и быт, и мистика, и неизвестная заповедь Моисея; про страх и грех, но скороговоркой, о глубинном наравне с чепухой, молитва-заклятие, что начинается "Вставай, проклятьем заклеймённый", завершается во имя Отца и Сына. Я едва ли не впервые оказался перед фильмом в растерянности, и почти готов повторить за беднягой Мухортовым: "Чё только вам, бабам, надо". Но не с досадой, а в восхищении. Лера, вы крутая!